– Да о чем ты, Рит… Сама же сейчас сказала, что в обиде живешь.
– Да, в обиде! Но на то и обида человеку нужна, чтобы он умел ее преодолеть. Вот и я сейчас – преодолеваю… Я готова все обиды простить, Витя. И я думаю, это тебе сейчас больше нужно, чем мне. Чтобы я простила тебя… Ведь так?
Виктор промолчал, глядя прямо перед собой. Казалось, он даже не услышал вопроса. А Маргарита тем временем продолжила:
– Если честно… Я ждала, Вить. Я знала, чем это твое безумие закончится. Потому и не сопротивлялась, ты помнишь? И судиться с тобой не стала. Хотя и могла… И выиграла бы все суды. Да, я все знала заранее! Потому что я умная женщина! И с обидой я справлюсь, я знаю. Да она и сама уйдет, кода мы снова будем вместе. Да, все вернется на круги своя… Ты, я, наши дети, наш дом… Вот этот дом, Вить…
Она повела рукой вокруг себя, улыбнулась. Помолчала немного и снова заговорила вкрадчиво:
– Здесь же все мое, родное, привычное. Мы же вместе его строили, столько сил вложили! Здесь моя душа живет… Давай все сначала начнем, Вить? Ну что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь?
– Рит… Не мучай меня, а? – тихо проговорил Виктор, опуская голову. – Ну не надо, прошу тебя… Да, я по-свински с тобой поступил, признаю… И нет мне прощения… Да и не надо мне никакого прощения! Ты же… Ты же этим прощением сейчас унижаешь меня, и я еще большей сволочью себя чувствую! Прямо достоевщина какая-то, ей-богу…
– Нет, нет… Все не так, как ты думаешь! Все гораздо проще! – испуганно проговорила Маргарита. – Я просто люблю тебя, Вить… Очень люблю. Я тебя любым люблю… И я даже готова принять твоего ребенка. Ведь ты все равно его отец, он твою фамилию всегда будет носить. Я его воспитаю, я его буду любить…
Маргарита помолчала, будто примеривалась к своим же словам. А может, удивлялась, что вообще смогла их произнести. Хмыкнула, сказала насмешливо:
– А знаешь, как моя бабушка в деревне про таких деток говорила? Мол, с кем бы наша корова ни гуляла, а теленок-то все равно наш…
Витя глянул на нее исподлобья и поморщился так, будто она сказала сейчас что-то уж совсем неприличное. И выдавил из себя страдальчески:
– Глупости не говори, Рит… Куда тебя понесло-то? На больную мозоль наступаешь! Неужели сама не чувствуешь?
– Хорошо, не буду… Как скажешь, Вить. Я ведь как лучше хотела, прости. Но ты мне не ответил…
– Да нечего мне ответить тебе… – вздохнул Виктор. – Совсем нечего…
– То есть?!
– Да, нечего. Не вернусь я, Рит. Рад бы, но не смогу… Люблю я ее, понимаешь? Вот тут она у меня сидит, вот тут… – сильно постучал он кулаком по груди. – Не избавиться мне от этого наваждения, никогда не избавиться! Хоть на части меня режь… Умру я без нее…
– Вить, ну перестань! Возьми себя в руки, в конце концов! Ты же мужик, я знаю, что ты очень сильный! Ты можешь, Вить!
– Нет. Не могу. Я уже другой, Рита. Это она меня другим сделала. Мертвым узлом к себе привязала. Вот не вижу ее давно и с ума схожу… И запил… Я ведь никогда раньше так не пил…
– Ну так и тем более! Тебе надо от нее избавиться! Зачем так страдать? Это не любовь, Вить… Это уже другое что-то! Может, тебе психиатру показаться, а? Давай в областную больницу съездим?
