И вот проходит месяц, и мы вешаем объявления, записываем видеоролик с дочерью пропавшего, которая держит в руках ориентировку на него, рассылаем информацию по СМИ, и так далее, и тому подобное, и Маша говорит мне: «Конечно, я уже не надеюсь найти его живым… – и сама себя перебивает: – Нет, конечно, надеюсь, ведь его же видят в разных концах района! – И, помолчав, добавляет: – Знаешь, у меня ведь день рождения скоро, так я загадала, что мне ничего не надо, никаких подарков, лишь бы он нашелся…»
Я с пониманием мычу, думая про себя, что никогда не смогла бы настолько, всем своим существом погрузиться в поиск.
И вот однажды я сижу дома и работаю, мне звонит Маша, и я слышу в трубке какие-то странные помехи: всхлипы, хлюпы, вздохи.
– Ксюша! – почти кричит она.
– А? – отзываюсь я, выныривая из работы.
– Стоп по поиску! По Тахиру стоп!
Дорогие поисковики, когда вы так делаете, знайте: кто-то на том конце трубки те несколько секунд, пока будет переспрашивать, а вы отвечать, вас ненавидит!
– Маша!!!
– Что?!
– Ядрена вошь – стоп плохой или хороший?
В трубке снова те же помехи – всхлипы, вздохи, – и вдруг я понимаю, что она плачет.
– Хо-ро-ший…
Наш пропавший попал в полицию, где они уже по ориентировкам поняли, что это он. Сфотографировали, отправили Маше, она родным… Это был действительно он. Но мы по алгоритмам отряда ждем, когда они воочию убедятся, что нашелся именно их папа, муж, дедушка.
– Это в Жукове… они едут туда… я еду туда… – полуплача рассказывает она.
И я понимаю, что у меня есть шанс присутствовать при встрече, которую можно наблюдать, может, всего несколько раз в жизни.
Я задаю Маше только два вопроса: как давно выехали родные и откуда, причем в процессе разговора я, как говорит наш председатель, впрыгиваю в ботинки и выкатываюсь на улицу.
У родных большое преимущество – они выехали 20 минут назад, находясь ближе к Жукову, чем я, поэтому я срываюсь с места еще до того, как машина окончательно завелась, и лечу в направлении Жукова, стараясь не думать о том, сколько соберу по дороге штрафов. Они скидывают мне свою геолокацию, и я скрежещу зубами: они все еще впереди. Мы договариваемся встретиться на подъезде к городу. Не знаю, как так получилось, но к месту встречи я подъезжаю на 15 минут раньше них…
В отделении полиции нас уже ждут – и сами полицейские, и Серега Лентяй, наш старший операторов, который, как и Маша, все последние недели живет этим поиском. Он встречает нас у крыльца отделения и сияет так, что видно издалека.
Тахира нам выдают не сразу, но наконец отправляют на второй этаж – он там, в коридоре, уснул на креслах.
Мы поднимаемся по лестнице – дочка с братом пропавшего впереди, мы с Лентяем сзади…
На старых, театрального типа откидывающихся креслах спит, опустив лицо за воротник, бездомный. Нам видны только грязная куртка и пушистая седина.
Дочь трясущимися руками трогает его за плечо.
– Папа, это я… Папа, проснись, это Ильнара… Папа, это я…
Он просыпается неохотно, не сразу, и я узнаю в этом манеру людей, живущих на улице, – когда их будят, они так же с трудом выныривают из сна, понимая, что здесь их ничего хорошего не ждет.
– Папа, – продолжает трясти его за плечо дочь, – это я, мы приехали за тобой… Поехали домой, папа!
Он медленно приходит в себя, поднимает голову и смотрит вокруг. Недовольное, усталое выражение сменяется удивленным, удивленное – счастливым, не верящим; он вдруг начинает улыбаться, моргать; по грязному лицу текут слезы, и я вижу, что он потрясающе красивый, несмотря на чужую поношенную одежду, почти черный слой загара и щетину.
Он обнимает всех нас, дочь в слезах, брат в слезах, я еле сдерживаюсь, на всякий случай не смотрю на Лентяя, полицейские наблюдают все это и улыбаются.
…Потом Лентяй забирает его переодеться в чистое, привезенное дочкой, а Ильнара садится заполнять бумаги. Лентяй появляется радостный, с видом человека, подготовившего сюрприз:
– Вы его сейчас не узнаете!
Выходит наш пропавший, и мы действительно ахаем.
Распахиваются двери отделения, и заходит счастливая Маша с сыном – не с кем было оставить, помчалась с ним. Дочь снова начинает плакать, а брат ласково говорит:
– Вот она, наша героиня!
Они обнимаются, я все это снимаю то на фото, то на видео, и мы все прощаемся с полицейскими, выходим на улицу, снова обнимаемся, фотографируемся, счастливая Маша с Серегой и заявители с пропавшим никак не могут расстаться, а я все снимаю и снимаю и думаю: наверное, вот так, примерно так чужие люди становятся друг другу родными.
«Вам станет легче, если я буду бегать и заламывать руки?»
