На губах Оливетт появилась быстрая, но весьма красноречивая улыбка. И умирающий все понял. Он стиснул кулаки в бессильной ярости, его лицо перекосилось.
— Надеюсь, вам очень больно, — прошептала королева одними губами, — будьте вы прокляты.
Король издал судорожный вздох.
В это время распахнулась дверь и в спальню влетел принц Филипп. Он отпихнул стоящего на дороге священника и кинулся к кровати.
— Отец! — вскричал он.
Скорее всего, это было последнее, что услышал король. В следующее мгновение его тело сотрясла легкая судорога, а глаза навеки закрылись.
— Пути Господни неисповедимы, ваше величество, — произнес священник с достоинством, что было достаточно сложно сделать, поднимаясь с пола, — душа вашего батюшки отлетела, царствие ему небесное.
Филипп обернулся и в упор посмотрел на него.
Оливетт закрыла лицо руками. Нужно продолжать играть комедию, хотя ей хотелось не плакать, а смеяться и танцевать. Король умер. Какое счастье! Боже, наконец-то она свободна!
— Боже мой, какой ужас, — прошептала она, однако, ее шепот услышали все, кто находился в комнате.
Нужно немедленно подумать о чем-нибудь грустном. Как назло, королева не могла выдавить из себя ни единой слезинки.
— Как это случилось? — спросил новоявленный король у священника, — почему он умер? Вы можете мне это объяснить?
Священник вполголоса, чтобы не оскорблять умершего, начал рассказывать, но Филипп невежливо перебил его, заявив:
— Чушь. Люди не умирают, поев жареной баранины. Это полный бред.
Ромейн посильнее сжала губы, чтобы ни одно слово не вырвалось наружу. Чушь, конечно, чушь, и бред, и полная ерунда. Но она не могла озвучить истинную причину смерти. Да у нее и не спрашивали. Девушка стояла в стороне, у самой двери с непроницаемым, замкнутым лицом и опустив глаза для пущей надежности. Она все поняла, только поймав случайно улыбку Оливетт. Ромейн догадалась обо всем и ей стало тошно.
— Ваше величество, — говорил тем временем священник, — но такие случаи бывают. Люди едят баранину, а потом запивают ее холодным питьем. И в результате смерть. Очень прискорбно, но это факт.
— Это чепуха, — резко сказал Филипп, — в это поверит только безнадежный идиот.
— Но ваше величество, — начал недоумевать священник, — что в таком случае, предполагаете вы?
— Я пока ничего не предполагаю. Я хочу выяснить, отчего умер мой отец, и я это выясню.
Оливетт, не отрывая рук от лица, вдруг вся покрылась гусиной кожей. Ее пальцы начали мелко дрожать. Господи! Что пошло не так? Что он заподозрил? Это же Филипп, столь же упрямый, как и его отец. Такого не переубедить, даже пытаться не стоит. Боже мой, она об этом не подумала!
Король повернулся к телу усопшего и неожиданно заметил съежившуюся коленопреклоненную фигуру у изголовья. Мачеха. Чертова мачеха, стоит тут и делает вид, что рыдает. Скорбь изображает, дрянь паскудная. Она всегда ненавидела мужа, она мечтала об этой минуте, она…
Глаза Филиппа расширились от внезапного подозрения.
— Сударыня, — произнес он таким тоном что даже священник отступил к двери, хотя ни в чем виноват не был, — что вы можете сказать по этому поводу?
Слово «вы» он выделил.
Оливетт встала на ноги, перекрестилась еще раз, сосчитала до десяти, чтобы дать себе время прийти в норму, и повернулась к королю.
— Я столь же удивлена, как и вы, ваше величество, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул, — меня позвали сюда, когда король уже отходил. И я совершенно ничего не понимаю.
— Ну да, — он скривил губы, — ну да. Вы, конечно, ничего не понимаете. Как всегда.
— Я не понимаю, о чем вы, ваше величество, — пробормотала королева, отступая.
Она сделала, шаг назад, потом еще один. Дальше отступать было уже некуда, позади была стена, а всю женщину заполнял такой безграничный страх, какого она даже перед мужем не испытывала. Филипп смотрел на нее так, будто все знал. Господи, он догадался! Боже, но откуда? И что он может знать! Тогда почему он так смотрит?
— Почему вы дрожите? — осведомился Филипп, от взгляда которого ничего не укрылось, — и почему у вас такие виноватые глаза, сударыня? Что молчите? Зато я знаю, почему.
— Нет, это неправда, — прошептала Оливетт; бледнея до синевы, — я не виновата. Не виновата, не виновата…
И тут входная дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Лукас. Его лицо было бледным, но решительным. Трое людей, священник, Филиппа королева уставились на него, как на привидение. А Ромейн, по-прежнему никем не замечаемая, вообще ни на кого не желала смотреть.
— Это сделал я, — твердо проговорил вошедший, — мне и отвечать.
— Ты-ы? — протянул король изумленно, — ты, Лукас?
— Я, — подтвердил тот.
— Но зачем? Зачем, ради всего святого?
— Это мое дело, зачем, ваше величество.
Оливетт тут же перестала дрожать, на ее щеках появилась краска, а из глаз исчезло затравленное выражение. Она спасена. Теперь никто не посмеет утверждать, что в смерти короля есть ее вина.
