ились в воздухе, а никто и не заметил.
Всю ночь я искала информацию о Лайаме Чандлере, желая удостовериться, что этот Нолан – на самом деле тот, за кого себя выдает. Большинство статей вышли два года назад, весной. Лайам Чандлер учился в выпускном классе и, если верить журналистам, был безупречен. Занимался спортом, получал отличные оценки, участвовал в общественной деятельности, имел массу друзей – к последнему выводу я пришла, прочитав с десяток интервью с теми, кто назывался его лучшим другом.
Ближе к лету интерес к Лайаму начал спадать и лишь немного оживился, когда был выпускной. В школьной газете опубликовали большую статью, отдав ему последние почести. А дальше – тишина.
Я долго думала, что написать Нолану, как попросить прощения за то, что наехала на него. Я ведь разозлилась просто потому, что он обычный подросток и знает не больше моего. А потом решила пропустить эту часть – будем надеяться, он ничего не заметил. Вчера Нолан обронил, что приехал в парк на машине. А значит, в нашем распоряжении дополнительные возможности. Я же сказала ему, что на сегодня у меня есть план. Вернее, половина плана. А он, сам того не подозревая, поможет мне реализовать его вторую часть.
В середине первого урока, когда нам дали время на самостоятельную подготовку к экзаменам, я достаю из-под парты телефон и набираю сообщение: «Привет, Посетитель! Привет, Нолан! Извини, я привыкла тебя так называть. Ты не занят сегодня в три часа дня? Хочу попросить меня кое-куда подбросить. Это в наших общих интересах. Поедем к человеку, который может рассказать о сигнале и поможет его расшифровать. Только одна просьба: никаких вопросов. Вот мой номер телефона. Думаю, так будет удобнее держать связь, чем через форум».
Я все время обновляю вкладку с сообщениями, а два урока спустя наконец получаю эсэмэску: «Привет, К. Дж. Извини. Кеннеди. Если тебя устроит 15:30, то я готов. Где встретимся?» Улыбаюсь и думаю, на какой нейтральной территории назначить встречу. Я возвращаюсь из школы в три, остается не так много времени. В итоге я отправляю ему адрес Джо. В конце концов, Саттон его знает, а гугл довольно быстро выдает адрес самого Нолана.
Всю дорогу домой я думаю о Нолане, предстоящей поездке и ответах на вопросы. Кажется, до цели рукой подать. В голове полный сумбур. И когда я захожу на кухню и вижу, что за столом сидит Джо, то в первый момент не могу сообразить, что он тут делает.
Три часа дня. Перед ним наполовину пустая двухлитровая бутылка газировки, с которой он отковыривает этикетку. Судя по всему, он занимается этим уже давно. От ледяной бутылки остался на столе кружок конденсата. Под локтем у Джо – смятые бумажки.
– Ой! – Я внезапно вспоминаю: на этих листах – вопросы. Зажмуриваюсь. – Джо, извини, но у меня планы. Давай перенесем.
Но он качает головой еще до того, как я успеваю договорить.
– Ты сама выбрала время, Кеннеди. И пообещала мне. Поэтому сейчас.
Смотрю на часы, скидываю с плеча сумку, сажусь на краешек кухонного стула.
– Ладно.
Лучше покончить с этим по-быстрому. Но Джо не торопится. Нервно барабаню пальцами по столу. Джо выразительно смотрит на меня поверх листа бумаги и начинает:
– В ночь с третье на четвертое декабря… – Он вдруг замолкает и откладывает листы. – Знаешь, ты была права. Это все не имеет смысла.
Я облегченно вздыхаю. Пронесло.
– У них неверный подход. Они вырывают куски. Давай ты сама начнешь.
Так мы не договаривались.
– А нельзя просто сказать им, что мы проработали вопросы? – спрашиваю я, вымучивая из себя жалобную улыбку.
Джо закрывает глаза и снова берет бумаги. Теперь он читает быстро, голосом, лишенным всяких эмоций. Кажется, ответы его не интересуют. Дрожащими руками он перекладывает листы, пытаясь успокоиться и унять дрожь.
– В ночь с третьего на четвертое декабря вы покинули дом Марко Сальяно. Во сколько это было?
Я закрываю глаза.
– А что я должна ответить? Просто скажи мне. Джо смотрит на меня в упор, дожидаясь, пока я посмотрю на него.
– Правду, Кеннеди.
Правду. А как сейчас вспомнить? Я уже не понимаю, где правда, а где то, что мне хочется считать правдой. Что мне рассказали, а что я видела сама.
– Дело в том, – начинаю я, – что я не помню, сколько было на часах. Элементарно не помню, Джо. Шесть месяцев я старалась не думать об этом, не вспоминать подробности. И мой мозг стер их. – Я трясу головой, одновременно пытаясь вспомнить и прогнать воспоминания. – Была гроза, я ждала, пока она стихнет, чтобы выйти. Мы же все это прорабатывали с полицейскими. Они сами назвали мне время, отталкиваясь от факта грозы. От показаний Марко.
– И от времени звонка в службу спасения. Ты звонила в час восемнадцать.
Я медленно киваю:
– Да, именно так.
– Хорошо, у тебя получается, – ободряюще произносит он, хотя ничего у меня не получается.
Джо ведет пальцем по странице вниз, к следующему вопросу. Но в целом все не так плохо, как я думала. Джо не собирается выгрызать из меня ответы там, где их нельзя дать.
