В какой-то момент она начала рисовать птиц о двух головах. Почему, она не знала, просто вдруг захотелось. Двуглавые птицы стали дома темой обсуждения. Ее родители смеялись над рисунками, которые мама прикрепляла магнитами к холодильнику.
Двуглавые птицы в конце концов сменились людьми с двумя головами.
— Не сводить ли ее к детскому психологу? — спросила мама однажды вечером, когда они сидели втроем в гостиной, облицованной деревянными панелями. Отец курил и проверял контрольные, а мама пила коктейль и перелистывала журнал мод, иногда придерживая страницу и спрашивая, нравится ли им одежда. Обычно это была худая дама в ярком платье.
— Я сам психолог, — ответил отец.
— Но ты не специализируешься на детях.
— Это нелепая мысль. Представляешь, что она может рассказать?
Дым от его сигареты вился в абажуре лампы. Он спросил Рени:
— Почему у всех твоих птиц и людей две головы?
— Не знаю. — Рени лежала на полу с цветными карандашами, рисуя целое семейство двуглавых птиц.
— Две головы лучше, чем одна, — сказал отец. И они с Розалиндой захохотали. Рени шутку не поняла.
Потом отец затушил сигарету и отодвинул стопку бумаг.
— Хочешь, помогу тебе нарисовать птицу, которая выглядит как настоящая? С одной головой и не такими пестрыми перьями, как у тебя?
Ей нравились двуглавые птицы, но ей нравилось и рисовать вдвоем, поэтому она согласилась и забралась к нему на колени.
— Восковой мелок — не мой инструмент, — сказал отец, — но я постараюсь.
Он начал с круга. Потом добавил клюв, несколько плавных линий, затем перья, глаза и лапы.
— Давай-ка раскрась, а потом попробуй сама.
Его птицы были совсем не такие забавные, как ее, и ей не хотелось копировать его рисунок.
— Я устала.
— По крайней мере попробуй, — сказал отец. — Ты ведь даже не попыталась.
Он не злился, но голос перестал быть ласковым.
— Если хочешь чему-то научиться, надо поработать.
Розалинда вздохнула.
Рени соскользнула с отцовских колен, улеглась на пол и постаралась сделать в точности то, что и он. Нарисовать птицу с одной головой.
— Так лучше, — сказал отец, когда она закончила. — Попробуй еще.
Розалинда снова вздохнула, уже громче. Бен незаметно подмигнул Рени. Иногда он говорил, что у Розалинды муравьишки в штанишках. Рени была совершенно уверена, если бы у нее в самом деле были муравьишки в штанишках, она бы скакала по всему дому.
Она нарисовала другую птицу, на этот раз очень стараясь. Получилось хуже, чем в первый раз.
— Не хочу больше рисовать птиц. — Она оттолкнула мелки. — Мне нравятся мои птицы.
Птицы ярких цветов и с крыльями не там, где надо. Птицы с двумя головами.
Мама отбросила журнал.
— Что за скучный вечер. Вы хоть понимаете, какие вы оба скучные?
— Может, чем-нибудь займемся? — спросил отец. — Сыграем в скребл, например?
— О боже. Я так от этого устала, — ответила Розалинда.
Он посмотрел на Рени.
— У тебя есть предложения?
Ей больше не нравилась игра, даже хотя папа уверял, что девушки, которые играют, актрисы. Как в реконструкции сражения, куда они однажды ходили, и в пьесах, которые она видела в колледже, где преподавал отец. Люди кричали, лилась кровь, но потом, когда все заканчивалось, они выходили и улыбались. Она знала, что еще маленькая и не совсем понимает некоторые вещи, как про муравьев. Но ей становилось грустно, когда любовь исчезала из папиного голоса. Ей хотелось ее вернуть, вернуть насовсем, и она подумала о том, что заставит обоих родителей улыбнуться.
— А можно сыграть в другую игру?
ГЛАВА 40
Стоя в спальне, Рени переворачивала страницы. Сколько точек. Тридцать? Больше?
Мать все знала. Возможно, даже руководила.
Она засунула книгу в задний карман джинсов и натянула на него край футболки. Чувствуя себя опустошенной и бесчувственной, она долго не могла сформулировать ни единой мысли.
— Рени? — снова окликнула мать снаружи.
Она оставила игру на кровати и вернулась в хижину. Внутри было темно, открытая дверь казалась порталом, ведущим в ослепительный свет, а за ней бешено, как набат, звенела подвеска. Она пыталась возродить детские воспоминания, точнее воспоминания о матери и ее роли в убийствах, но не могла. Они существовали, но вне досягаемости.
Подвеска все звенела.
И сердце ее оборвалось.
Но разум продолжал отвергать то, что было прямо перед нею. Снаружи мать поставила маленький деревянный столик между креслами. Откупорила две бутылки пива.
— Не хочу играть в скребл, — сказала Рени, падая в кресло и протягивая руку за пивом; отпила из бутылки, но сознание никак не желало переваривать ужас открытия, сделанного в спальне.
Солнце садилось, и это было прекрасно. Дóма в Палм-Спрингс колибри с пурпурными хохолками сейчас деликатно посасывают из поилок, повешенных ею с матерью, проект «Мать-и-дочь». Она вспомнила, как Розалинда прилетела забрать ее после срыва. Забрала ее к себе и заботилась о ней. Маленькая подбитая птичка, которой нужна была мамина помощь.
