– Три сотни…
– Ну! Народ за такие деньги, бывало, месяцами на фабрике горбатится, не разгибаясь, а тут под ногами валяется, только и дела, нагнуться да в карман положить! – поддакнул Шальке. – Такую удачу надо за хвост ловить, второго раза не будет.
– Я… а-а, черт-черт-черт!
Ботинок Эрвина скользнул по камню, и матрос, уже без всякого притворства, выронил винтовку и, нелепо всплеснув руками, шлепнулся в воду. Воды, впрочем, было немного – крохотный приток, сливавшийся здесь с основным ручьем, едва покрывал гальку.
– Не утонул, напарник?! – со смехом осведомился Шальке и, спохватившись, изобразил глубокую озабоченность. – Сильно приложился? Давай руку.
– Зад отбил, к свиньям! – пожаловался Эрвин, вставая, но вместо того, чтобы выбраться на валун, остался стоять в ручейке. – Гляди! – выдохнул он, тыча пальцем вниз, где рядом с его «маузером» сквозь тонкий слой воды подмигивали желтые искорки. Одна, две, три…
Шальке быстро глянул назад – основная часть их отряда приближалась, но до них еще было добрых полсотни метров, затем перевел взгляд на край оврага. Ручеек, в котором они стояли, прогрыз в каменной стене глубокую, почти на треть высоты, промоину, из которой тянулся вниз желтый язык натека.
– Бери камни, быстро! – прошипел он, одновременно нащупывая в кармане сигаретную пачку. – Ну же, не стой столбом!
Сам он оперся рукой на валун, делая вид, что рассматривает что-то в его основании, а на деле щедро посыпая влажную гальку табачными крошками.
– Ты чего делаешь?
– Следы русских для лейтенанта, неужели не понял?
– Но зачем? – удивился Эрвин.
– Хочу посмотреть, откуда течет этот ручеек, – пояснил Шальке. – Проверить… не лежит ли там чего покрупнее…
– Лейтенант не согласится…
– Согласится, да еще как! – осклабился Ганс. – Думаешь, ему не хочется поскорее найти этот чертов русский лагерь?
Бывший гамбургский воришка оказался прав. Измученный сомнениями лейтенант цур зее заглотал наживку целиком, «подбодрив» усердного матроса обещанием унтерских лычек и целых двадцати марок награды. К счастью, Шальке сумел достаточно правдоподобно изобразить приличествующую случаю радость, а Эрвин – сдержать приступ хихиканья до тех пор, пока они не вскарабкались достаточно высоко.
– Двадцать марок, – выдавил он. – Какая неслыханная щедрость, а?! Ты ведь не забудешь об этом, а, Ганс?
– За кого ты меня принимаешь, за неблагодарную свинью?! – фыркнул Шальке. – Конечно, не забуду… я уже отложил для него один камешек… из тех, что помельче.
Поднявшись, они двинулись дальше вдоль узкой промоины, старательно вглядываясь в дно. Новых камней пока не попадалось, однако радостное возбуждение двух матросов и не думало угасать – наоборот, охватившая их самоцветная лихорадка сейчас вполне могла быть диагностирована врачами как лихорадка обычная. Жар, тремор, сухость во рту… на щеках Эрвина даже начали проступать красные пятна нервной сыпи. Но это мог заметить лишь сторонний наблюдатель, сами же матросы были целиком поглощены высматриванием камней – и мечтами о несметных богатствах.
– Дом построю в три этажа, – доверительно сообщил напарнику Ганс. – Ну и парк вокруг, кипарисы там всякие, кусты с розами. Карету, само собой… ну и автомобиль прикуплю, только с каретой, сам понимаешь, совсем другое дело получается. Кучер там в ливрее, лакеи… не ты едешь, а тебя везут, словно барона или графа какого. Автомобиль – это певичек с ветерком прокатить, а если для солидности, тут без кареты никак. А, и еще яхту прикуплю обязательно. Ты только представь, Эрвин: мы с тобой в смокингах, при цилиндрах, сидим на палубе в этих… ну как их… кресла плетеные которые…
– И с сигарами…
– А как же, непременно. Дымим, шнапсик прихлебываем, и тут сам штурман на полусогнутых подходит, под козырек берет и почтительно так докладывает: герр капитан, Датский пролив позади, какие будут дальнейшие приказания?
– Палубу выдраить до блеска! – неожиданно фальцетом выкрикнул Эрвин и зашелся дробным, блеющим смешочком. – Представляешь… палубу… драить…
– Угу, – кивнул Шальке, не видевший ничего смешного в том, что палуба яхты, его яхты, которую он уже вообразил себе во всех подробностях, от носового украшения до оконечника рулевого пера, будет выдраена до зеркальной чистоты.
– Слушай, а может, вернуться к реке, а? – прекратив хихикать, озабоченно спросил Эрвин. – А то идем, идем, а новых камней все нет.
– Должны быть! – Шальке взмахнул кулаком. – Тут они, родимые, я их нюхом чую. Попрятались, ну да ничего… Ага! – торжествующе выдохнул он, углядев между серыми плитками камней ярко-красное пятно и наклоняясь к нему. – Смотри, какой крупный… А-а-а!
Торжествующий тон разом сменился воплем боли. В щели между двумя камнями засел отнюдь не драгоценный камень, а насекомое – также более чем заслужившее эпитета «крупный». В первый миг Гансу Шальке показалось, что его ладонь насквозь пропороло раскаленным гвоздем. Потом стало гораздо больнее.
