– Извини, папа. Телефон разрядился, а я не заметил.
Ну и рожицу корчит Кеннеди из-за моего вранья. Можно подумать, я не видел, как она старательно навешивает лапшу своему дядюшке о том, кто я такой и куда мы собрались.
Отец говорит очень быстро, я ничего не могу разобрать.
– Папа, папа! Успокойся. Ничего не понятно.
– Есть фото, Нолан, – повторяет он, пытаясь не задыхаться. – Возвращайся домой и посмотри на фото, Нолан!
Кеннеди внимательно глядит на меня. Отец так громко говорит, что ей слышно каждое слово.
– Тебе надо ехать? – спрашивает она с куском пиццы во рту.
– Да, извини, – отвечаю я и хватаю с прилавка позади нас коробку, чтобы можно было дать Кеннеди пиццу с собой. – Дома что-то происходит. Это по делу брата.
Она поднимает вверх указательный палец, откусывает еще и закрывает глаза, будто Вселенная подождет еще мгновение. Мгновение, когда иметь значение будет только эта лучшая в мире пицца. И смеется.
– Нолан, – изрекает она, пока я собираю вещи. – Не знаю, как сказать, но это истинная правда!
– Что именно?
Я уже прокладываю на навигаторе в телефоне маршрут домой. Кеннеди подталкивает ко мне наполовину съеденный кусок пиццы.
– Лучшая в мире пицца. Я не преувеличиваю. Она хороша! – И продолжает смеяться. По-настоящему.
Я останавливаюсь. Впервые слышу, как она смеется. И откусываю кусочек, чтобы поддержать ее, почувствовать тепло, аромат, тягучий сыр.
– Офигеть! – вырывается у меня, а она смеется.
Невольно зажмуриваюсь от удовольствия. И доедаю кусок – можно сбавить обороты.
– Мы обязаны сюда вернуться как-нибудь. Просто обязаны.
– О да. А ты должна рассказать, так ли она хороша в разогретом виде.
– Да ладно, ты прекрасно знаешь ответ.
23Кеннеди
Нолан высаживает меня у дома. Я захожу и вижу, что Джо снова на кухне за столом, почти так же, как днем, когда я вернулась из школы. Он что, вообще не вставал? А, нет, вместо газировки перед ним стоит бутылка пива. Понятно.
– А у меня есть перекус, – сообщаю я и демонстрирую коробку с еще теплой пиццей.
– Я думал, ты в библиотеке, – говорит Джо со сдержанной укоризной.
– Перерыв лишним не бывает. – Ставлю коробку на стол, вожу над ней руками, как настоящий маг и волшебник, а потом откидываю крышку: – Вуаля!
Джо неохотно берет кусок пиццы, даже не догадываясь о том, что она лучшая в мире. Откусывает, запивает пивом. Я хмурюсь. В голове зреет сообщение для Нолана: «Не так уж она и хороша. Испытатель остался равнодушен».
Беру из шкафчика бумажную тарелку, чтобы присоединиться к Джо.
– Кеннеди, кто это был? – спрашивает он, когда я усаживаюсь напротив.
– Нолан, я же сказала тебе.
– Ну, я спрашиваю, потому что… Ты же понимаешь…
Вскидываю бровь. Конечно, понимаю. Он хочет знать, не мой ли это парень. То есть не нарушила ли я правило «Никаких парней».
– Просто друг, Джо. На друзей ведь нет запрета?
Он кивает, и я беру кусок пиццы. Медленно пережевываю, вдыхаю аромат. Нет, чего-то не хватает, не хватает того, что было в пиццерии. И дело не только в том, что она остыла. В чем-то другом, но в чем – никак не уловить.
Джо кладет на стол пустую бутылку, раскручивает ее и, не глядя мне в глаза, сообщает:
– Риелтор звонила.
Перестаю жевать. Неужели она наябедничала Джо, что я хулиганю в доме, отпугиваю потенциальных покупателей?
– Появился покупатель.
– Что? – спрашиваю я с набитым ртом. – Это невозможно. Ну кто захочет там жить? Да, кто там станет жить? Даже ты отказываешься, Джо, а ведь это наш дом.
Он качает головой.
– Как я понял, они собираются вернуть все в первоначальное состояние, – говорит он и вытягивает руки ладонями кверху, будто этот жест способен что-то пояснить. Не способен.
– Что значит «вернуть в первоначальное состояние»?
– Снова сделать там ферму, я так думаю.
– Как это?
Джо набирает в грудь побольше воздуха.
– Их интересует только земля.
То есть участок, который тянется вдоль дороги от забора до границы парка. Именно это привлекло маму. А еще то, что у нас никогда не было своей земли, и мы жили рядом с городом. Она считала, что воздух и пространство пойдут нам на пользу. У дома – причудливого, необычного – была своя история, что так нравилось маме. Но она позволила нам с Элиотом выбрать цвет стен, мебель, решить, где будет чья комната. И все лето мы сами красили дом, чистили ковры, потом повесили на крыльце качели, перекопали землю в саду. Перед началом учебного года появился Уилл с цветочной рассадой; он помогал нам высаживать ее во дворе, не боясь запачкать штаны цвета хаки. Тогда мы с ним и познакомились: он впервые пригласил маму на ужин. Его план сработал. Мы остались заканчивать цветник, а он увел маму в ресторан.
– А что будет со всем остальным?
Джо молчит. Он не может и не должен произносить такое вслух. Они ведь собираются сравнять дом с землей.
– Нет! – говорю я.
– Кеннеди.
– Нет, Джо. Это мой дом. И я говорю нет.