Бутылка внезапно опустела. Она не помнила, как прикончила ее. В своем оцепенении она вынуждала разум вернуться на несколько часов назад, к меньшим ужасам, чтобы не оставаться наедине с новыми и большими ужасами с участием матери. Слушая звон подвески, она устремила взгляд на горизонт, изо всех сил сосредоточившись на розовом закате, который все рос и ширился, начиная краснеть.
— Пойдем погуляем, — внезапно предложила Розалинда.
Да. Рени понравилось предложение. Последняя совместная прогулка.
Все эти цветные точки.
«Как их много».
Они шли плечом к плечу, их обувь поднимала облачка глиняной пыли. Большие пальцы Розалинды с красным педикюром посерели от пыли, и трещина на сердце Рени углублялась с каждым шагом. Она не могла сопротивляться реальности и внезапно поняла, как люди режут себя, потому что, казалось, только физическая боль способна остановить то, что она чувствовала.
Они дошли до места, где земля круто обрывалась, почти как утес. Внизу огромные валуны, выглаженные ветром и песком. Нигде нет острых граней, гладкие скалы. Заходящее солнце, розовое небо, запах креозота и мать рядом. Это заставило память заработать. Они приходили сюда. Вместе. Всей семьей.
На большом плоском камне, еще хранившем дневное тепло, они уселись бок о бок. Да, здесь было их волшебное место. Даже ее мама терпела это. Рени хотелось удержать этот миг, эту последнюю минуту, прежде чем мир снова перевернется.
— Какая красота, — сказала Рени, удержав всхлип в горле. Солнце озаряло дальние пики, окруженные темными горами, призрачными горами, горами, то появляющимися, то скрывающимися во тьме, словно из другого времени и места. Переменчивые, меняющиеся каждый миг и, наконец, меркнущие, и исчезающие, словно никогда и не существовали.
Пока она смотрела на горизонт, ее сознание начало оживать, заставляя ее смотреть на реальность своей жизни и на то, что случилось. Она же хороший профайлер. Неужели она всегда знала? В глубине души? И даже ее взрослый разум отказался это принять? Или же ее детский ум так замечательно переписал события, что она ничего не заподозрила?
«Молодец, Рени!»
Мать дотянулась и погладила ее по волосам. Ласковое прикосновение приобрело новый зловещий смысл. Подобные физические контакты всегда требовали от Розалинды усилия. Это Бен целовал ее и обнимал с непосредственным энтузиазмом.
— Вам с отцом всегда тут нравилось.
— А тебе нет.
— Пожалуй. Я терпела.
Зато это прекрасное место, чтобы избавляться от трупов.
Каким будет следующий шаг? Сказать матери, что надо ехать? Вернуться в Палм-Спрингс? Или остаться на ночь и попытаться выудить у нее побольше? Рени сомневалась, что сможет. Неужели мать не увидела, что она теперь все знает? Там, в хижине, все изменилось за секунды. Она вошла в спальню одним человеком, а вышла уже другим, издавая безмолвные вопли отрицания, которые мать, безусловно, должна была почувствовать.
И все же они сидели вдвоем, обняв колени, глядя на разворачивающееся на небе представление. Приключение матери и дочери.
— Может, не стоит оставаться на ночь, — выпалила Рени. — Думаю, ты была права. Здесь уже все не так.
Розалинда рассмеялась.
— Не жди от меня возражений.
Было бы лучше всего, если бы Розалинда завезла Рени в ее домик. Как только мать отправится в Палм-Спрингс, Рени позвонит Дэниелу, и он сможет вызвать мать под предлогом, что нужно расспросить ее о Морисе.
Во всем этом не было смысла, но когда в убийстве был смысл…
— Я все же люблю это место, — призналась Рени.
Розалинда потянулась и снова погладила Рени по голове, на этот раз заправив прядь за ухо. Она выглядела довольной своей работой.
Еще один приступ воспоминаний. Розалинда стоит в кухне, на ней красное платье, в руке ножницы и «конский хвост».
Солнце исчезло.
— Пойдем, — сказала мать, вставая. — Давай поедем домой.
Изумленная, Рени попытался подняться… и ощутила руки матери на своих плечах.
Здесь не за что было ухватиться, не за что держаться. Со странным чувством облегчения от такого не совсем неожиданного поворота событий, Рени полетела вниз. Так, должно быть, ощущал себя отец, когда прыгнул. Грациозный, почти поэтичный полет сквозь холодный воздух. Само падение длилось секунду или две. Удар, хруст, и боль стерла все из ее сознания.
ГЛАВА 41
Сперва были только боль и стон, который пришел вместе с нею. Тот, что стирает личность и давит тело терзающей мукой. Но постепенно Рени начала осознавать себя и поняла, что лежит на спине, руки и ноги выкручены. «Совсем как отец».
Они оба улетели, но ему удался побег, а ей нет. В отличие от него, крови почти не было. Это могло означать внутреннее кровоизлияние. Скрытая темная рана, высасывающая из нее жизнь.
Пока мозг силился оценить травмы, ее ощущения себя и ситуации начали разрастаться из крошечной точки, расширяясь, и она услышала ветер, почувствовала жар, излучаемый скалами, ощутила землю под собой и кровь во рту. Она прикусила язык, когда ударилась, или это что-то более фатальное?