– Ухожу гулять, – сразу же отвечаю Лоуэллу, чтобы ему не удалось вновь втянуть меня в это дело. – Если родители будут искать, скажите им, что не собираюсь напрасно тратить время.
Агент Лоуэлл вскидывает бровь.
– По-твоему, письмо, автор которого утверждает, что знает, что случилось, – напрасная трата времени? Почему ты так думаешь, Нолан?
«Да потому что есть только одно объяснение тому, что случилось с моим братом: его забрала какая-то неведомая сила. Забрала против его воли. Наша реальность треснула, и он сгинул в разломе!»
Сразу после исчезновения Лайама основной версией полиции было то, что он сбежал: следов насилия и борьбы они не обнаружили. В пользу этой версии имелось сразу несколько аргументов. Лайам работал волонтером в приюте, где, по слухам, частенько ночевали несовершеннолетние беглецы, поэтому наверняка знал, как это провернуть. «Одно дело – похитить человека, другое – человека с собакой», – повторяли полицейские. С несчастным случаем то же самое – сразу юноша и собака? Но им было невдомек, почему отец утверждает, что, получи Лайам травму, Колби остался бы рядом с ним и ни за что не ушел.
Родители спрашивали Майка, верит ли он в версию с побегом. По словам Майка, сначала он подумал, что Лайам не похож на типичного беглеца, однако затем он понял, что типичных беглецов вообще не бывает. И все согласились: то, что мой брат исчез вместе с собакой, – это неспроста. И для родителей забрезжил лучик надежды, хотя это было смешно: Лайам Чандлер сбежал из дома!
У него была девушка. Его ценили в обществе. На него засматривались коллеги в колледже. У него было будущее. Жизнь Лайама прошерстили от и до: ни единой причины для побега, ни единого объяснения. Я бы мог сказать это с самого начала. И я говорил. Весь год до исчезновения я слышал, как Лайам с Эбби проводят время в его комнате, наблюдал, как к нему приходят друзья и пялятся на полки, заставленные кубками и наградами.
Лайам Чандлер сбежал из дома? Нет. Невозможно. Но у меня было предчувствие, я видел сон, а затем брат исчез. И больше о нем ничего не известно.
Хотя появлялись новости, что его видели тут или там. Только за первую неделю – двести девять сообщений (юноша-автостопщик во Флориде, юноша на заправке в Огайо с собакой на заднем сиденье, юноша, покупающий лотерейный билет в штате Мэриленд), триста тридцать – за вторую. Нам звонили разные люди – с добрыми намерениями и не очень. К нам поступали ложные ориентировки. И ничего не подтвердилось. Приходило все больше сообщений о том, что вот он, в другом – любом – уголке страны, его образ распространялся, как вирус, его видели во всех подряд, но все эти подростки оказывались лишь сами собой, а Лайам исчезал, стоило нам приблизиться.
Да я сам видел его. Примерно через год после исчезновения, когда расследование зашло в тупик. Это случилось зимой. Я заболел, простудился, а он явился ко мне посреди лихорадки. Я тогда спал, вернее, пребывал в том состоянии между сном и явью, которое бывает во время высокой температуры: человек вроде дремлет, но одновременно бодрствует. Лежал, свернувшись калачиком на диване, укрытый теплым одеялом, на столике стояли лекарства, и вдруг услышал его голос. Открыл глаза и увидел Лайама рядом! Он стоял в противоположном углу гостиной, в той же одежде, в которой исчез: джинсы, темно-бордовая рубашка с длинным рукавом, заляпанные грязью синие кроссовки с грязными шнурками.
«Лайам, мы так давно ищем тебя», – сказал я. Отец обнаружил меня посреди комнаты: я разговаривал с пустотой. Он пощупал мне лоб и дал жаропонижающее. «Давай не будем рассказывать об этом маме», – попросил он. Но все то время, пока отец осторожно укладывал меня обратно на диван и протирал мне лоб влажным полотенцем, Лайам стоял в углу перед камином. У него шевелились губы, но я не слышал ни звука, точно он оказался перед чертой, которую был не в силах преодолеть.
– Послушайте, да расслабьтесь вы. – Я посмотрел на Лоуэлла. – Мы таких сообщений по сотне в день получали. И что? Почему вы уцепились именно за это?
– Потому что, Нолан, в этом письме было зашифрованное вложение. Фотография.
Я непроизвольно напрягаю плечи, и по улыбке, скользнувшей по лицу агента Лоуэлла, понимаю, что он с неподдельным удовольствием делится со мной этой информацией.
– И что на фотографии?
– Твой брат Лайам.
– Когда она сделана?
– Именно это нам предстоит выяснить, – отвечает Лоуэлл, делая глубокий вдох.
Я отступаю в дом. Ловушка распахнута, приманка схвачена. И я готов идти за ней, пока снова не окажусь в самом начале пути.
– У Эбби масса фотографий Лайама. Так что, надеюсь, вы не воспринимаете это письмо всерьез.
– Ты считаешь, это сделала Эбби, Нолан? Прислала сама себе фальшивое письмо? Эбби всегда сотрудничала со следствием. – Он говорит это, будто намекая, что я веду себя иначе. – Она потрясена, мне кажется.
Ну, в этом вся Эбби. Она всегда потрясена. Нормальное для нее состояние. Она всегда как будто делает шаг назад и хлопает глазами, не понимая, где оказалась. В последний раз такое случилось с ней на заднем сиденье моей машины. Тогда на ее лице тоже было написано недоумение. А ведь не я это затеял, совсем не я.