Мы не строили этот дом, но мы вдохнули в него жизнь. Я вспоминаю Элиота: руки перемазаны белой краской, под ногтями грязь, взгляд уже не фокусируется, щеки раскраснелись от солнца. Я его таким раньше никогда не видела. Наверное, именно это мама имела в виду, когда говорила, что жизнь здесь пойдет нам на пользу. И в середине лета я действительно ощутила, как дом меняет нас.
– Все не так просто…
– С домом все просто.
Дом мой, записан на мое имя, а Джо – всего лишь распорядитель.
Он смотрит на меня, а в его глазах читается безграничная тоска. Даже большая, чем была в наш первый день здесь, когда он выносил вещи из комнаты и таскал мебель в коридор, чтобы освободить для меня место, а я просто наблюдала.
– Кеннеди, а кто, по-твоему, оплачивает Элиоту адвоката?
Я открываю рот и снова закрываю. Об этом я не думала. Я воспринимала как данность тот факт, что у Элиота есть адвокат, а со мной работает окружной прокурор – две противоборствующие силы, преследующие разные цели.
– Я… я… нет…
– Поводов для беспокойства нет, но…
– Но что, Джо?
Он склоняет голову над столом.
– Мы должны принять решение. Времени мало.
Смотрю в окно. Снаружи темнеет.
– Ты меня слышишь, Кеннеди?
Я слышу только собственное дыхание. Невыносимо громкое. В комнате нарастает напряжение, как будто сейчас разразится буря.
– Ты знал, что он отказался со мной встречаться? Раз мы платим за адвоката, разве он не должен со мной увидеться?
Джо не шевелится.
– Откуда ты знаешь, Кеннеди?
Я буквально вижу, как вертятся шестеренки у него в голове.
– Я хотела увидеть своего брата.
Увидеть того брата, которого я помню с лета, а не того, запертого в камере. Я чувствую приступ клаустрофобии. Желудок сжимается.
Джо вздыхает, но спина по-прежнему прямая, напряженная.
– Плохая идея. В следующий вторник начинается суд.
– Ладно, Джо, не парься. Выбора у меня, похоже, все равно нет.
Он смотрит на меня, пытаясь понять, что важное он упустил. А он упустил. Теперь его волнует, когда и как я ездила в тюрьму. Что происходит под этой крышей, пока он на работе. Он упустил все то, чем я занята, пока он спит.
Возможно, и не стоило говорить Джо про тюрьму, но зато мы больше не обсуждаем дом.
– Это к лучшему, – мягко говорит он.
– Да дерьмо это все, Джо. И ты прекрасно это понимаешь.
Я срываюсь в свою комнату, захлопываю за собой дверь. Он даже не заметил, что я принесла ему лучшую в мире пиццу! Достаю сложенный листок с данными, с сигналом. И пишу Нолану: «Какие у тебя на завтра планы? Нам нужны ответы, а время на исходе».
24Нолан
Возле моего дома даже приткнуться негде. Машины родителей стоят на подъездной дорожке, вдоль тротуара припарковано несколько черных автомобилей, так что мне приходится бросить машину на углу улицы и идти домой пешком.
– Ты где был? – обрушивается с вопросом отец, едва я открываю дверь.
В столовой толпятся мужчины и женщины в строгих костюмах, среди них агент Лоуэлл. Но мой ответ никого не интересует. Они расступаются, пропуская меня вперед.
Агент Лоуэлл кладет руку на спинку стула и предлагает мне сесть. Вслед за мной к столу подходит мама. Отец же остается неподвижен. Как только я сажусь, Лоуэлл выкладывает передо мной фотографию. На ней мой брат. Им не надо, чтобы я подтверждал его личность, – и так все ясно. На фото он уходит из кадра, но смотрит через плечо прямо в объектив, словно кто-то его окликнул.
Внутри все сжимается. Такого я не ожидал. Это фото – действительно что-то новое. Раньше я его не видел. И давно попрощался с возможностью стать свидетелем такого мгновения.
Наклоняюсь к снимку. В углу – рыжий хвост и кусок задней лапы. Колби, за Элиотом бежит Колби. Но я не могу понять, где Элиот находится. Только вижу, что рядом Колби и деревья. «Колби никогда его не бросит», – говорил отец полиции и был прав. В тот день пропали мой брат и его собака. Но пропавшим считают только брата. А на фотографии они снова вместе, и в горле у меня пересыхает.
Агент Лоуэлл кладет на стол передо мной еще одно фото: на нем лицо Лайама крупным планом.
– Скажи нам максимально точно, можно ли считать, что этот снимок сделан в тот день, когда Лайам пропал?
– Да, – отвечаю я, а сердце выпрыгивает из груди.
– Та же одежда, какие-то детали?
Я начинаю понимать отведенную мне роль. Я должен опознать одежду, в которой он был, собаку, поворот головы. Русые волосы несколько длиннее обычного, потому что он как раз собирался идти стричься, и падают на лоб, а не зачесаны вверх и набок, как он носит. Носил.
Джинсы. Темно-бордовая рубашка с длинным рукавом. Синие кроссовки. В каждой детали – Лайам. Такой, как мы описывали его миллион раз с того дня. Вспоминали, перебирали вещи у него в шкафу, чтобы не ошибиться. И эти детали впечатались в нашу память. Но я замечаю мелочи, о которых мы забыли, которые проявились только сейчас, когда я увидел его на снимке. Немного согнута и прижата к бедру левая рука, потому что он травмировал ее когда-то, а до конца она так и не восстановилась. Он слишком поздно попал с переломом к врачу, трещина начала окостеневать неправильно. А вот под скулой порез от бритья. Я не помнил, ничего этого не помнил, пока они не показали мне увеличенное фото. Но теперь в памяти возник момент, как он зашипел в ванной от боли, выронил бритву, и она ударилась об умывальник, а на фарфор капнула кровь.