– Это то, что ты пообещал Антону?
– Если не получится, не стоит этим мучиться, – сказал Карл, бросая взгляд на часы и кладя свою пьяную руку на плечо Джара: – Она должна здесь появиться с минуты на минуту.
– Кто? – Джар огляделся по сторонам, но не узнал никого среди посетителей паба.
– Кто-кто? Отпадная блондинка Кирстен, конечно же.
– Карл?! – Джар не поверил своим ушам.
– Расслабься. Она не при исполнении. Обещала не упоминать о сегодняшнем утре.
– Но…
– Я ни слова не скажу ей о ее кембриджском двойнике. Или инверсионных следах. И о странном дыхании тоже не скажу. Не парься. – В знак заверения Карл поднял кулак.
Но Джар не ударил по нему. Вместо этого он стал искать в знакомых глазах доказательства предательства. Какого черта Карл предложил Кирстен присоединиться к ним? И почему он так сильно полагается на него?
– Мне как-то неловко. Я – ее клиент. По крайней мере, был таковым. Я не уверен, что захочу снова пойти к ней.
– Ну, так это еще один повод насладиться ее обществом сегодня вечером.
– Ты мог бы предупредить меня.
– Мне кажется, я только что это сделал.
– Ага, в тот самый момент, когда она должна прийти.
– Сделай я это раньше, ты мог бы сбежать. Ты ей нравишься. И она – горячая штучка.
– Так и действуй сам.
– Я – мужчина занятый.
– С каких это пор?
– С прошлой ночи. Если бы ты удосужился прийти сегодня утром в офис вместо того, чтоб дать себя арестовать, то услышал бы от меня подробный рассказ о прелестной Татьяне из Одессы.
– Я, пожалуй, пойду. – На Джара внезапно накатило желание уйти из паба, побыть наедине с собой и прояснить мысли. И он не может с ним совладать.
– Дружище… – В попытке удержать его Карл положил свою руку на руку Джара. – Останься ненадолго. Это пойдет тебе только на пользу. Немного расслабишься. Развлечешься.
– Ты не понимаешь, – сказал Джар, не обращая внимания на грубое взывание Карла к его ирландской натуре. Он не поведется на это. – Я солгал ей сегодня, чтобы отвертеться от ее расспросов.
– Ну, так солги снова. Она не будет возвращаться к вашему утреннему разговору.
– Это ты ей позвонил?
– Нет, она позвонила мне. По поводу статьи, которую я пишу о музыки и психологах. А потом она поинтересовалась, все ли у тебя в порядке.
– Когда?
«Расслабься! Карл – твой лучший друг», – говорил Джару внутренний голос.
– Сегодня вечером. Когда я был у Антона. Я сказал ей, что выпивка тебя взбодрит. И мы оба согласились, что это звучит не слишком профессионально. Она обещала избегать всех рабочих разговоров. А кроме того, ты ведь не платишь ей. Значит, у вас не настоящие отношения «клиент – терапевт», разве не так?
– Это она так сказала?
– Это мое беспристрастное видение ситуации.
– Господи, Карл, что ты мелешь!
– Да ладно, дружище. Тебе пора завязывать с прошлым. Нужно жить дальше.
– Мальчики, я вам не помешаю?
Джар повернулся и увидел Кирстен. Она стояла совсем рядом и улыбалась так, что в животе у него начало предательски урчать. На Кирстен было короткое платье красно-вишневого цвета и туфли на каблуках. И излучала она тепло и обаяние («как коварная сирена», – подумал Джар).
– Нет, мы как раз вспоминали тебя, – подмигивая Джару, сказал Карл. – Что ему заказать тебе из выпивки?
24
Корнуолл, лето 2011 г.
Сомневаюсь, что смогу сегодня вечером написать много. Я чувствую себя оцепеневшей, обреченной, сломленной. А еще я ощущаю какое-то странное раздвоение, как будто бы живу в мире, параллельном тому, в котором я жила до кончины отца. Этот параллельный мир практически идентичен моему прежнему миру, с одним лишь различием… В нем нет отца.
Его похоронили сегодня утром рядом с мамой, на кладбище при церкви Св. Павла, высоко над Маусхоулом – единственном постоянном месте в жизни нашей странствующей семьи. В этой крохотной корнуоллской деревушке я и пишу сейчас свои строки. В ней выросла моя мамочка. Ее мать, моя бабка, прожила здесь шестьдесят лет, но местные жители всегда считали ее чужой (или «залетной птицей», как они выражаются).
Мама унаследовала рыбацкий домик и приезжала сюда с отцом всякий раз по возвращении в Британию. Обычно они прогуливались по прибрежной тропке до Ламорны и оттуда добирались до Сент-Айвса, чтобы купить там картину и увезти ее с собой, в серую мидовскую квартиру где-нибудь в Пекине, Исламабаде или Дели. Хорошо помню рассказ отца о том, как ему однажды пришлось вернуть картину в галерею на следующий день после покупки. На той картине был изображен только пляж. Всего три полосы цвета – желтая, зеленая и голубая. Но поздно ночью, когда они с мамой за бутылочкой вина восхищались ее абстрактной простотой, отец вдруг разглядел на ней фигуру обнаженной гигантши с огромными грудями, лежащей в дюнах. Это просматривающийся неясный образ явно не был замыслом художника. Просто так играли краски. Но, как только родители его узрели, картина почему-то потеряла все свое очарование. «Мама была очень сердита, она сказала, что у меня развращенный ум», – признался отец.