– Как ты попала в дом?
Простой вопрос.
– Через окно у себя в спальне.
Наш дом – бывшее ранчо. Второй мансардный этаж достроили потом. Все спальни оказались на первом этаже, и в них можно легко попасть через окно – нужно только залезть на перила веранды или подставить скамейку.
Как будто предвосхищая ответ, Джо сразу переходит к следующему вопросу.
– Окно было не заперто?
– Окно было в том состоянии, в котором я его оставила, – говорю я. Глаза широко раскрыты, я не моргаю, как будто пребываю в состоянии транса. – Почти закрыто, чтобы комната не выстыла, но с щелью, чтобы можно было подсунуть пальцы и поднять раму, когда я вернусь.
И я снова оказываюсь там, стою на перилах, мокрые пальцы скользят по стеклу, а я пытаюсь подцепить раму и открыть…
– Почему ты… – Джо замолкает, складка между бровями становится еще глубже, – вышла из комнаты после того, как вернулась домой?
Я вскидываю голову, встречаюсь взглядом с Джо.
– Я не понимаю вопроса, – шепчу я.
Он ерзает на стуле. Ему явно хочется углубляться в дебри памяти еще меньше, чем мне.
– Наверное, им нужно понять… Ты проскользнула домой где-то в час десять или в час пятнадцать ночи. Залезла через окно в свою комнату, была там, за закрытой дверью. И никто не знал, что ты уходила. Поэтому они хотят выяснить, зачем ты вышла из комнаты после возвращения, – выдает Джо.
Я не отвечаю. Меня словно парализовало.
– Дверь в комнату была открыта? Ты видела что-нибудь, Кеннеди? Свет горел?
Я снова оказываюсь у окна, смотрю в Сумеречный дом. Льет дождь. Дрожащие от холода пальцы скользят по стеклу.
– Кеннеди, – зовет Джо и накрывает мою руку своей, теплой.
Невольно дергаюсь. Я не заметила, что у меня и сейчас начали дрожать руки. Джо откладывает листы с вопросами. Воздух в кухне наэлектризован. Джо слегка наклоняет голову набок.
– Что случилось той ночью? Может, ты не обо всем мне рассказала?
Зажмуриваюсь, трясу головой.
– Я спряталась.
– Знаю.
– Пыталась позвать на помощь.
– Ты сделала это, Кеннеди. Сделала. Позвонила в службу спасения. Мы слышали запись. Ты сделала все возможное.
Мы говорим очень тихо. Глаза Джо точь-в-точь как мамины – и я чувствую, что Сумеречный дом совсем рядом. Мы отделены от него тончайшей пленкой. Я слышу треск, слышу, как она рвется, и вижу…
У Джо звонит телефон, мы оба дергаемся от неожиданности. Наваждение исчезает. Сумеречный дом исчезает. Джо – это Джо, а я – это я. Он не отвечает на звонок, даже не шевелится.
– Все в порядке. Возьми трубку, – говорю я и встаю из-за стола.
Кровь отливает от головы, комната плывет перед глазами.
– Кеннеди…
Джо протягивает руку, чтобы поддержать меня, но я уже на полпути в свою комнату. Захожу внутрь, закрываю дверь, прижимаюсь к ней спиной, пытаясь унять сердцебиение. Я снова одна. Я в безопасности.
20Нолан
Дом по адресу, который прислала Кеннеди, совсем не похож на Дом Джонсов. Похоже, мысленно я до сих пор называю его с большой буквы. Пора избавляться от этой привычки.
Но мне рассказывали о нем, как о местной достопримечательности, проклятом доме с привидениями. А на самом деле он не такой уж и большой, только кажется огромным из-за того, что стоит посреди поля и привлекает внимание широким крыльцом с деревянными ступенями. Для полной картины не хватает пасущихся рядом коров или овец.
Дом, у которого я только что припарковался, совсем другой. Он ничем не отличается от прочих, выстроившихся вдоль улицы и почти соприкасающихся стенами. Разница лишь в цвете и наличии или отсутствии забора. Такое впечатление, что кто-то выставил в ряд игрушечные домики и решил, что и так сойдет.
На почтовом ящике я вижу адрес и приклеенные цифры. Фасад когда-то был ярко-голубым, но выцвел и стал грязно-серым, где-то чуть светлее, где-то темнее. А двор вообще никуда не годится.
Кеннеди не отвечает на мои сообщения. «Я на месте». «Я перед твои домом». «Жду тебя на улице». Тут до меня доходит, что с таким же успехом я могу писать ей, зайдя в дом. Поэтому я вылезаю из машины и звоню в дверь.
Дверь открывает молодой мужчина. За ним появляется Кеннеди, и на лице у нее явственно читается: «Вот черт!» Парень примерно одного со мной роста, волосы у него темные и всклокоченные, как у Кеннеди, а вот глаза голубые, не карие. От его взгляда мне становится не по себе: он словно оценивает, не представляю ли я опасности. А во взгляде Кеннеди явственно читается желание, чтобы один из нас исчез прямо сейчас. Вот только непонятно, кто именно.
– М-м, – мычу я, глядя на телефон, – я думал… Понятия не имею, кто этот парень. А вдруг я должен притвориться, что ошибся адресом.
– Извини, это я виновата, – говорит Кеннеди, отодвигая парня локтем, чтобы он не заслонял дверной проем. – Я же сказала, что у меня планы, – обращается она уже к нему, но смотрит при этом куда-то в сторону.