– А я их просила такое благодеяние совершать? Или теперь до конца жизни им за это обязана?
– Глупая ты… Господи, какая же ты глупая…
– А ты молчи лучше! Не надо мне проповеди читать! Ты лучше думай, во что вляпался, понял? Не забывай, что я в себе твоего ребенка ношу! Вот ты считаешь, что я сволочь, что родителей и Наташку не люблю… А на самом деле любить обязана… А ты сам разве не такая же сволочь, Саш? Ты подумай только: каково им всем будет узнать, зачем ты вообще тут появился? И что я от тебя беременна. Чем ты лучше меня, скажи? Ведь ты их обманул, выходит. И чем ты лучше меня после этого?
Она не стала дожидаться ответа, повернулась, вышла из комнаты. Он сел на кровать, опустил голову, сильно потер лицо ладонями, будто пощечину получил. И улыбнулся горько – сам виноват, что ж… И поделом ему, наверное. Надо было все сразу Наташе и родителям рассказать… А теперь как расскажешь? Теперь уж поздно…
К обеду Любовь Сергеевна торжественно вынесла из кухни пирог с рыбой. Саша было схватился за нож, чтобы помочь разрезать, но она остановила его испуганно:
– Ты что, сынок, нельзя так! Пирог с рыбой ножом не режут, сынок!
– Сынок? – громко переспросила Кристина, рассмеявшись, и все посмотрели на нее удивленно. – Значит, зять уже и сынком стал, надо же! Выходит, он мне теперь братик? А почему вы моего Витю сынком не называете, интересно? Тоже бы усыновили до кучи…
Григорий Иванович только крякнул, и Любовь Сергеевна махнула быстро рукой в его сторону: молчи… И продолжила тихо поучать Сашу:
– С пирога сначала снимают всю верхнюю корочку, смотри… Ее отдельно едят, а рыбку целиком себе на тарелку кладут… Вот так… Замечательные какие подлещики…
– А под рыбку и водочки не грех выпить, а, мать? – спросил Григорий Иванович. – Нет, не грех… Саш, сынок, принеси там из холодильника…
– Фу, рыбой воняет… Противно… Как вы это едите, не понимаю? Я лучше уйду, пока меня не стошнило… – поднялась из-за стола Кристина. – Лишняя я на вашем празднике жизни, похоже… Пойду Вите позвоню, пусть за мной приедет или такси вызовет! Хотя нет, не буду звонить… Мне пока домой нельзя, там его дети. Лучше в своей комнате перекантуюсь…
Никто ее удерживать не стал. Когда вечером Виктор вез ее домой, она пожаловалась ему сердито:
– Больше вообще к ним не пойду… Бесят страшно! Деревня…
– Эка ты про родителей-то… Нехорошо… – тихо возразил Виктор, покачав головой.
– И ты тоже!.. Ты уж встречайся со своими детьми не дома, а где-нибудь в другом месте, окей? Хотя бы в доме у Маргариты!
– А ты что, совсем меня не ревнуешь, да?
– Еще чего! К бывшей ревновать! Делать мне больше нечего! Тем более она мне не соперница! Ишь, размечтался… Ревновать я его буду, ага…
– Хорошо… Как скажешь… Только не нервничай, тебе нельзя. И со своими тоже… Сама разбирайся. Не хочешь – не езди к ним. Твое дело.
– Да, в этом ты прав. Это мое дело. Мое! И не лезь ко мне больше с советами!
– Хорошо, хорошо… Не буду. Успокойся. Не психуй, нельзя тебе…
– …Наташа, что с тобой? Что случилось, скажи?
Саша стоял в дверях комнаты, испуганно смотрел на жену. Та сидела на кровати, закрыв ладонями лицо, тихо всхлипывала.
Надо бы подойти, но его будто страхом сковало, не мог сделать ни шага. Хотя и впрямь это был страх – неподдельный, жгучий, стыдный. Неужели Кристина что-то сказала Наташе? Но ведь эта давняя история и яйца выеденного не стоит, все уже в прошлом, забыто все! Ну в самом деле, с чего она взяла, что от него забеременела? Хотя… Это надо Кристину знать. Она может все по-своему преподнести, расписать в ярких красках. А Наташа такая доверчивая, такая впечатлительная… Да почему же, почему он ей сам все не рассказал раньше?
Подошел к ней на ватных ногах, сел рядом, обнял за плечи, спросил на ухо:
– Ну что ты, Наташ? Не плачь… Давай лучше поговорим… Я все тебе объясню, Наташ…
Она вдруг отняла руки от лица, спросила удивленно:
– Что ты мне объяснишь, Саш? Не поняла… Это я тебе должна объяснить… Вернее, сказать должна… Только я боюсь говорить, понимаешь? Отчего-то боюсь… Потому что сама не могу поверить… Надо какие-то слова говорить, а я не могу…
Она всхлипнула и снова заплакала, и он услышал вдруг, что в ее плаче нет ничего плохого, и совсем даже наоборот… Будто счастьем в него плеснуло или предощущением счастья. Он ведь давно научился слышать жену, понимать, он чувствовал каждое ее движение, каждую нотку в голосе. И даже плач ее теперь чувствовал…
– Я… Я сегодня у врача была, Саш… Оказывается, я беременна… Представляешь?
Он молча прижал ее к себе, не в силах ничего ответить. Да и что можно было ответить? Сказать, как он счастлив? Но ведь словами этого не передать… Тем более и самому вдруг захотелось заплакать, но ему ведь нельзя плакать, он же мужик… Или все-таки сейчас можно? А что… Будут сидеть, обнявшись, и оба плакать от счастья…
– Почему ты молчишь, Саш? Ты не рад?
