Грызя орехи и предаваясь невеселым раздумьям, я оттарабанил на скале почти до самого заката, а потом появился Мачта, и я спустился вместе с ним, а внизу уже горели костерки: на скале было еще светло, а здесь стемнело. Я догадался, что Ожерелье загнал меня и Сида на вершину не за фризруговыми игрищами следить, даже если им на ухо нечистый нашепчет, а высматривать, когда на море появятся темные маги. Ночью от поста на скале толку было немного. Получив свою долю мяса с сыром, я принялся за них.
Ушедшие искать Улиха пока не вернулись, Ожерелье сидел мрачнее грозовой тучи, и возле костров тоже было тягостно. Ватага лежала брюхом кверху и ждала невесть чего, смурнея от часа к часу. Былой настрой исчез, как и не было: поначалу-то братва шкуру неубитого медведя делила по-новому — судили, рядили как золотишком распоряжаться будут, изгалялись кто во что горазд, — а, как Три Ножа пропал, все потихоньку сошло на нет. Скелет было порывался байки травить веселые, но на него цыкнули, и он примолк.
Неожиданно со стороны леса раздалось громкое совиное уханье, потом еще раз. Ожерелье быстро поднялся на ноги и стал вглядываться в сгустившийся среди деревьев мрак. Сова закричала в третий раз и на этот раз гораздо ближе, закончив вопли трелью сове никак не свойственной.
Ватага оживилась, враз зашевелилась. Ожерелье кликнул Петлю и Краса, а потом опамятовался, велел Петле на месте оставаться, вызвав вместо него Орхана, и втроем они направились к лесу встречать ушедших: Крошка, кормчий и все, кто пошел вместе с ними, вернулись. Совой кричал кормчий, у него это здорово получалось — ни за что не отличить от взаправдашней совы.
Я поспешно дожевывал мясо и очень надеялся, что они отыскали Улиха, и он притопал вместе с ними. Я бы много за это отдал. Ох, много… Те пятнадцать тысяч, которые на мою долю причитаются, отвалил бы, не сморгнувши. Подумаешь! Не было у меня их раньше, не будет и позже — тоже мне печаль! Но надеждам моим сбыться было не суждено: когда они подошли поближе, я не увидел среди них Три Ножа. Пропал Улих и следа не оставил…
Братва набросилась на кормчего и Крошку, и на пятерых, с ними ушедших, забрасывая вопросами, а я докончил сыр с мясом, напился водицы из родника и потихоньку побрел к орешнику. Я решил выполнить то, что еще на скале сидючи задумал на тот случай, если Три Ножа не найдут. Забрался я в кусты, выбрал на ощупь место такое, чтобы зад не кололо и сел. Задумка моя была простой: позвать Зимородка и порасспросить его насчет Улиха. Может чего маг и скажет. Я закрыл глаза и стал в мыслях звать Зимородка. Звал долго, но он не отзывался. Я растерялся: как же так — я ведь уже доставал таким макаром. Но оставаться несолоно хлебавши мне жуть как не хотелось. Я попробовал снова. И опять то же самое: я — ау, а мне…
Я тогда разозлился: что же это он, маг, уходя на меня кивал, мол, через Даля искать меня будете — вот я и ищу! А, если что не так я делаю, так надо ж было объяснить как! Буду кликать, пока не дозовусь…
Я поднапрягся и стал опять дозываться Зимородка, но уже не тем шепотком, каким первые разы мага призывал, а «орал» внутри себя, не стесняясь. И чудо свершилось! Ору я эдаким образом и ничего, кроме собственных воплей не слышу, и вдруг появляется ощущение, будто голос отделился и полетел сам по себе в тишине какой-то невероятнейшей, и в этой невероятнейшей тишине я услышал громкий голос Зимородка:
«Не надо так кричать, мальчик.»
Я сразу же вопить перестал.
