почему, за что ей это?.. Помню, как я сижу с этими ориентировками на Лизу и бросаю их в костер, а по щекам льются слезы».
Удачный поиск
Координатор только что удачно завершившегося поиска своим довольным лицом освещает штаб не хуже, чем разгорающийся в четыре утра рассвет.
Не знаю, как другие, а я прихожу в себя. Ночь, холодный и сырой лес, немолодая женщина и двое детей. Лес маленький, и тот факт, что они не вышли сами, мог указывать на то, что с женщиной что-то произошло. Слава богу, нет, все живы-здоровы. Машина МЧС уже отвезла потерявшихся, то есть нашедшихся, домой, и мы стоим вокруг штабной машины, треплемся и веселимся из-за какой-то ерунды – теперь мы можем веселиться и никуда не спешить. Психолог сказал бы, что у нас разрядка. До Москвы ехать больше часа, но в пять утра еще можно проскочить без пробок (это, кстати, существенная проблема для тех, кто ездит на ночные поиски).
Это очень резкий переход от высокой степени напряжения – не просмотреть, не опоздать, услышать слабый отклик в шорохе ветра – к полному и резкому расслаблению: как груз валится с плеч, когда в рации сначала говорят, что был отклик, а потом – что нашли.
Итак, мы стоим и болтаем, обсуждаем детали поиска, большинство курит, кто-то переодевается, кто-то (я) выковыривает репейники из флиски.
И тут к нашей группе подходит все еще сияющий координатор и бодро спрашивает:
– А вот кто поедет искать сразу трех бабушек, которых никак не вытащат из леса чуть ли не с полудня и у которых уже заканчиваются заряды телефонов, тут недалеко?
Я лезу в карту и обнаруживаю, что «недалеко» – это в полутора часах езды по пустым в четыре часа утра трассам, и, сложив и умножив время, понимаю, что я пас.
– Соглашайся! – убеждает координатор. – Один поиск – и сразу три бабушки!
Я что-то мямлю, и координатор теряет ко мне интерес. Но половина присутствующих сразу соглашается ехать – силы еще есть, необходимости скоро быть в Москве нет. Я прощаюсь и снова и снова поражаюсь выносливости, физическим способностям и потребности помогать, которая заставляет этих ребят не задумываясь реагировать на такие ситуации.
«А вот когда вы будете искать утонувшего ребенка, мы приедем»
Май 2018 года. Третий месяц управляю группой СМИ. Новая для меня работа – раньше я в основном писала-редактировала, а теперь много и других обязанностей, в частности переговоры со СМИ. Это отдельная специальность, требующая особых навыков.
Нам часто звонят и пишут СМИ, которые хотят рассказать о наших поисках, о жизни отряда, поговорить о волонтерском движении, о проблемах, которыми мы занимаемся и пытаемся их решить (например, об отсутствии возможности определения местоположения пропавшего по мобильному телефону), о профилактике детских и взрослых пропаж. И огромное им за это спасибо.
Но иногда настрой и, так сказать, вектор интереса СМИ пугает.
Так, с одним крупным телеканалом мы вели переговоры, чтобы в рейтинговой программе был сюжет с нашим участием о том, насколько страшен и опасен весенний лед для детей – как раз начинался сезон таяния. Мы были готовы помочь чем угодно: оборудованием, нашими добровольцами, отрядными архивными съемками, – готовы были привлечь наших друзей: водолазов-спасателей, медиков, кого угодно, – рассказать о случаях из нашей практики, самим провалиться под лед для съемки, в конце концов, но после длительных обсуждений и консультаций с начальством корреспондент ответил нам следующее (дословно):
– Нам это не очень интересно, а вот когда вы будете искать ребенка где-нибудь рядом с водоемом – звоните, мы приедем.
То есть как в том старом анекдоте: «Убьют – приходите».
Попытаться предотвратить, спасти – нерейтингово, посмотрит мало народу, а вот снять то, как из-подо льда извлекают тело погибшего ребенка, – да, это интересно. Верю, что такое видео действительно соберет на порядок больше просмотров, но как профессиональный журналист верю и в то, что СМИ должны не только развлекать, в том числе страшными картинками, но и давать полезную информацию, учить, просвещать, простите за пафос… Неоднозначная тема, конечно, но я никому и не навязываю свое мнение – просто расстроилась. Зачем-то посмотрела страничку журналиста в соцсети, где он с одной знаменитостью, с другой…
Поскольку такое невозможно для нас в принципе – мы никогда не устраиваем из поисков шоу и категорически против съемок погибших, на этом наши переговоры завершились. Все это очень грустно, потому что в этом нет никакого смысла, кроме как удовлетворить чужое нездоровое любопытство – это никак не защитит тех, кто увидит сюжет, от похожих ситуаций, не заставит задуматься о том, стоит ли выходить на лед и поговорить об этом со своими детьми.
Сенсационность – то, чего СМИ ждут от нас чаще всего. Отсюда все эти звонки с попытками узнать подробности: а не была ли пропавшая беременна? А правда, что у него была любовница? Был ли найденный в состоянии алкогольного опьянения?
