Ощущение такое, говорил я, будто это наш последний шанс выпустить записи на физических носителях. Цифровые технологии шагнули далеко, раньше нам ни за что бы не удалось так почистить аналоговые записи, однако это был сизифов труд. Я понимал, что наверняка сохранились сотни катушек, двухдюймовых многодорожечных записей, не говоря уж о черновых миксах и отбракованных версиях на четвертьдюймовой пленке. Как я тогда выразился, «разбирать это все – адова работенка».
Один из особо любимых образчиков – наш концерт 1974 года на «Уэмбли-арене» (тогда еще это был «Имперский бассейн»); запись удалось пристойно почистить и тем оправдать публикацию. Но моя личная жемчужина этой коллекции – вновь обнаруженное в архивах EMI соло Стефана Граппелли на «Wish You Were Here». Я думал, эта сессия навеки утрачена, и переживал, что сам нечаянно и затер мастер или что-то записал поверх. Но запись сохранилась, и это великая радость, и если мы когда-нибудь снова сыграем «Wish You Were Here», я бы – поскольку Стефана больше нет – пригласил поучаствовать какого-нибудь сопоставимо талантливого скрипача: Найджела Кеннеди, скажем, или Ванессу Мэй.
Я также внятно обозначил свою позицию – сказал, что лично я не против концепции «возродить динозавра и отправить на гастроли», но сомневаюсь, что такая перспектива когда-нибудь соблазнит Дэвида, а Роджеру даже думать об этом некогда – он возит по миру «The Wall».
Поскольку систематического музицирования на повестке дня не стояло, отчасти я тратил силы и время на музыкальную политику. Индустрия изменилась практически до неузнаваемости. Пиратство, скачивание и стриминг напрямую влияли на релиз продукции. Некогда мы ехали на гастроли, чтобы продвигать новый альбом; теперь альбом стал средством продвижения гастролей. Я был глубоко убежден, что музыкантам нужно объединяться, дабы их голос был услышан, – особенно если вспомнить афоризм Берни Экклстоуна: «Если ты не сидишь за столом, вероятно, ты значишься в меню».
Я вступил в Коалицию титульных артистов – организацию, которую создали для защиты и борьбы за права артистов, равно известных и начинающих, особенно в цифровую эпоху и во времена, когда фирмы звукозаписи все меньше напоминают рисковых венчурных капиталистов и все больше – консервативные частные акционерные общества, которым только гарантии и подавай. Мы также занимались теми аспектами законодательства, которые отражаются на слушателях, – перепродажей билетов, например: мы искали пути противодействия спекуляциям.
КТА старается привлекать музыкантов максимально широкого спектра: на разных этапах членами совета были Билли Брэгг, Марк Келли из Marillion, Сэнди Шоу и Румер, а также Говард Джонс, Энни Леннокс, Эд О’Брайен из Radiohead, Мастер Шорти и Кейт Нэш. Это отчасти перекидывает мостик к Профсоюзу музыкантов (миновало полвека, а я по-прежнему в ПМ) и к профсоюзной работе моего отца.
Одна давняя ниточка порвалась, когда мы ушли из EMI в Universal, а затем в Warner, хотя это было едва ли болезненно – решение стало одним из многообразных коммерческих маневров, в которых мы непосредственно не участвовали. Было ощущение, что нас продают и покупают, выставив на помост, точно рабов в Древнем Риме. Мы уже видели, как венчурный инвестор Гай Хэндс купил EMI, точно сырьевой продукт на рынке, явно ничего не смысля в музыкальном бизнесе. Разумеется, это бизнес, но приятно было думать, что у владельца мерцает хоть какой-то интерес к слову «музыкальный», которое стоит первым. Достаточно упомянуть, что под руководством Хэндса EMI (по слухам) получила прозвище «Every Mistake Imaginable»[40].
Демонстрирую свои навыки игры на бубне вместе с Роджером на трубе и Дэвидом на мандолине, «Арена O 2», май 2011 года.
Гай Хэндс в период своих приключений в EMI – по его собственному признанию, не самый славный эпизод его карьеры, поскольку ему пришлось распрощаться больше чем с половиной инвестированных денег.
Лично я с Гаем Хэндсом не знаком, но, помнится, читал, что себе в помощь он нанял бывшего генерального директора Би-би-си Джона Бёрта. Очевидно, они на денек смотались на корпоративное совещание и решили, что надо повышать производительность, поэтому Джону Бёрту поручили обзвонить всех музыкантов EMI и сказать, что надо… больше работать. Я бы дорого отдал за аудиозапись разговора, в котором бывший босс Би-би-си велит Роджеру больше работать, – наверняка это были просто именины сердца.
Сам я с сотрудниками музыкальных корпораций дела особо не имел – достойное исключение составляет Кэрин Томлинсон, которая без потерь пережила целую череду председателей и исполнительных директоров EMI. Как-то раз я очутился рядом с одним председателем, Колином Саутгейтом, на каком-то там приеме. «Знаете что? – заметил он. – Мне кажется, я раньше никогда не сидел рядом с моим музыкантом». В последние годы вновь возродился образ крупных музыкальных магнатов – одни смахивают на толкиновского Темного Властелина, другие – подлинные энтузиасты музыки. Помню, Дэвид Кросби как-то раз сказал, мол, с фирмами звукозаписи беда в том, что все они акулы и жулики, но раньше хотя бы можно было на кого-то наорать, а теперь, когда за все отвечает Коммерческий Отдел, не то что наорать не на кого – не с кем даже поговорить.