«Я слушаю тебя, Даль,» — сказал Зимородок. — «Что стряслось?»
«Случилось», — подтвердил я, а сам радуюсь — смог-таки! — «Три Ножа пропал».
«Как пропал?» — удивился он.
Я объяснил Зимородку, что произошло, он слушал, не перебивая, а, выслушав, сказал:
«Подожди немного», — и замолк.
В ожидании я весь извелся и пообкусывал ногти на обеих руках.
«Слушай меня, Даль,» — произнес, наконец, Зимородок, и я встрепенулся. — «Три Ножа в западной части острова».
«Его фризруги сцапали?»
«Нет. Фризруги здесь ни причем: они в противоположной стороне, на восточной стороне, их бивак в трех верстах от вашего.»
Я диву дался:
«Чего Три Ножа туда понесло? Чего он там сейчас делает?»
«Сейчас он спит», — ответил Зимородок. — «Ты хочешь спросить что-нибудь еще?»
Я в полной растерянности ляпнул:
«Нет», — и тут же пожалел об этом, но Зимородок уже прекратил разговор со мной.
Я посидел еще немного в орешнике, мозгуя над вестями, услышанными от мага. Так… Три Ножа живой и дрыхнет где-то, в ус не дуя. Это уже кое-что… Но почему же он взял и откололся от ватаги? Никому ведь и в голову не пришло, что Три Ножа замыслил отколоться. Может, зуб на Петлю держит и на нас заодно? Ватага-то решила, что Петля невиновен, а Улих решения братвы принять не хочет? Думал я, думал, но так ничего и не придумал, вздохнул и полез из кустов наружу, и вовремя, потому как увидел, что ватага в круг собралась, а посередине круга стоит Ожерелье. Опять что-то решают. Я заторопился: не иначе как на фризругов собираются облаву устраивать, за Улиха мстить.
— Явилось, красно солнышко! — насмешливо крикнул Орхан, который заметил меня первым.
Взгляды, которыми награждала меня братва, радостными назвать было нельзя. Я стал пробиваться сквозь круг на середину к Ожерелью. Орхан ухватил меня за рукав и дернул:
— Куда прешься? Сядь.
— Пусти, — огрызнулся я, выдернул руку и продолжал переступать через ноги сидящих в кругу, закричав. — Ожерелье! Я говорить буду! Про Три Ножа.
Это возымело должное действие: меня перестали хватать за штанины. Я выбрался на середину к капитану.
— Я с Зимородком говорил: Три Ножа живой! — поспешил сообщить я ему.
Ожерелье прищурился и медленно наклонил голову к правому плечу.
— Так, — сказал он, взял меня за плечи, развернул лицом к ватаге и приказал. — Скажи всем.
— Я с магом говорил, — повторил я громко. — С Улихом — порядок, он — там… — и я махнул рукой, показывая на запад.
— А фризруги? — выкрикнул Крошка.
— Там, — показал я в противоположную сторону. — В трех верстах от нас. — И повторил слова Зимородка. — Они ни причем.
— Слышь, Даль, а Зимородок не сказал, чего Три Ножа там надо? — снова спросил Крошка.
И тут я ляпнул не подумавши:
— Он там Руду схоронил, а завтра к вечеру нас отыщет. — Соврал я и губу закусил, и слушаю, как братва шумит, облегчение выказывает.
— Слыхали? — произнес Ожерелье за моей спиной. — Фризругов трогать не будем, дождемся Три Ножа здесь, а потом сменим гавань.
На том и порешили. Я снова притулился под боком кормчего. Братва укладывалась к кострам поближе, костеря ненасытное комарье. С лодьи во второй заход притащили несколько амфор с вином, вино пустили по кругу. Я закрыл глаза и притворился спящим, но Сова все равно безжалостно растолкал меня и сунул под нос амфору.
— Глотни. Теплее спать будет, — сказал он.