– Никуда я не поеду. И хватит, Рита, не мучай больше меня. Хочешь, я половину бизнеса тебе отдам, а? Все по-честному будет… Я ж понимаю, что обидел тебя…
– Не надо мне ничего. Детей обеспечь, а мне ничего от тебя не надо. Я ведь просто спасти тебя хотела… От этой дряни спасти…
– Нет, меня не спасти, я знаю. Наверное, это тоже мое испытание. Только я, в отличие от тебя, не задаюсь вопросами – за что и для чего… Я просто знаю, что оно со мной навсегда. Это мой крест. И я понесу его до конца.
– Боже, как пафосно! – насмешливо проговорила Маргарита, поднимаясь из кресла. – Конец первого акта Мерлезонского балета, аплодисменты!
Было видно, как трудно далась ей эта насмешливость. Губы улыбались, а глаза оставались холодными и обиженными. С трудом сглотнув подступивший слезный комок, она глухо сказала:
– Ладно, я пошла…
Виктор сидел, опустив голову. Страдал. Потом выдавил из себя с трудом:
– Не достоин я тебя, Рит… Прости…
Уже в дверях она обернулась, проговорила почти весело:
– И все же ты подумай, Вить! Подумай! Сейчас ты еще не в себе… Но, когда совсем протрезвеешь, подумай! Мое предложение пока остается в силе. И поднимайся уже, хватит с ума сходить! Тебя же все потеряли! Жизнь-то продолжается, дело надо делать, Вить…
– Гриш, садись ужинать! Остынет же все! Чего ты там возишься целый вечер?
Григорий Иванович выглянул из сарая с рубанком в руках, проговорил с досадой:
– Да не хочу я, Любань! Кусок в горло не лезет! Я лучше еще поработаю немного. В работе как-то забываешься, мысли дурные из головы уходят.
– Да, и мне тоже как-то не по себе, все из рук валится… – вздохнула Любовь Сергеевна. – Так странно, что дома тихо, нет никого.
– А Кристина не дома, что ли?
– Нет. С обеда куда-то на машине умчалась. Я слышала, как она давеча плакала в комнате…
– Плакала – это хорошо. Может, со слезами какая-то дурь выйдет. Может, и устроится все как-то… Саша с Наташей вернутся – будем все вместе жить… Хотя я и сомневаюсь насчет этой совместной жизни, ой сомневаюсь, Любань. Может, им лучше дом снять где-то поблизости? Или квартиру купить в ипотеку? А что, мы поможем…
– Да ладно уж, помогальщик! Что мы с нашей пенсии наскребем?
– Может, и придумаем что-нибудь. Эвона, как оно все вышло, кто бы мог подумать…
Любовь Сергеевна прислушалась, подняв ладонь, спросила тревожно:
– Вроде у наших ворот машина остановилась, Гриш? Кристина, что ли, приехала? Пойду гляну…
Приехала не Кристина. От ворот навстречу ей шел Виктор. Любовь Сергеевна удивленно его рассматривала – странный какой-то… Лицо хоть и бритое, но сильно припухшее, глаза-щелочки, плечи опущены. И выражение на лице такое страдальческое, будто с трудом боль терпит. И даже походка изменилась, тяжелей стала. Что это с ним? Как-то враз постарел…
– Добрый вечер, Любовь Сергеевна! – тихо поздоровался Виктор. – И вам, Григорий Иванович, доброго здоровья!
– И тебе не хворать… – выходя из сарая, откликнулся Григорий Иванович.
Они стояли, смотрели на Виктора с тревогой: зачем пришел? Что им говорить будет? Упрекать, что плохо дочь воспитали?
Виктор тоже молчал. Но первым не выдержал молчания, улыбнулся неловко:
– Мне бы поговорить с вами надо…
– Да, конечно, конечно… – засуетилась Любовь Сергеевна. – Проходи в дом, Вить! Конечно, сейчас поговорим!
Зашли в дом, и Виктор сказал осторожно:
– Вообще-то я за Кристиной пришел… Она дома?
