– Да, Любовь Сергеевна. Очень люблю.
– Смотри уж, не обидь… Нельзя ее обижать. Она тебя тоже любит. Да что там, и я тебя полюбила… Ты ж мне теперь сынок! Почитай, родная душа!
– А можно… Можно, я вас буду мамой называть, Любовь Сергеевна?
Не хотел, само как-то вырвалось. И втянул голову в плечи, будто боялся, что Любовь Сергеевна страшно сейчас рассердится. Мол, какая я тебе мама, еще чего придумал! И услышал, как она сказала со слезой в голосе:
– Да, конечно, Сашенька… Конечно… Я только рада буду, что ты… Зови меня мамой… Так я и есть тебе мама теперь, кто ж еще-то?
– Да. Спасибо… Мама.
Его вдруг затрясло мелкой дрожью – оказывается, не так-то просто впервые в жизни это слово сказать! И слезы навернулись на глаза. И ножом, которым чистил картошку, от души по большому пальцу проехался, да так, что кровища пошла, закапала тяжелыми каплями в кастрюлю. Хорошо, что Любовь Сергеевна… То есть мама… Что она не увидела его смятения: спиной к нему стояла. Схватил салфетку со стола, замотал кое-как палец, зажал его в кулаке. Но дрожь унять никак не получалось. Такой вдруг впечатлительный стал…
– А Гришу можешь отцом называть, Сашенька. Ему приятно будет. А лучше всего – батей… Он ведь всегда сына хотел… Вот и сынок ему, стало быть, тут как тут…
Она тоже зашмыгала носом – расчувствовалась. В дверях кухни показался Григорий Иванович, спросил удивленно:
– Чего это вы тут? Одна ревет, другой весь в кровище сидит… Подрались, что ли?
– Да ну тебя… – махнула рукой Любовь Сергеевна, оборачиваясь. И захлопотала испуганно: – Ой, Сашенька, сынок, да ты ж порезался! Да сейчас, я быстренько… Надо же йодом обработать… И забинтовать… Ну что ты стоишь, Гриша! Помогай!
Они засуетились над ним так встревоженно, будто и впрямь он ранен был сильно. Хотя и кровь уже течь перестала, и ничего страшного не было. Как ни сопротивлялся, но все же пришлось сдаться – палец ему крепко-накрепко перебинтовали.
– Ну вот… Раненый теперь, значит… – вздохнул Григорий Иванович. – А я хотел тебя на помощь звать – крыльцо подправить. У меня радикулит еще не прошел, а там одна доска совсем сгнила, – не дай бог, кто с крыльца навернется. Теперь уж сам как-нибудь…
– Да все нормально, Григорий Иваныч! То есть… Все нормально, бать… Я смогу… Подумаешь, царапина! Пойдем, бать, покажешь, что надо делать!
Григорий Иванович крякнул одобрительно, кивнул. И проговорил тихо:
– Ну вот, давно бы так… Молодец… Конечно, я теперь батя. А ты мой сын… Пойдем, поработаем…
– …Мать, ты чего сегодня такая хмурая? Случилось что?
Григорий Иванович сел за стол, придвинул к себе тарелку с борщом. Любовь Сергеевна ничего не ответила, только вздохнула тихо.
– Мам… Ну правда, что случилось? – спросила вслед за отцом Наташа, кладя в Сашину тарелку большую ложку сметаны и глядя на него с улыбкой. Знала, что он любит, когда сметаны в борще много.
Они все дружно посмотрели на Любовь Сергеевну, ожидая ответа. Той ничего не оставалось, как озвучить причину беспокойства:
– Да я еще неделю назад в магазин ходила, так видела, как машина Виктора мимо меня проехала. Там они оба были: и Виктор, и Кристина. По-моему, она меня увидела, но сделала вид, что вроде как и не видит… Я тогда еще подумала: ну и ладно, и пусть так… Приехали, и слава богу. Значит, все в порядке у них, скоро Кристина и к нам забежит. Или позвонит хотя бы. С тех пор уже неделя прошла – и ни самой Кристины, ни звонка… Будто нас для нее и нет совсем… Уж третий месяц не видимся…
– Так сама бы ей позвонила! Чего ждать-то? – сердито проговорил Григорий Иванович. – Если уж тебе так надо, и позвонила бы, чего!
– Да звонила я! Она не отвечает. Обидно, почему она так… Ведь знает, что я ее видела…
– Ну, не отвечает, и ладно. И не звони больше! – недовольно рубанул воздух ладонью Григорий Иванович. – Пусть живет как хочет, отныне она мужняя жена – вот пусть муж о ней и беспокоится! А мы и навязываться не будем, раз так!
– Пап, ну зачем ты, не надо… – тихо проговорила Наташа, глянув на отца исподлобья. – Ты же знаешь, какой у нее характер, не обижайся… И какие перепады настроения бывают, тоже знаешь… Она еще позвонит, вот увидишь. Или сама приедет. Не надо ее тропить.
– Ну, запустила свою пластинку, защитница… – махнул рукой Григорий Иванович. – Так с Кристиночкой нельзя да этак нельзя… А с нами, видать, все можно! Мы таковские были, мы все примем!
– Сейчас я ей сама позвоню! – решительно сказала Наташа, вставая из-за стола. – Где же мой телефон-то? Вроде в комнате на столе оставила…
– Да поешь, поешь сначала! Успеется! – с досадой крикнула ей вслед Любовь Сергеевна. – Уж и сказать ничего нельзя, господи! Помчалась тут же! И борщ вон остынет…
Наташа вернулась довольно быстро, села за стол, обвела все лица глазами, загадочно улыбнулась. Любовь Сергеевна не выдержала, спросила нетерпеливо:
– Ну что, ответила она тебе? Все хорошо у нее, да? Ничего плохого не случилось?