— Мы пригрели змею, — проговорила она громко, — вот, как ты платишь за доброту, мерзавец!
Лицо Ромейн искривила брезгливая гримаса, которая тут же исчезла. Гадость, какая же гадость все это!
Королева хлопнула в ладоши, призывая стражу, которая незамедлительно явилась.
— Взять его, — приказала она и была в это мгновение чудо, как хороша, — это убийца нашего любимого короля.
Филипп молчал, не сводя с Лукаса изумленного взгляда. Поэтому от него не укрылось замешательство последнего, когда прозвучал приказ королевы. Замешательство, непонимание и боль, промелькнули и исчезли.
— Хорошо, — медленно сказал король, — уведите его.
Он развернулся и взглянул на Оливетт. Ничего не изменилось. Она снова дрогнула и съежилась.
— Теперь вы.
— Я не…
— Молчать. Вы немедленно убираетесь отсюда в загородный дом, где и будете находиться неотлучно. Я запрещаю вам появляться здесь.
— За что же такая немилость, ваше величество? — рискнула спросить Оливетт.
— Хотите, чтобы я это сказал? — вдруг прошипел Филипп, меняясь в лице, — в самом деле?
Королева поспешно замотала головой. В глазах короля она увидела такую ненависть, от которой просто кровь в жилах стыла.
— Вон, — сказал Филипп напоследок и отправился к двери.
Подходя к выходу, он впервые заметил Ромейн и слегка удивился, откуда она здесь. Впрочем, тут же понял, откуда. Но девушка смотрела в пол с таким ничего не выражающим и пустым лицом, что подозрительность Филиппа, обостренная несчастьем, усилилась в сотню раз.
Правда, говорить он ничего не стал, не стал и задерживаться в комнате.
Лишь после его ухода Оливетт смогла обрести жалкие остатки собственного достоинства. Она тряхнула волосами и направилась к двери.
— Пойдем, — велела она Ромейн, — нас гонят вон из собственного дома по нелепой прихоти нового короля.
Наперсница направилась вслед за ней, так и не сказав ни слова.
Филипп не ложился спать, размышляя о происшедшем. Он знал, он чувствовал, что смерть короля не случайность, и это подтвердилось. А теперь он столь же безошибочно чувствовал, что Лукас лжет. Он не может быть убийцей, у него нет причин для этого, нет и никогда не было. А у Оливетт были эти причины, и весьма веские. И еще кое-что. Порою Филипп ловил странные взгляды Лукаса, бросаемые на королеву. А что, если предположить…
Просидев в кресле у камина полночи, Филипп сумел найти объяснение происходящему. Он не был ни тугодумом, ни идиотом. И для того, чтобы все окончательно выяснить, новый король направился навестить заключенного.
Удалив стражу и оставшись с пленником один на один, Филипп некоторое время молчал, в упор глядя на него.
Лукас сидел на жесткой койке, сложив руки на груди, прямой и неподвижный, с ничего не выражающим лицом.
— Зачем ты это сделал? — наконец спросил король.
Лукас мельком взглянул на него и снова опустил глаза.
— Что ты молчишь? Думаешь, я не знаю, что сам ты никогда бы до такого не додумался? Думаешь, я не понимаю этого? — Филипп сел рядом с ним, — давай говорить прямо, Лукас. Для кого ты это сделал? Кто толкнул тебя на это?
— Никто, — отозвался Лукас, разлепив непослушные губы.
— Неужели? Ты считаешь меня дураком, Лукас? Эта самая Никто всю жизнь мечтала избавиться от мужа. Ты ей помог, спасибо. Она сказала тебе «спасибо»? Что-то я не припомню. Обрети разум, Лукас. Эта твоя госпожа Никто просто использовала тебя. Она всех использует ради своей выгоды. Ты же сам видел, как она тебя предала. И после этого ты будешь молчать?
— Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше величество, — упрямо заявил Лукас, — мне некого выгораживать. Я сделал это сам.
— Идиот, — простонал Филипп, — полный идиот. Ты хочешь умереть за человека, который этого не стоит.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — повторил тот.
— И это все, что ты можешь мне сказать? Ты убил моего отца, своего короля, от которого ничего, кроме добра не видел, ради этой… этой… — он на мгновение задохнулся от ярости и не мог подобрать слов, — да она же смеется над тобой! Она нашла дурака, который будет таскать для нее горячие каштаны из огня. Хорошо она отомстила своему мужу, ничего не скажешь!
— Я сделал это для себя.
— Тебя осудят и казнят, — король встал, — ты этого хочешь?
— Я готов ответить за содеянное.
— Болван, — бросил Филипп, — ты безнадежный болван. Тебя обвели вокруг пальца, ты и рад — радешенек. Что еще тут можно сказать!
Он махнул рукой, досадуя на собственную беспомощность и вышел, захлопнув за собой дверь камеры.
Вернувшись в свои покои, Филипп прошел мимо проснувшегося Люка, остановился, а потом вернулся назад.
— Люк, — сказал он.
— Да, ваше величество?
— Мне нужна мисс Шиниз.
— Что, сейчас? — изумился плохо соображающий после сна парень.
Король покачал головой.
— Спроси еще что-нибудь столь же умное. Конечно, нет. Завтра с утра займешься этим. До полудня она должна быть здесь. Главное, не поднимай шума. Об этом никто не должен знать.