– Ну что ты… Что ты говоришь, Наташ… Совсем, что ли, с ума сошла? Я просто слов не могу найти… А еще я тоже боюсь расплакаться… Ты не представляешь даже, что я сейчас чувствую!
– Нет, это ты не представляешь! Как я всегда хотела ребенка – не представляешь! И я правда поверить не могу…
– Ну, все, все, хватит плакать! А вдруг ему это вредно? Перестань, слышишь? Перестань…
В дверь осторожно постучали, и вот уже голос Любови Сергеевны встревоженно зазвучал над их головами:
– Чего это вы, а? Ревете, что ли? Случилось что, говорите? Ну? Да не молчите, иначе у меня сердце сейчас разорвется!
– Скажи ты, Саш… – прошептала ему Наташа на ухо. – Я не могу…
Он поднял взгляд, с улыбкой посмотрел на Любовь Сергеевну, проговорил тихо и торжественно:
– У вас будет внук… А может, внучка… Неважно кто, правда?
Любовь Сергеевна охнула, приложила ладонь к груди, отступила на шаг назад. Но тут же собралась с духом, прокричала громко:
– Отец! Ты где там? Отец! Иди скорее сюда!
Григорий Иванович с разбегу ворвался в комнату, чуть не сшибив стоящую на дороге жену. Спросил испуганно:
– Что? Что случилось? Чего ты блажишь, Любаня?
– А то и случилось, Гриш… Наташка-то наша беременная! Счастье к нам в дом пришло, Гриш! Господи, наконец-то! Уж кому, как не Наташке… Она и с чужими-то детьми как со своими родными возится… Господи, благослови, счастье-то какое, доченька… Радость какая…
– Ну, запричитала! – махнул рукой Григорий Иванович, улыбаясь. – Надо бежать стол накрывать, а она стоит, причитает! Давай, давай, мать, поворачивайся! А я пока в подпол слазаю, магарыч достану. Сашке-то магарыч с нас причитается, понимать должна!
Родители ушли, а они еще долго сидели, обнявшись. Потом Наташа произнесла тихо:
– Пойдем, Саш… Не будем родителей обижать. Они уж давно стол накрыли, наверное. Нас ждут…
Сели за стол, и Григорий Иванович радостно сказал, поднимая рюмку с наливкой:
– Ну, давайте выпьем за счастливую весть! Наташ, и ты себе в рюмку компот налей, что ли, чего так сидишь? И за Сашку давайте выпьем – это он в наш дом счастье принес. За тебя, сынок… За дочку тебе спасибо, счастлива она с тобой… Вот ведь как все получилось, а? И сын у нас теперь есть, и внуки будут!
Любовь Сергеевна вздохнула и вторила ему с улыбкой:
– Да, Гриш, все для нас хорошо повернулось! Удивительно просто! Сразу двое внучат родятся, с разницей в каких-то три месяца. Вместе им веселее будет расти!
– Ну, это как сказать… – пожал плечами Григорий Иванович. – Один-то внук точно при нас будет, а другой… Может, у того, у другого, свои няньки будут. Это уж как Виктор решит… Это ж сейчас модно, чтоб не матери, а няньки ребенка растили. Боюсь, и не увидим мы внука…
– Да не говори так, Гриш! Чего заранее загадывать-то? – рассердилась Любовь Сергеевна.
– Да я не загадываю, я ж по факту рассуждаю! Ясно же, что Кристина не хочет у нас бывать. Вон уже месяц глаз не кажет. Даже не знаем, что у нее да как…
– Все у нее хорошо, пап! – бодро проговорила Наташа. – Если не считать того, что токсикоз замучил. Я недавно говорила с ней по телефону – все хорошо…
– Ну и слава богу, что ж! Слава богу… Теперь будем внуков ждать! Дожили до счастливых дней…
Виктор сидел за столом, нахмурив брови и уперев подбородок в ладонь. На Кристину не смотрел, но лицо его выражало тихую смиренную усталость. Лишь изредка подрагивали желваки на скулах, что означало одно – это смирение не безгранично. А голос Кристины будто всходил вверх по спирали – чем выше, тем истеричнее.
– Я больше не могу, не могу! Ты понимаешь это или нет? Не могу! Давай поедем в роддом, пусть мне делают кесарево! Мне неудобно так, мне плохо! Я спать не могу, я сидеть не могу, я стоять не могу… Да если б я знала, что все это так будет… Ну что ты все время молчишь, Вить?! Ты не слышишь, что я тебе говорю? Мне надоело! Я больше не хочу! Пусть его из меня срочно достанут!
– Я слышу, солнышко, слышу… Успокойся, маленькая моя… Надо еще немного потерпеть, надо… Это ведь у всех так, понимаешь? Всем бывает неудобно и плохо! Все терпят, и ты потерпи!
– Да откуда ты знаешь? Ты сам рожал, что ли?
– Я знаю, солнышко. Не забывай, что у меня трое детей от первого брака.
– И что? Надо обязательно мне об этом напомнить, вот прямо сейчас? Когда мне и без того плохо? Отвези меня в роддом, пусть все уже кончится! Он ведь большой уже! Я не могу больше, не могу!
– Нельзя, солнышко… Все само собой должно получиться. Как у всех. Врач говорит, беременность протекает нормально. Сама родишь. Потерпи, уже недолго осталось. Пусть наш сынок родится здоровеньким.
– Ага, сама… Ты только о ребенке беспокоишься, а на меня тебе наплевать, да? Не жалко, что я мучаюсь? И вообще, я боюсь… А вдруг схватки начнутся, и тебя дома не будет?
– Так Света, домработница, всегда с тобой… Она и скорую вызовет, и мне позвонит. Но если тебе страшно, давай я с врачом поговорю? Тебя в отдельную палату положат на сохранение…