А он продолжает пристально изучать меня.
– Какого рода планы?
– Учебного, – отвечаю я на автомате, как привык отвечать родителям. На лице Кеннеди проступает облегчение, значит, я все сделал правильно.
– Джо, это мой друг. Его зовут Нолан, – говорит она с улыбкой, будто только сейчас вспомнила мое имя. – Нолан, а это мой дядя Джо.
Джо кивает, но руку для приветствия не протягивает. Зато выразительно смотрит на Кеннеди, вскинув бровь.
– О, да. Я понимаю, – говорит она с натянутой улыбкой. – Два друга меньше чем за сутки – мой личный рекорд, да?
– Кеннеди… – В его голосе явственно слышится предупреждение.
Но она продолжает:
– Все дело в том, что он мальчик? Я помню наше правило: никаких парней. Но разве я не могу поработать над школьным заданием с человеком только потому, что у него есть игрек-хромосома? Я-то думала, ты имеешь в виду, что нельзя водить парней домой. Ну, то есть в кавычках – «никаких парней». Разве нет?
Старательно сдерживаю улыбку, наблюдая за их беседой. Кеннеди разительно меняется, когда разговаривает с Джо, и активно жестикулирует, доказывая свою точку зрения. Ее дядя – смешно звучит, потому что он практически наш ровесник, – уже красный как рак. Кеннеди смотрит на него, он смотрит на нее. Признаться, я впервые вижу такую пассивно-агрессивную версию игры в «кто первый уступит». Но Джо все медлит с ответом, и Кеннеди поднимает руку в предостерегающем жесте и выдает:
– Нолан, лучше оставайся снаружи, так ты будешь в безопасности.
На лице у Джо появляется чуть заметная улыбка, и он раскрывает дверь шире.
– Телефон возьми! – кричит он Кеннеди, когда она исчезает внутри, видимо, чтобы взять вещи.
И тут же вновь суровеет.
– Как твоя фамилия, Нолан? – интересуется он, будто собирается проверить мою биографию от и до.
– Чандлер, – отвечаю я и, запнувшись, добавляю: – Сэр.
Дядя Джо еле сдерживает смех. Через мгновение появляется Кеннеди.
– Пока, Джо!
– Бери трубку, когда я буду звонить!
– Обязательно, – бросает она через плечо.
– Библиотека закрывается в восемь. Чтобы в восемь пятнадцать была дома!
Кеннеди заскакивает на переднее пассажирское сиденье и уверенно захлопывает дверцу, будто это ее машина. Она во весь рот улыбается какой-то фразе Джо, которую я не уловил, и показывает ему два поднятых вверх больших пальца, пока он провожает взглядом отъезжающую машину. А потом смотрит на часы на приборной панели.
– Надо торопиться. Времени маловато.
Я тащусь по улице со скоростью десять километров в час.
– Ты, конечно, просила не задавать вопросов, но если ты скажешь, куда мы вообще едем, будет проще.
– Ой, точно. Извини.
Она достает телефон, включает звук, и навигатор озвучивает маршрут: «Поверните направо на Вилсон. Поверните налево на Стентон. Двигайтесь по шоссе. Через тридцать километров – съезд».
– Тридцать километров, – повторяю я.
Тогда понятно, почему она беспокоится о времени. У меня в голове миллион вопросов. Куда мы едем? Что мы вообще делаем? Что ты за человек, Кеннеди Джонс? Но я давно привык к неизвестности. Всему свое время. Пусть и сейчас так будет.
По пути Кеннеди выпытывает у меня подробности о Событии, как она стала его называть.
– Ночью в парке тебе удалось найти что-то интересное касательно События?
Как объяснить ей, что я не собирался снимать показания при помощи приборов? Я пришел в парк, чтобы услышать брата.
– Похоже, твои друзья внесли коррективы в мои планы.
– Они мне не друзья.
– Ты просто пришла за ними?
Я чувствую ее взгляд и улыбаюсь, чтобы показать, что я шучу. Почти шучу. Она вздыхает.
– Марко был… Когда мы переехали сюда в прошлом году, мы с Марко встречались, так что я частично вошла в их компанию. Вернее, они терпели меня рядом, потому что не было другого выхода. А теперь, когда мы с Марко больше не вместе…
Стараюсь держать лицо, представляя ее вместе с Марко.
– Этот тот тощий никакущий тип?
Она улыбается.
– Ну да. Особенно если сравнивать с Саттоном и Лидией. Хотя на фоне Саттона все кажутся никакими.
Я пренебрежительно хрюкаю. Тоже так себе звук. – А откуда ты знаешь Саттона?
– По бейсболу.
Кеннеди смотрит на мой профиль, скользит взглядом по шее к плечу. Стараюсь вести себя естественно.
– Ну, похоже на правду, – заключает она.
– Ты хочешь сказать, что я все-таки похож на бейсболиста? – с улыбкой спрашиваю я и кошусь на нее, но она уже отвела взгляд и смотрит в окно.
– Я хочу сказать, что вы с Саттоном одинаково двигаетесь.
Не могу сдержать ухмылку. Волосы. Выражение лица. Манерность.
– Ну, тяжело объяснить, – говорит Кеннеди. Я уже почти открываю рот, чтобы прокомментировать, как она двигается (а двигается она, как призрак, быстро, резко, так, что хочется схватить ее, а она все время ускользает прямо из-под носа), но тут вмешивается навигатор: «Съезд».
– Наконец-то, – выдыхаю я, а Кеннеди напряженно молчит.