– Да, я считаю, что это она придумала, – подтверждаю я, но уже не так уверенно.
Я вдруг понимаю, что не могу уйти из дома. Теперь меня здесь что-то удерживает, хоть и против моей воли. Я разворачиваюсь и поднимаюсь к себе в комнату, оставляя Лоуэлла внизу, – и пусть делает что хочет. Ответы не находятся так просто. Не находятся вместе с фотографией Лайама, присланной анонимным письмом. Тем более присланной на адрес Эбби. Нет. Правда была послана мне. Некая сила пыталась вступить со мной в контакт, потому что наконец наступило подходящее время.
Я так и не рассказал отцу о том, что еще видел во время лихорадки. Я уловил, едва различил слова, считал их с быстро шевелящихся губ Лайама. Шевелящихся так быстро, что понять остальное не удалось. «Помогите нам. Прошу».
И на следующий день я купил оборудование.
13Кеннеди
Загружаю данные, и первое, что вижу: сигнал исчез. То есть он был, а потом исчез. Как раз в то время, когда, по словам Лидии, отключилось электричество. А после перезагрузки оборудование перестало его фиксировать. Меняю настройки, вбиваю миллион разных цифр – ищу. Но нахожу только привычный и вполне ожидаемый фоновый шум космической пустоты. Как раз там, где ему и положено быть. Нахожу пустоту, безграничную и безмерную пустоту.
– Нет, – говорю я сама себе, а внутри все сжимается. Куда же он делся? Всматриваюсь в экран, прокручиваю данные снова и снова.
– Кеннеди, ты можешь подойти? – зовет Джо, вернувшийся наконец из университета.
Я еще не закончила с проверкой, я надеюсь, что ошибаюсь. Вдруг сигнал появится там, где я его не жду, в части программы, о которой пока не знаю…
– Эй, ты меня слышишь? – Джо заглядывает в комнату и застает меня врасплох. – Это что? – спрашивает он, а я одновременно выключаю экран.
– Физика, – бросаю я, и Джо кивает головой.
А что, разве не физика? Или я должна была сказать: «Думаю, я принимаю сигнал из космоса, и этот сигнал – предупреждение, которое поступает в мой дом, где я, кстати, регулярно бываю по ночам, пока ты спишь»?
– Можешь прерваться на секунду? – интересуется Джо, хотя видит, что я все выключила.
Но мы привыкли так себя друг с другом вести: спрашивать разрешения, прежде чем сделать следующий шаг.
– Хорошо, – отвечаю я и иду за Джо в гостиную, где он садится на диван, кладет руки на колени и чуть наклоняет корпус вперед.
О господи, да нам предстоит разговор! Именно так Джо вел себя, когда а) мы обсуждали базовые правила поведения, б) обсуждали уклад жизни, в) он приехал ко мне в больницу и пытался подобрать слова. В больницу меня отвезли на машине скорой помощи, от которой все равно уже не было толку, просто потому, что никто не знал, как со мной поступить. Я сидела одна в палате с белыми стенами, с белыми занавесками, на белых простынях, а вокруг все было в тени. Не представляю, сколько времени я там пробыла, но когда Джо забирал меня, снаружи уже было светло. С тех пор он повадился со мной разговаривать. А вот над поведением еще нужно было поработать.
Я присаживаюсь на краешек обитого фланелью кресла с мягкой спинкой, которое Джо явно нашел на свалке. И немного наклоняюсь вперед, чтобы удержать равновесие, но при этом вскочить в любой момент: все зависит от того, как повернется разговор.
Замечаю на диване рядом с Джо несколько листов бумаги, сложенных втрое. Он берет их, разглаживает дрожащими руками. Похоже, он заготовил речь.
– Прокуратура… – начинает он, и я вскакиваю.
Я-то думала, он отрывался с друзьями, а он вот чем занимался. Джо откладывает бумаги.
– Кеннеди, сядь. Мы должны это сделать. Я им обещал.
– Джо, перестань.
– Суд на следующей неделе, Кеннеди.
– Судить будут не меня.
Вижу, как он сжимает челюсти. Но, кажется, Джо практиковал йогу или что-то подобное: он делает глубокий вдох, и его лицо снова принимает расслабленное выражение. Разница ощутима. Когда я только поселилась здесь, он мог хлопнуть дверью, схватиться руками за голову и закатить глаза к потолку, а сейчас он просто набирает в легкие воздух.
– Я им обещал, что мы проработаем вопросы. Ты и я – вдвоем. Без них, – сообщает он таким тоном, будто проблема исключительно в офисе, в деревянном столе, в Мятом Галстуке, а не в трещине, которая расколола все на две части…
– Джо, я знаю. Понимаю. Обещаю, мы все сделаем. Но сегодня я не могу. – Я отчаянно ищу отговорку. – Лидия пригласила меня на ночевку. Я забыла у тебя отпроситься, но я уже пообещала ей, что приду после обеда. – Смотрю на телефон. Время, кстати к вечеру, но я не помню, ели мы или нет.
– Тебе завтра в школу, – возражает Джо, правда, без особого энтузиазма.
– Да. Лидия в той же школе, что и я. Мы вместе учимся. Вернее, учились, а потом мне пришлось уйти, – говорю я, глядя на Джо в упор.