– Чертова тварь! – выдохнул он.
Существо уже выбралось из щели. Эрвин решил, что это просто огромная оса или шершень. Только здоровенный, с большой палец, и раскрашенный в цвета немецкого флага, за исключением белой полосы. Только черные и алые полосы, бьющие в глаза. Тварь растопырила крылья, собираясь взлететь, когда на нее опустился матросский ботинок. Под подошвой противно чавкнуло, но взбешенный немец продолжал топать снова и снова, пока на камне не осталось лишь влажно поблескивающее пятно с обломками хитина.
– Мой бог! – провыл Шальке, с ужасом глядя на свою ладонь – в считаные секунды она покраснела и распухла едва ли не вдвое.
– Да в ручей ее… – начал Эрвин и осекся, вслушиваясь в пока еще тихий, но с каждой секундой становящийся все более громким звук. Сердитое жужжание.
Похожее на обросший кружевными листьями телеграфный столб дерево, мимо которого проходили дозорные, зашевелилось, рассыпаясь черно-алыми искрами.
В семидесяти метрах позади Отто Шнивинд услышал отчаянный крик и увидел, как его дозорные яростно машут руками, словно исполняя дикий туземный танец, а затем падают на землю, катаются по ней, выгибаясь в жутких корчах… и затихают.
– Мой бог!
– Что это…
– Невидимый дьявол…
«Только бы не побежали!» – с тоскливым отчаянием подумал Шнивинд. Страх липким туманом окутал и его самого, даже давешняя атака «сорок» не вызывала такого ужаса. Тогда, по крайней мере, враг был виден, и в него можно было стрелять, а сейчас…
– Бинокль, герр лейтенант… – прошептал стоявший рядом унтер. – Посмотрите… там, на них…
…шевелилась жуткая своей непонятностью, сбрызнутая кровавым черная масса. Затем колесико резкости добавило картинке деталировки – и Отто наконец понял.
– Отступаем! – скомандовал он, опуская бинокль. – Медленно и осторожно, без резких движений и звуков.
– Герр лейтенант, что… что это было?
– Осы! – с нервным смешком ответил Шнивинд. – Просто большие осы… огромные, если их можно различить с такого расстояния. Эти двое бедолаг разворошили осиное гнездо.
Он вдруг отчетливо вспомнил, как в Чемульпо, на одном из «дипломатических» обедов, штурман японского стационера рассказывал о живущих в их лесах огромных, с воробья, шершнях. Тогда лейтенант не поверил полупьяным байкам японца, но… кто знает, возможно, в горах на Хоккайдо и впрямь сохранились потомки этих… ос-динозавров.
– По крайней мере, – вслух произнес он, – мы можем быть уверены, что русского лагеря поблизости нет.
Под ногами лейтенанта сверкнул на солнце среди мокрых камней кровавой капелькой яркий самоцвет. Но Шнивинд его не заметил.
Хруст стоял по всему лазарету.
Черно-рыжая смерть уплетала галету за обе мохнатые щеки. Это была уже четвертая галета, и можно было предположить, что вскоре животное лопнет.
Гарланд смотрел на нее, и его продолжало трясти.
– Посдержаннее с медицинским бренди, мичман. – Голос капитана Крэдока был слаб, но тверд.
– Это не бренди, – неразборчиво пробубнил хирург, придерживая левую руку на весу. Рукав его был закатан до самого плеча. – Шотландский виски – лучшее средство…
– А вы, доктор, не переусердствуйте с лауданумом. Мне кажется, вы собрались свести себя в могилу хоть так, хоть иначе.
– Опий не помогает, – пробормотал доктор Макдоннел и потряс головой, явно пытаясь собраться с разбегающимися мыслями. – Господи, как больно… Если бы я знал, то не извел бы столько. Вам он нужнее.
– Обойдусь, – отрезал капитан.
Мичман украдкой вновь приложился к бутылке. Возможно, если ему удастся влить в себя достаточно отвратительного пойла, которое в хозяйстве Макдоннела сходило за виски, он сможет забыться.
– Объясните мне, – проговорил подошедший только что Харлоу, – что учудил наш добрый доктор?
– Решил испытать на себе действие яда. – Крэдок кивком указал на пробирку, в которой сохло несколько капель безобидной на вид мутной жидкости.
– Я развел его почти по Ганеману! – возмутился шотландец, выходя из ступора.
– Одной царапины хватило, чтобы отправить на тот свет капитана Фицроя, при его молодости и крепком здоровье, – напомнил Харлоу. – На что вы рассчитывали, интересно? На разведение? Тогда вы его недостаточно разбавили. Берите пример с кабатчика в «Зеленом Джордже».
– Недостаточно, – согласился врач. – Опухоль уже почти сошла, но боль…
Он скрипнул зубами.
– Получается, что и Фицрой умер… от боли? – помедлив, спросил Харлоу.
– Нет! – Макдоннел мотнул головой. – Он умер оттого, что у него застыла кровь в жилах. Другой причины я не могу назвать.
– Остановилось сердце? – продолжал допытываться первый помощник.
– Да нет же! – Хирург в сердцах взмахнул рукой и тут же замер, облившись потом. Каждое движение давалось ему с болью. – Так умирают от артериального кровотечения. Только у бедняги Фицроя кровь осталась в теле. – Он покосился на свою бледную, опухшую левую руку. – Ушла в обширный внутренний отек.