Пока в музыкальном бизнесе крутились всевозможные махинации, мы с Дэвидом наконец-то взялись смазывать нашу скрипящую пинкфлойдовскую машинерию.
Воспользовавшись некоторым цифровым подспорьем, мы смахнули пыль с демозаписей, оставшихся после сессий «The Division Bell» – не на многодорожечных пленках, а на простых DAT-кассетах, – вычленили оттуда клавишные партии Рика и получили фундамент, на котором можно было что-то построить. При поддержке трио продюсеров – Энди Джексона, Мартина Гловера, он же Youth, и Фила Манзанеры – мы обернули эти партии новыми слоями гитары, ударных и вокала.
Дэвид с Филом, гитаристом Roxy Music, работал не впервые: я с ним был знаком шапочно, хотя его жена Клэр Сингерс работала нашим пресс-агентом. С Мартином Гловером, басистом Killing Joke, я не был знаком вообще, а Дэвид работал с ним как продюсером The Orb над альбомом «Metallic Spheres».
Мартин, Фил и Энди привнесли в наши труды нечто бесценное – а именно энтузиазм. Я подозреваю, если б мы остались с этим проектом наедине, он бы вообще не увидел свет. Смерть Рика встряхнула и Дэвида, и меня, но очень полезно, когда кто-нибудь чужой говорит: «Ник, надо перезаписать барабаны» или «Дэвид, а поверх вот этого можно пустить гитару». Все трое мыслили свежо, и у всех водились свои соображения, что оставить, что убрать и как перемешать то, что есть.
Работать с демозаписями было приятно – напоминало не только сессии «The Division Bell» на «Астории», но и стародавние времена, когда мы на студии собирали запись вручную. Из складских недр мы извлекли пыльный гонг, колокольчики и рототомы, которые не выглядывали на солнышко с тех пор, как я возил их на Роджеров тур «The Dark Side of the Moon» в 2006 году.
После этого меня занимала не столько музыка, сколько визуальный ряд. Когда мы не выступаем и не записываемся, я крайне редко нарочно слушаю наши треки. А вот кадры, снятые крошечными статичными камерами в студии, пока мы играли, вызвали к жизни немало воспоминаний.
В период, когда мы трудились над новыми треками, я взял короткий отпуск и выступил на церемонии закрытия Олимпийских игр в Лондоне. Как обычно, состав выступающих на открытии и закрытии оброс массой слухов.
Художник по свету Патрик Вудрофф вспоминает, что «о „Пинк Флойд“ шла речь всю дорогу – они были в списке классических английских групп, непременных и всем желанных. Но Ким Гэвин, – (хореограф и креативный директор церемонии), – считал, что нужен современный подход, поэтому обратился к Эду Ширану». Пролетел слух, что мы с Дэвидом и Роджером сыграем втроем, но в итоге из всей группы в церемонии участвовал только я.
Идея была соблазнительна еще и потому, что сцену мне предстояло делить не только с Эдом, но также с Майком Резерфордом и Ричардом Джонсом – оба мои добрые друзья и блестящие музыканты. А поскольку играли мы всего одну песню («Wish You Were Here»), подготовка требовалась минимальная.
Должен сказать, Олимпийские игры мне страшно понравились. Я, как и многие, сомневался, получится ли хорошо, – а получилась просто фантастика. Я лондонец, всегда не прочь оказаться зрителем или участником крупнейших общественных событий города – Фестиваля Британии, например, или, если уж на то пошло, «Live 8», – и я считаю, что церемония вышла духоподъемная и увлекательная. У нас были тысячи помощников, и все делали что-то полезное, хотя тысячи – это, конечно, перебор: когда я искал столовую, мне на помощь бросались минимум шестеро волонтеров.
Помимо собственно выступления, которое промелькнуло в мгновение ока, точно Усейн Болт, я запомнил две вещи. Поскольку артистов на сцене было много и каждый выходил с одним-двумя номерами, ударные установки менялись очень быстро (и очень умело), но я слегка нервничал, что выйду на сцену и не обнаружу там барабанов. На этот случай я за кулисами репетировал пантомиму а-ля Марсель Марсо.
Поскольку организаторы Олимпийских игр явно подписали со спонсорами строжайшие договоры, на аппаратуре и оборудовании не полагалось светить бренды других производителей. Поэтому один барабанный техник потратил несколько часов, всевозможными абразивами стирая с моих тарелок слово «Paiste» – название компании, на чьих инструментах я играл сорок лет.
Церемония закрытия Олимпийских игр в Лондоне, август 2012 года. Эд Ширан поначалу ненароком растревожил поклонников Pink Floyd, объявив, что мы выйдем на сцену вместе, а уже потом наши преданные фанаты разозлились на его слушателей, когда в социальных сетях выяснилось, что эти последние решили, будто «Wish You Were Here» – новый сингл Эда, и не поняли, зачем с ним играли какие-то неизвестные люди, особенно какой-то престарелый барабанщик.