Я понял, что кормчий не отстанет и, ухватив амфору за изогнутые ручки на круглых боках, приложился к горлышку, делая вид, что пью, а сам только губы смочил, потом вернул амфору кормчему и вдруг обнаружил рядом с собой сидящего на корточках капитана.
— Даль, — тихо произнес Ожерелье. Вид его не сулил мне ничего хорошего. Я молча ожидал продолжения.
Ожерелье продолжил так же тихо:
— Еще раз пропадешь, искать тебя не буду. — Я молчал.
— Понял? — спросил он.
— Понял. — Буркнул я.
Ожерелье поднялся и ушел, а Сова с укоризной посмотрел на меня.
— Выпороть бы тебя, — уронил он.
— Ладно, ладно… Завтра выпорешь, — огрызнулся я. — Сам жопу подставлю. И вопить буду громко.
Я снова улегся и закрыл глаза, показывая: отвяжись, мол. Сова ругнулся сквозь зубы, но больше трогать меня не стал. Он вытянулся рядышком и вскоре ровно засопел во сне, а у меня сна не было ни в одном глазу. Я лежал и думал, чего это меня за язык потянуло врать, что Улих завтра сам к вечеру у бивака объявится. Зимородок мне такого не говорил. А ежели не объявится? Как я тогда братве в глаза смотреть буду? Я, что? Я ж ватагу успокоить хотел, а оно вон как получается: мне теперь мое хотение таким боком выйти может… Возьмет Три Ножа и не объявится, и меня уже не просто на смех поднимут — считай, я себя в дерьме извалял по самые уши, а токае дерьмо не водой смывается, если оно только смывается вообще. Я от тоски аж зубами заскрипел. Кормчий беспокойно завозился во сне. Я притих, выжидая, когда он начнет похрапывать снова, а затем осторожно перевернулся на спину и уставился в звездное небо. Сон по-прежнему не шел, и я от делать нечего перебирал взглядом созвездия: справа от Волчьей Тропы, которая широкой сверкающей лентой пересекала небо, висели Колесницы; за ними сверкал яркой звездой в рукояти Меч Рода, а к нему тянулись Два Воина. Звездочки подмигивали мне по очереди, и на душе у меня от вида звездного неба становилось спокойнее. Веки начали слипаться, стало как-то все равно, что скажет ватага, если Три Ножа не появится — что думу думать, душу попусту бередить: утро вечера, как водится, мудренее…
Проснулся я от того, что точно знал, что мне надо делать. Искать Три Ножа самому! Найти и к вечеру привести сюда. И шут с ним, с Ожерельем, с его угрозами… Ничего он мне не сделает, когда я появлюсь вместе с Улихом, — наоборот, только рад будет. Чем больше я раздумывал над своей задумкой, тем крепче становилась моя уверенность, что именно так все оно и будет.
Я осторожно поднял голову. Над кострами воздух сотрясался от храпа, рулады были одна хлеще другой. Я отполз от кормчего и встал на четвереньки. Сова не проснулся, повозился недолго во сне, почмокал губами и опять затих. Я встал в полный рост и стал выбираться из кучи-малы, переступая через спящих. Вскоре на моем пути оказался сладко похрапывающий Скелет. Через него переступить я не решился: уж больно широко ноги расставлять придется, так недолго и штанам лопнуть. Скелет лежал на спине, раскинувшись и горбом выпятив брюхо к звездному небу. Вкусно спал Скелет: носом свистел, бородищей шевелил. Я увидел, что у мешка, который он в изголовье примостил, развязана горловина, и решил хоть кусок какой-нито с собой в дорогу захватить. Не помешает. Наклонившись, я тихонько запустил руку в мешок. Мне повезло: в мешке оказалось мясо, а мясо я люблю больше, чем сыр. Мне повезло еще раз: один из кусков вывалился к самому краю — не пришлось тянуть. С куском мяса в руке я направился в обход Скелета.