Чем дальше, тем сложнее писать непосредственно про поиски: слишком много такого, во что ты волей-неволей погружаешься, и чем этого больше, тем меньше хочется вываливать это на окружающих, потому что незачем им это знать. И если к вечеру я так или иначе вникала в подробности пяти поисков, причем в двух случаях пропавших нашли погибшими, и один из них был ребенок, мне поначалу было довольно сложно найти среди этого то, что можно рассказывать своим, чтобы не грузить их. И я долго училась не впускать это в себя.
Катя, наш руководитель конного направления и сотрудник полиции, рассказывала, как она однажды по службе приехала к дедушке, у которого пропала внучка. Дедушка, естественно, был страшно встревожен, буквально бегал вокруг нее и наконец не выдержал:
– Я не понимаю, почему вы такая спокойная!
– А вам станет легче, если я начну заламывать руки и причитать? – спросила его Катя.
Мы всегда сопереживаем тем, кого ищем. Но наше сопереживание – это не обнять заявителя и плакать вместе с ним, а оперативно получить от него всю наиболее полную информацию, чтобы быстрее найти пропавшего. Умение безэмоционально реагировать на страшное приходит со временем само собой и очень нужно не только для самосохранения, но и для результативности поиска.
Иногда заявителям кажется, что мы спрашиваем какие-то глупости, вместо того чтобы вскакивать и бежать срочно искать.
– Господи, да какая вам разница, ругала ли я его за двойку?!
– Девушка, вам больше делать нечего, кроме как спрашивать, где он жил 20 лет назад?
Однако у наших инфоргов и координаторов все вопросы имеют большое значение. Важно знать, ругали ли ребенка за двойку, потому что он из-за этого мог уйти из дома, а пропавший дедушка может оказаться именно там, где жил 20 лет назад, потому что это как раз свойственно людям с возрастной деменцией: они могут не помнить свой нынешний адрес, но прекрасно помнят адреса многолетней давности и рвутся туда…
Опрос заявителя – важнейшая часть поиска: без информации о пропавшем и обстоятельствах его исчезновения невозможно начать поиск.
Первичный опрос проводит оператор горячей линии, который принял заявку, его задача – получить ответы на самые срочные вопросы: кто, где, когда – и передать дальше в инфогруппу.
После этого заявителю звонит инфорг – в зависимости от ситуации поиска это может быть просто инфорг или детский прозвонщик. Он проводит уже более подробный опрос, выясняя мельчайшие и часто совершенно неважные для заявителя детали, на основании которых может делать первые выводы: ребенок ушел из дома сам или действительно необъяснимо пропал? Есть ли основания предполагать суицид? Была ли у пропавшего пожилого человека деменция, в какой стадии?
Случались ли подобные ситуации раньше, где и при каких обстоятельствах находили пропавшего? Какое состояние здоровья, есть ли проблемы с алкоголем? И так далее.
После этого у инфорга появляются первые версии и возникает понимание необходимости активного поиска на месте пропажи (актива).
Если объявляется актив, им занимается координатор, который проводит дополнительный опрос заявителя на месте, осматривает место пропажи, получает доступ к компьютеру пропавшего и так далее.
Чем тщательнее проведен опрос, чем опытнее поисковик, который его проводит, тем больше вероятность того, что поиски пойдут по верному пути.
«Помогите!»
Время от времени по сетям проносится истеричная волна репотов: «Найден ребенок, помогите найти родителей!!!», «На такой-то улице сидит бабушка, не помнит, куда ей идти», «Внимание! В городе орудует банда педофилов!», «Мальчика выкрали из игровой комнаты торгового центра и через два месяца вернули с одной почкой!»
В такие дни наша горячая линия привычно встает на уши, потому что неравнодушные граждане звонят и звонят, прося и требуя срочно найти ребенка, родителей, бабушку и спасти всех от педофилов и похитителей органов.
В конце концов это приобрело такой масштаб, что мы поневоле занялись изучением этого феномена и во время особо крупных «волн» стали писать в группах опровержения.
Чтобы убедиться в фейковости объявления, не обязательно обладать поисковыми сверхспособностями. Достаточно лишь, увидев в соцсетях или получив в родительском чате (от неравнодушных знакомых, школьной администрации и так далее) такое сообщение, сделать несколько простых действий:
– посмотреть на дату и место пропажи – в последнее время почему-то часто всплывают объявления прошлых лет и даже из других стран, которые все не покладая рук репостят;
– вбить в гугле ключевые слова из объявления;
– проанализировать результаты.
Если одна и та же бабушка сидит на улице в Твери, Екатеринбурге, Махачкале и Калининграде, крайне маловероятно, что она действительно где-то это делает. А если она сидела, скажем, неделю назад, вряд ли имеет смысл это объявление репостить, даже если и правда, – она уже, скорее всего, не там. Если один и тот же ребенок нашелся в (список городов), то он или уже давным-давно дома с родителями, или вообще не собирался пропадать.
В общем, увлеклась я исследованием этого феномена не на шутку и вскоре обнаружила, что есть целая отрасль в современной антропологии, которая занимается фейками и городскими легендами, и мы с радостью упали друг другу в объятия.