После маминой смерти он привозил меня сюда по несколько раз в год, а то и в месяц. Помню, как ухаживала за маминой могилой, подрезая траву красными пластмассовыми ножницами и, то и дело, поглядывая на скромную надпись на сером надгробии. Я часто спрашивала отца, почему под маминым именем так много свободного места. Но только когда я стала постарше, он пояснил мне, что это место оставлено для него. «Предложение «два в одном» от гробовщиков», – пошутил тогда отец.
Сегодня не шутил никто. Возможно, даже отец не нашел бы ничего смешного в своей смерти. Что хорошего, когда тебя в возрасте сорока шести лет, в расцвете жизни и карьеры, убивает в Гималаях (в том самом месте, которое ты очень любил) водитель грузовика, заснувший за рулем. Я заставляю себя писать эти слова в надежде, что они превратят все случившееся для меня в реальность – реальность, которую я до сих пор не могу осознать. Отца… убивает в Гималаях, в том самом месте, которое он так любил, водитель грузовика, заснувший за рулем… Нет! Мой разум наотрез отказывается воспринимать факт его гибели. Отца больше нет? Я больше никогда его не увижу? Я больше никогда не услышу его голос? И не возьму его под руку? Нет!!!
Завтра я посещу то место, куда отец настоятельно советовал мне отправиться в случае крайней необходимости или в какой-нибудь чрезвычайной ситуации – если мир вдруг слетит со своей оси. Я никогда не бывала там раньше, но отец как-то раз подробно объяснил мне, как туда добраться. Ему это место всегда помогало в тяжелые моменты жизни. А после смерти мамы он провел там, гуляя, несколько дней. И я тешу себя надеждой, что тоже найду там хоть какое-то утешение. Я так в нем нуждаюсь!
Эми сегодня очень грустная. И похоже, приняла изрядную дозу успокоительных. Она сказала, что поминальная служба пройдет в Лондоне через несколько месяцев, когда все оправятся от шока. Надеюсь, тогда будет больше общих воспоминаний, рассказов, шуток и смеха. Эми также пригласила меня приезжать в их с Мартином дом в Кромере на выходные – всякий раз, когда мне захочется вырваться куда-нибудь из колледжа. Она страшно убивается по отцу, но старается быть сильной – ради меня. Я знаю: они с отцом виделись не так часто, как хотели бы, из-за Мартина. Но со мной все будет иначе, заверила меня Эми.
С трудом, но мне все-таки удалось прочитать на службе стихотворение «Что есть Успех», которое отец очень любил и которое, как он часто подчеркивал, ошибочно приписывается Ральфу Уолдо Эмерсону («Часто и много смеяться… находить лучшее в других… Это и значит добиться успеха»). Я не уверена, что все собравшиеся ценят поэзию. И Эми пыталась отговорить меня от чтения стихов на публике. Но я чувствовала, что обязана это сделать для отца.
Я не сдержала слез, когда занесли гроб, и я рыдала потом, когда мы пели «Возлюбленный Господь и Отец человечества». Но я не плакала во время своей декламации. Как будто чтение любимого отцовского стихотворения придавало мне силы. Мне казалось, что отец стоит со сложенными руками в глубине церкви и ободряюще кивает мне головой. (Таким я однажды его увидела в дверях нашего школьного театра; отец тогда специально приехал из Лондона, чтобы посмотреть, как его дочка – тогда еще совсем незрелая и неопытная девчонка – пела «О, погляди же на меня!».)
В крепкой, закаленной бурями церкви собралась странная публика. В массе своей – отцовские коллеги из МИДа; многие из них приехали на поезде с Паддингтона в Пензанс, хотя я заметила пару особ весьма важного вида, уехавших после службы на неброских правительственных машинах.
После службы Эми организовала в пабе «Кингс Армс», через дорогу от церкви, поминки (крабовые сэндвичи, белое вино, дикие цветы, которые мы вместе нарвали тем утром с живой изгороди). И там, на поминках, ко мне подсел доктор Лэнс, проводивший со мной собеседование в Кембридже. Он был очень ласковый, сказал, что надеется увидеть меня в колледже Св. Матфея в октябре, но поймет, если я захочу отсрочить свою учебу в университете. Место будет сохранено за мной.
Вот уже рыбацкие лодки возвращаются назад, пересекая залив Маунтс-Бей на своем пути домой, в Ньюлин. Их ходовые огни едва различимы в дождливой мороси вечерних сумерек. Я сижу у того же окна, у которого любил сиживать с биноклем отец, высматривая корабли на горизонте. Как бы мне хотелось уделять ему больше внимания! Угольная печка нещадно коптит – отец всегда проклинал ее слабую «тягу» (а я никогда не понимала, как она работала). В старом доме с деревянными стенами довольно холодно. Но я рада тому, что в моем распоряжении имеется несколько дней, и я могу их провести наедине с собою. Сегодняшний день был очень утомительный – нужно было бодриться, держать себя в руках, хотя на самом деле мне очень хотелось убежать оттуда к тем богам, которые забрали у меня отца.