– Сегодня мы должны потренироваться отвечать на вопросы в том порядке, в котором их будут задавать. Конечно, ты все это уже говорила, но…
На миг я вновь оказываюсь в Сумеречном доме. Но он быстро исчезает: свежая краска, новое ковровое покрытие.
– Тогда зачем повторять? – интересуюсь я.
Джо снова вздыхает, а Коричневый Пиджак улыбается.
– Кеннеди, вопрос времени очень важен. Как и твои показания.
– У полиции они уже есть.
– Да, есть, – кивает он, смотрит на бумаги и поправляет очки. – Вот с ними давай и поработаем. Расскажи, пожалуйста, еще раз, где ты была в ночь с третьего на четвертое декабря?
Я вздыхаю.
– У Марко дома.
– У Марко Сальяно, – произносит он, то ли поправляя меня, то ли спрашивая.
Я не сразу понимаю, что он ждет моего ответа.
– У Марко Сальяно, да, – повторяю я.
– Отлично! – Он делает какую-то пометку, будто я только что дала правильный ответ в викторине. – Это тот Марко Сальяно, который проживает по адресу Вейл Роад, 15?
– Да.
Во всяком случае, я думаю, что это его адрес. Я всегда бегала к Марко напрямую через поле и не обращала внимания на название улицы и номер дома. Полиции я описала его дом как «третий справа от поля». Еще одна галочка.
– Хорошо. Четвертого декабря ты покинула дом своего парня Марко Сальяно, проживающего по адресу Вейл Роад, 15, примерно после часа ночи.
Он замолкает и смотрит на меня, подняв брови. Видимо, это был вопрос.
– А, да. Думаю, да. Я не знаю.
Галстук хмурится, смотрит в свои бумаги.
– Это твои показания.
– Так и я о том же. У вас есть мои показания. Человек, который их давал, явно помнил больше, чем я сейчас.
Мятый Галстук медленно моргает. За толстыми стеклами очков глаза кажутся неестественно большими. Ручка зависает над бумагой. Галочку он не ставит.
– Ты тот же самый человек.
Я мысленно закатываю глаза.
– Я знаю.
Галстук раздражается, а Джо нервно ерзает на стуле рядом со мной.
– Кеннеди, нам нужно, чтобы ты подтвердила все действия поминутно. Перед судом. Это важно.
– Я была уверена, когда давала показания. Разве этого недостаточно? Сейчас я не помню. Шесть месяцев прошло. – Всего шесть месяцев. Почти шесть месяцев. Без пары дней. – А вы помните, во сколько пришли домой шесть месяцев назад?
Мятый Галстук тяжело вздыхает, поворачивается на стуле, тянется к портфелю, и у меня появляется надежда, что наша беседа окончена. Но он достает диктофон.
– Это зачем? – резко спрашивает Джо.
Он, кажется, понимает в происходящем куда больше. И из-за его реакции меня охватывает паника.
Мятый Галстук толстым пальцем нажимает маленькую кнопочку.
– Иногда это помогает вспомнить, – говорит он, не глядя нам в глаза.
Джо хочет выхватить диктофон, но рука его замирает в воздухе. В комнате раздается тихий механический голос: «Четвертое декабря. Время: один час восемнадцать минут».
Я выпрямляюсь. Плечи напряжены. И тогда Джо накрывает ладонью диктофон, ударяя по кнопке.
– Вы считаете, это необходимо?
Не могу дышать. В комнате не хватает кислорода. Мятый Галстук недовольно смотрит на нас обоих.
– Если она не помнит, то да, необходимо.
Он снова нажимает кнопку, и Джо больше его не останавливает. На смену механическому голосу приходит живой, женский:
– Служба спасения слушает. Что случилось?
Несколько секунд в комнате слышен только звук дыхания с записи. И вдруг тишину заполняет мой голос:
– Случилось… случилось ужасное.
Я снова в Сумеречном доме…
– Мэм, назовите ваше имя и адрес, по которому находитесь.
Дыхание. Снова мой голос. Но я не отвечаю на вопрос оператора.
– Случилось. В холле что-то случилось…
– Мисс, вам угрожает опасность?
– Он ушел. Я видела его. Он ушел.
– Оставайтесь на линии. Я отправлю полицию по вашему адресу.
Джо отодвигается вместе со стулом, и резкий звук нарушает вновь повисшую на записи напряженную тишину. Сейчас выносить ее ничуть не легче, чем было тогда. Мы ждем, пока раздастся звонок в дверь и женщина на линии скажет мне подойти и открыть полиции. Я, не глядя по сторонам, буду подчиняться ее указаниям.
Джо снова щелкает кнопкой, и запись обрывается.
– Знаете что, – говорит он. – Думаю, сейчас не самое подходящее время. Кенни, подожди в коридоре.
Он давно уже так меня не называл. Очень давно. Но я не упускаю возможность выйти из комнаты. Джо дает мне несколько долларов, говорит пойти к автомату и взять ему газировку. «Ради всего святого, купи что-нибудь с кофеином!» – вот что на самом деле значит его просьба.
Я закрываю за собой дверь и оказываюсь в залитом светом флуоресцентных ламп холле. Мимо проходит человек в форме и кивает мне. Я веду кончиками пальцев по бороздкам на стене аж до самого выхода, где стоит вендинговый аппарат. Изучаю варианты. Бумага. Алюминий. Химия. Мое отражение в стекле. Гудение электричества внутри. Трещина в верхнем углу справа. Беру две колы и выхожу на улицу.