– Нет, Вить… Нету ее дома. Еще с обеда куда-то умчалась.
– Куда?
– Так не знаем мы, она нам шибко о себе не докладывает. Но скоро вернется, наверное. Дело-то к ночи идет.
– А можно я ее подожду?
– Да ради бога… Может, поужинаешь с нами, Вить?
– Нет, не хочу, спасибо.
– Тогда, может, по маленькой, а? – осторожно предложил Григорий Иванович.
– Ой, нет… Нет… – испуганно покрутил головой Виктор. – Я и без того все это время с ума сходил, в запой ушел… Кое-как выкарабкался. Впервые со мной такое…
– А я и гляжу, ты вроде как не в себе! – кивнула Любовь Сергеевна. – Всегда такой бодрый был, подтянутый и вдруг осунулся будто. Переживаешь, видать…
– Переживаю, Любовь Сергеевна. Очень переживаю. Но что делать, жить все равно надо. Не ляжешь ведь и не умрешь по собственному желанию.
– И правильно, Вить, и правильно… Ты уж прости нас, ради бога…
– За что вы просите у меня прощения? – с досадой спросил Виктор. – Вы не виноваты ни в чем. Это я виноват, что голову потерял, влюбился. Мне и отвечать. И с Кристиной я сам разберусь, ладно? Не бойтесь, ничего плохого я ей не сделаю. Наоборот… Я ведь за ней к вам приехал… Заберу ее, домой поедем…
– Простил, стало быть? – только и выдохнула Любовь Сергеевна, всплеснув руками.
– Да, простил. Куда ж я денусь?
– А мы думали, ты к жене вернулся… У тебя ведь там дети…
– Нет. Не вернулся. Не могу. Я Кристину люблю.
– Понятно, что ж… А Никитка как же? – осторожно спросил Григорий Иванович. – Будешь его как родного любить? Его сейчас дома нет, его Саша с Наташей на юг увезли…
Виктор вздохнул и замолчал надолго, глядя в сторону. Было видно, с каким трудом дается ему это молчание.
Наконец он заговорил тихо, с трудом выталкивая из себя слова:
– Вот об этом я и хотел с вами поговорить… То есть не поговорить даже, а прощения у вас попросить… Объяснить как-то… Хотя вы все равно не поймете меня, осудите, я знаю… И правильно сделаете, что осудите. Да, правильно…
– Да уж говори как есть, Вить… – вздохнула Любовь Сергеевна. – Что ж мы, не люди, что ли? Поди, разберемся, что к чему. Говори…
Виктор наклонился, закрыл лицо ладонями, помотал головой страдальчески. И хрипло сказал:
– Не смогу я принять ребенка, простите… Понимаю, что не смогу… Ну вот так я устроен, что мне делать, что? Казнить меня за это? Пусть я буду подлецом, пусть не мужиком, а последней сволочью, я согласен, но не могу… Боюсь, что жизнь Никите испорчу… Буду смотреть на него и помнить, что он не мой сын. Кто-то из мужиков может, а я не могу. Не могу…
– Так ты и с родными детьми не шибко-то можешь, Вить… – не удержался от упрека Григорий Иванович. – Ты ведь их тоже без отца оставил, по большому счету. И как так получилось, что молодая бабенка так тебя перекроила всего? Как же ты поддался-то ей, а, Вить?
– Да сам не понимаю как… – тяжело вздохнул Виктор. – Только знаю, что без Кристины жить не смогу. Наказание это мое пожизненное. Теперь уж буду ее в руках держать, не выпущу. Она мой ребенок, получается. И можете сколько угодно меня презирать, я все приму. Лучше уж правду о себе осознавать, чем презрения людского бояться.
– Да не презираем мы тебя, Вить… – с досадой махнула рукой Любовь Сергеевна. – Живи как знаешь, твое дело! Мы ж не о тебе печемся, а о Никитке… Мы его к себе заберем, конечно, он же наш внук. Наша кровиночка.