– Ответила… Да, мам, все хорошо. Сказала, что в это воскресенье к нам собирается. Одна, без Виктора. А еще она мне сказала… Ой, вы не представляете даже… Такое сказала…
Наташа схватилась за щеки, покачала головой, продолжая загадочно улыбаться. Будто берегла в себе ту новость, которую должна была сообщить, будто не желала с ней расставаться так быстро.
– Господи… Да что такое, Наташ? – нетерпеливо спросила Любовь Сергеевна, снова не выдержав тягучей паузы. – Говори давай, не тяни!
– Да, конечно… Кристина мне объяснила, почему сразу к нам не пришла после отпуска… Оказывается, она в больнице три дня лежала. Только вы не беспокойтесь, все уже хорошо… Просто ей в самолете плохо стало – вот Виктор и перепугался, сразу в больницу отвез. А потом домой… И не разрешал никуда выходить… Она ведь ребеночка ждет, вот в чем дело! Беременная она у нас, радость-то какая, правда? Внук у вас будет, мам, пап! Или внучка…
– Так тем более позвонила бы… – всплеснула руками Любовь Сергеевна. – Я бы к ней в больницу сразу примчалась. А то ведь нельзя так – ни слова не сказать… А с ребеночком все хорошо, Наташ? Отчего ей плохо-то стало?
– Да, с ребенком все хорошо… Это Кристине было плохо. Говорит, токсикоз мучает. А у них такой перелет долгий был, она очень устала… На Вите все время срывается, капризничает. Не до нас ей было, поймите… Не сердитесь на нее, ладно? Тут не сердиться, тут радоваться надо!
– Да уж, радость большая, конечно… – раздумчиво проговорил Григорий Иванович, отодвигая пустую тарелку. – Только убейте меня, а не представляю я нашу Кристину в роли матери, совсем не представляю… Она и сама еще ребенок, да непростой… Ради ребенка ведь жертвовать чем-то надо, от себя отказываться, а разве она это умеет?
– Да ладно, отец! – махнула в сторону мужа ладонью Любовь Сергеевна. – Может, это и к лучшему, что ты! Не каркай давай! Может, она и впрямь образумится, когда ребеночек у нее появится! Остепенится, повзрослеет… Опять же, ответственность, любовь к ребеночку свое дело сделают… Все к лучшему, я думаю! Все к лучшему!
– Ну да! Где наша Кристина и где ответственность? Не знаю, не знаю…
– Да чего загадывать, Гриш? Дай бог, все будет хорошо. Поживем – увидим…
На этом «поживем – увидим» разговор и закончили, и все разбрелись по своим делам. Да и день был будний, и поздно уже было. И спать пора. Завтра всем на работу…
Саша долго не мог уснуть в эту ночь. Удивлялся только: как же быстро пролетели эта два месяца, пока он не видел Кристину… А самое интересное – он ведь совсем не думал о ней. То есть не мучился этими думами, как раньше. Жил себе и жил… Счастливо жил. Можно сказать, наслаждался. Ведь у него был дом… Дом, в котором он был членом семьи. У него были мать и отец. У него была жена, с которой ему хорошо, тепло и уютно. Какое же это счастье, господи… Простая жизнь, простые радости, которые не ценишь, когда все это у тебя есть с рождения. А когда ничего этого нет… И вдруг получается! И оно еще такое свеженькое, это ощущение семьи… И каждое утро просыпаешься с мыслью: «А вдруг приснилось?» Вдруг ничего этого нет? Несколько страшных секунд между явью и сном… И вот они проходят, и можно открыть глаза, и ощутить прилив полноценного и чистого счастья на одном долгом вдохе – я есть! Я счастлив! Как хорошо…
Наташа пошевелилась, подняла голову от подушки, спросила сонно:
– Ты почему не спишь? Я проснулась из-за того, что ты не спишь… Я всегда тебя чувствую… О чем ты думаешь, Саш?
– Да так, ни о чем… Просто мне хорошо… Спи, Наташ. Спи…
Наташа снова уснула – он слышал ее размеренное дыхание рядом. И опять ему подумалось: «Как странно…» Странно, что больше не мучается мыслями о Кристине. Будто она не на Мальдивах с мужем отдыхала, а на другую планету улетела. И вот вернулась… И у нее будет ребенок…
Он замер, будто споткнулся об эту мысль. И понял вдруг, почему не спит. И память тут же услужливо преподнесла ему насмешливый Кристинин голосок: «…Между прочим, он твой, ребенок-то… Да. Ты знай. И можешь за него заранее радоваться – не в этом дерьме будет жить…»
Да, она говорила тогда очень уверенно. Разделяла слова и будто бросала их с размаху в него – не увернуться. «…Поверь мне, женщина всегда знает, от кого залетела. Он твой, не сомневайся. Вите в этом смысле до тебя далеко…»
Его бросило в дрожь – а вдруг это правда?
Нет, нет… Не может этого быть. И что значит – Вите в этом смысле до него далеко? У Вити, между прочим, трое детей… Значит, и четвертый будет, неудивительно.
Да, все так. Пусть Кристина ничего не выдумывает. Не плетет глупых интриг – зачем? Кому они нужны? Да, она еще тогда что-то такое сказала… Надо вспомнить…
И снова память подбросила те самые слова Кристины. Ужасные. Да, сейчас они показались ему просто ужасными, стыдными, неприемлемыми. «…А ты классный! Повезло Наташке, что еще скажешь. Да если бы ты был таким богатым, как Витя… Но ничего, мы с тобой еще возьмем свое, правда? Встретимся, когда я прилечу? Я придумаю, когда и где… Ведь ты же для того в