– Ну и?
Я поставила свою банку с колой в держатель для стаканов рядом с банкой Джо и забыла, где чья.
– Он тупой, – отвечаю я, отлепляя временный пропуск посетителя от рубашки. На нем указано мое имя, время посещения и красуется сделанная на входе зернистая черно-белая фотка с наполовину обрезанной головой. Я напоминаю привидение.
– Кеннеди, он на твоей стороне.
– Не знала, что у меня есть сторона.
Засовываю скомканный пропуск в карман.
– Если в их распоряжении запись с девять-один-один, то им вообще не важно, что я помню.
Джо тихо вздыхает, и я понимаю, что разговор закончен. Но он продолжает:
– Ты единственный свидетель, Кеннеди…
В голове не укладывается, как такое возможно, ведь в ту ночь надо мной сияли тысячи звезд. Но все продолжают твердить, что темнота скрыла нас от чужих глаз, а сильный ветер заглушил шум.
Джо вытягивает руку над приборной панелью. Я отворачиваюсь к окну, и тогда он берет колу. В небе белеет зигзаг – след от аэроплана. А мне начинает казаться, что через всю Вселенную пробежала трещина, которую не видит никто, кроме меня.
Когда мы с Джо возвращаемся домой, от Лидии нет ни звонка, ни сообщения. Поэтому я захожу на форум посмотреть, не ответил ли кто-нибудь на мой вопрос. Но во входящих одно-единственное сообщение – от Посетителя357. Он прикрепил видео, которое я немедленно запускаю.
Камера направлена на дисплей какого-то прибора, прижатого к голубой стене. Стрелка отклоняется влево от нуля, затем возвращается на ноль, затем снова уходит в отрицательные значения. В кадре только сам циферблат, поэтому непонятно, что вызывает колебания. Этот тип вполне мог сам спровоцировать такое поведение прибора и подделать показания. Я пересматриваю видео несколько раз, затем открываю расшифровку данных с радиотелескопа и запускаю в режиме реального времени в соседнем окне. И перестаю дышать.
Пик-пауза. Пик-пауза. Абсолютное совпадение. Я ошибалась. С программой все в порядке. И с тарелкой все в порядке. Я придвигаюсь к экрану. Руки покрываются мурашками.
Вопрос времени очень важен.
10Нолан
Все забыли про обед. Все забыли, что расследование завершено и письмо на электронку никак не повлияет на его результат. Они ведут себя так, будто время до сих пор работает на нас, хотя прошло уже два года, и последние улики изучены вдоль и поперек. Будто где-то остался кусочек Нолана – и он непременно ускользнет, если они на сверхзвуковой скорости не переберутся в дом Эбби, чтобы посмотреть на анонимное письмо.
Когда в обещанные три часа пришел Майк, его быстро отослали обратно.
– Что случилось? – спросил он, окинув взглядом гостиную.
– Ничего особенного. Они сошли с ума.
Майк похлопал меня по плечу – он все понял. В первые месяцы после исчезновения Лайама в доме толпились его учителя, тренеры и друзья. А когда они стали постепенно отваливаться, Майк привел на помощь людей из приюта, где они с Лайамом работали волонтерами.
У Майка была своя причина присоединиться к поисковой работе: когда он был ребенком, бесследно пропала его сестра. Он отличался от других волонтеров – те приходили и уходили, привлеченные неразгаданной тайной, или мучимые чувством вины, ведь на месте Лайама могли оказаться их близкие, или же попросту нуждаясь в практике для колледжа, как Дейв и Клара-Сара.
Майк посвятил поискам пропавших всю свою жизнь. Пусть его сестру уже не вернуть, он помогает тем, кого еще можно спасти. При мысли об этом становится не по себе, особенно когда видишь его черные волосы с проседью и седую щетину. Всеми забытые телефоны трезвонят внизу, но я не включаю беззвучный режим – пусть звонят. Вдруг это поможет вернуть моих родителей в реальность, вернуть их домой.
Я как раз смотрю в окно, когда на улице останавливается полицейская машина. Мама машет полицейским, приглашает их войти в чужой дом. На дорожке появляется отец, он что-то говорит. Наверное, невидимый мне собеседник – агент Лоуэлл.
Больше всего на свете я хочу просто уйти. И будь я другим ребенком, в другой семье, я бы так и сделал. Закинул бы в рюкзак свое оборудование, смену одежды или даже две, сел в машину и уехал, а никто бы и не заметил. Вернее, заметил бы далеко не сразу. Вот что меня убивает.
Я помню лицо матери, когда я носился по парку и звал Лайама. Когда я звал Колби и слушал, не лает ли он где-то там, среди деревьев. Помню, как веселье на ее лице сменилось раздражением, а затем паникой. Как позже паника превратилась в нечто другое – в неспособность принять то, что отныне стало неотъемлемой частью ее существования. Но и этого выражения я больше не вижу. Оно исчезло, и ему на смену пришло другое чувство. Гораздо хуже. Надежда. И я боюсь думать о том, что случится с мамой, когда эта надежда обернется прахом.
В пустом доме воцаряется тишина. Я наконец-то один. Непривычно, ведь здесь всегда толпится куча народу, и все заняты делом. В такой обстановке очень легко оставаться невидимкой.