Следуя указаниям навигатора, мы сворачиваем еще трижды и выезжаем на широкую пустынную трассу. Я ударяю по тормозам, когда замечаю впереди указатель. Машина встает посреди дороги, и хорошо, что за нами никто не ехал.
Сворачиваю на обочину, паркуюсь. Двигатель не глушу. Кеннеди молчит. Я смотрю на нее, пока она не отводит взгляд.
– Что мы здесь делаем? – спрашиваю я.
– Ты обещал не задавать вопросов.
– Я передумал. И не поеду дальше, пока ты не ответишь, что мы здесь делаем.
Теперь уже Кеннеди смотрит на меня в упор, чтобы я отвел взгляд, но я не поддаюсь.
– Уверена, что ответ ты и так знаешь.
Да, она права. Указатель гласит:
ОКРУЖНАЯ ТЮРЬМА
ВРЕМЕННОГО СОДЕРЖАНИЯ.
И я снова выезжаю на дорогу, потому что прекрасно понимаю, что мы здесь делаем. И знать не знаю, как объяснить ей, что это ужасная идея. Думаю, она и так в курсе. Действительно ужасная. Так и запишем. Ужасная идея.
Я оставляю машину у высокого забора из металлической сетки, за которым темнеет огромное бетонное здание. Солнце здесь палит нещадно, и нет ни одного дерева, чтобы укрыться. Кругом только металл, тротуарная плитка и пыльный бетон. Подходим ко входу, и охранник осматривает нас с головы до ног.
– Тебе не обязательно заходить внутрь, – говорит Кеннеди, но я следую за ней.
У ворот нам приказывают оставить снаружи телефоны и ключи, поэтому я выключаю мобильный и только потом кладу его в ячейку сейфа. Мы не разговариваем. Молча сдаем вещи, молча проходим через рамку металлодетектора по пути к зоне регистрации. Молча стоим в очереди.
Перед нами выстроились люди на получение пропуска, еще одна очередь сформировалась из тех, кто прошел проверку и скоро попадет внутрь. Мне становится сильно не по себе.
Хочется предложить Кеннеди бросить эту затею и поехать еще куда-нибудь – да куда угодно, только подальше отсюда. Но пока я решаюсь, подходит наша очередь, и она протягивает удостоверение личности.
– Имя заключенного? – спрашивает женщина за пластиковой перегородкой, даже не поднимая глаз.
– Элиот Джонс, – отвечает Кеннеди.
21Кеннеди
Женщина отрывает глаза от монитора и отрицательно качает головой. Для работающей в подобном месте и целый день спрашивающей имена заключенных из-за пластиковой перегородки она выглядит слишком дружелюбно.
– Вас нет в списке.
– Я его сестра. Член семьи, – говорю я и показываю на фамилию в удостоверении личности, – Джонс.
Лицо у нее становится еще добрее и приятнее.
– Я вижу, моя хорошая, – отвечает она и разворачивает ко мне монитор. Там столбик лиц, которым разрешено посещать Элиота. Его адвокат. Джо. Притом что Джо ни разу у него не был, насколько я знаю. А вот колонка со списком тех, кому запрещены посещения. В ней только одно имя. Женщина тычет в него фиолетовым ногтем.
– Здесь есть пометка с твоим именем. А это значит, что тебе запрещены встречи с заключенным.
Я стискиваю зубы. Люди в очереди начинают нервничать.
– Кто это сделал? – спрашиваю я, тут же думая на Джо. Или на адвоката, который представляет Элиота. На полицию. – Я должна с кем-нибудь поговорить…
Женщина качает головой:
– Бесполезно. И кроме того, моя хорошая, ты не можешь находиться здесь без опекуна, потому что ты несовершеннолетняя.
– Опекун! Так это он! – Я еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться, и показываю на монитор.
Нет у меня больше опекуна. Джо не считается: он расписывается на школьных документах, возможно, получает за меня налоговый вычет или еще что-нибудь. Но все мои настоящие опекуны или мертвы, или заперты здесь. Элиоту восемнадцать, он должен был стать моим законным опекуном.
– Извини, ничем не могу помочь, – говорит женщина и обращает взгляд к следующему в очереди.
Я вытаскиваю из кармана конверт, в котором лежит лист с данными, полученными на радиотелескопе. Только Элиот может их расшифровать.
– А я могу передать ему это? Пожалуйста. Ему ведь…
Ему нельзя звонить мне, получать от меня письма, ничего нельзя. А он должен увидеть эти данные и объяснить мне, что они значат. Он собрал телескоп, он должен знать. Кажется, женщина за стойкой задумывается. И надежда, которую она дарит мне до того, как озвучивает решение, – самое ужасное.
– Нет, мисс Джонс. Сам заключенный внес вас в этот список. – Она умолкает, выжидая, пока я пойму, а когда видит, что до меня не доходит смысл сказанного, глубоко вздыхает. – Решение не видеться с вами принято самим заключенным.
Я трясу головой, не в состоянии понять. Элиот не хочет меня видеть? Сам Элиот не хочет, чтобы я его навещала? Не адвокат, не Джо – Элиот? Элиот, который терпел все мои выходки, хотя я была той еще занозой в заднице? Не понимаю. Он должен мне объяснить.
Внезапно кто-то берет меня за локоть и говорит негромко:
– Идем.
Это Нолан. Он стоит со мной в очереди, а за нашими спинами нарастает недовольный гул. Людям сзади плевать на мои проблемы, и я их прекрасно понимаю. Достаточно вспомнить, где мы находимся: у каждого свое горе. Мы в тюрьме. И присутствующие привыкли к подобным сценам, к посетителям вроде меня.