С журналистами некоторых СМИ соответствующей направленности мы уже хорошо знакомы. Они, видимо, вынуждены каждый раз звонить нам по заданию редактора, когда пропадает кто-то более или менее известный, и у нас повторяется один и тот же диалог:
– Я по поводу такого-то, но вы же мне ничего не скажете?
– Увы, нет.
– А может, все-таки скажете?
– Нет, все-таки не скажу…
Мне, если честно, трудно это понять. Для меня сенсация не то, что кто-то пил, содержал любовницу или избивал свою жену, а то, что сотни, даже уже, наверное, тысячи моих соотрядников каждый день по всей России за свой счет в свое свободное время, когда можно читать, смотреть кино, играть на телефоне, гулять с детьми, плясать фламенко и, в конце концов, зарабатывать деньги, едут искать чужих попавших в беду людей или занимаются этим, сидя за компьютером. Вот это действительно сенсация. Потому что пока не норма.
Но я верю, что когда-нибудь для любого человека будет нормой где-то волонтерить и кому-то бесплатно помогать. Мы все в это верим. Потому что мы совершенно не герои – мы просто делаем то, что нам самим нравится. А это может себе позволить каждый.
Родные найдены, но…
Сидели с инфоргом Юлей, писали-редактировали ее отчет. Она несколько месяцев искала родных женщины без имени и фамилии, которая лежит в больнице в состоянии комы после того, как попала под поезд.
Наши инфорги – поисковые звери: Юля нашла маму женщины, маме отвезли фотографии девушки из больницы, мама не узнала дочь. Тогда ее привезли в больницу, и у дочери в коме, когда она услышала голос матери, полились слезы.
Отчет пойдет в наши группы, его прочитают десятки тысяч человек и узнают о том, какая у нас есть Юля, как она искала-искала и нашла, и это будет одна из тех историй, которых от нас всегда так ждут. А я сижу и тихо радуюсь тому, что все хорошо закончилось, да еще и так… ярко.
– Мы будем говорить о том, что нашли ее маму, скорее всего, для того, чтобы она похоронила дочь? – спрашивает меня Юля.
– Погоди, как похоронила?!
Я только что прочитала текст, и все-таки почти невозможно после новости о счастливом окончании поиска принять информацию о том, что человек, по словам медиков, фактически обречен. Девушке в коме осталось совсем немного, более того – она прожила уже гораздо больше, чем ей отмерили врачи. Дожидалась мать…
«Найден, жив» – и тут же погиб
Трудно описать те прекрасные эмоции, которые мы испытываем, когда пропавший найден и жив, особенно после затяжного поиска, особенно если это произошло при нашем непосредственном участии. Если коротко, это счастье.
Но иногда, особенно если речь идет о продолжительном поиске в природной среде, мы находим человека в состоянии, когда он еще жив, но уже ни врачи, ни тем более мы ничем помочь ему не можем. Это происходит в тех случаях, когда изначально пропажа человека была связана с тем, что у него внезапно наступило состояние, угрожающее жизни (инфаркт, инсульт, обострение хронического заболевания, тяжелая травма), и в тех, когда он в силу особенностей здоровья или из-за того, что долго был в природной среде при низкой температуре, под дождем, получил крайнюю степень переохлаждения или (реже) обезвоживания. Часто, особенно у стариков, причиной смерти указывают острую сердечную недостаточность, проявившуюся из-за сочетания факторов: возраста, состояния здоровья, стресса, переохлаждения.
Это, конечно, крайне тяжелая история для всех, кто ищет человека, и для его родных, возможно, даже более тяжелая, если он найден уже погибшим, и особенно болезненная, если найденного человека успели передать в руки врачей или даже доставить в медицинское учреждение. К сожалению, такое случается, и иногда временной фактор тоже играет роль (успели или нет доставить в больницу, приехала ли вовремя скорая), а иногда нет – пострадавший в таком состоянии, что помочь ему уже невозможно.
В этом случае мы спасаем себя от удушающего чувства вины только пониманием того, что сделали все, что могли, и нам не в чем себя упрекнуть – хотя, конечно, такие поиски подвергаются тщательному разбору и анализу.
Иногда мы знаем, что пропавшему нужна медицинская помощь, и в этом случае делаем все от нас зависящее, чтобы успеть.
Елена Горячева (Кипяток), «Лиза Алерт», авиакоординатор ВПСО «Ангел» («Небо. Вертолет. Девушка», портал «Матроны. ру», январь 2017 года)
«Был прекрасный осенний вечер, стояли три готовых для работы вертолета, тишина, еще солнышко светило. Мы прекрасно понимаем, что сейчас солнце сядет и у нас пойдут заявки. Сидим с пилотами, пьем чай, смеемся, разговариваем. Начались заявки, один вертолет отправили на один поиск, другой вертолет – на другой. И вот третья заявка: в лесу потерялись мужчина и женщина. Они позвонили около шести часов вечера в службу 112, туда приехали спасатели, поиск в процессе, и вроде бы пока наша помощь не требуется. Мы продолжаем спокойно разговаривать: не требуется так не требуется, я мониторю два других поиска, связываю потерявшихся со спасателями.