— Ещё чуть-чуть, — произносит Нейт. — Потерпи, пожалуйста...
Я слышу, как вздрагивает его голос, но чувствую, как уверенно действуют его руки. Ему приходилось сталкиваться с подобным, видно, не раз.
Моё бедное, такое хрупкое и уязвимое тело покрывается пóтом, кожаное сиденье липнет к открытым участкам кожи, воздух заполняет металлический запах свежей крови вперемешку со спиртом. Я вся горю, жар заполняет мои лёгкие, он сжигает во мне всё: кости, мышцы и суставы..
Я кричу. Я продолжаю истошно вопить, и полотенце в зубах пропитывается моей слюной, пока Нейт ковыряет рану, пытаясь достать до застрявшей пули.
Я думаю, что действительно сейчас умру, потому что боль невыносима, она сводит меня с ума, она лишает меня разума. Я чувствую, что сойду с ума, если это продлится ещё на несколько секунд дольше.
— Всё, всё... — успокаивающе произносит Нейт, прикладывая к ране бинт. — Я её вытащил. Её больше нет, крошка.
А острой боли в одной точке больше действительно нет.
Я чувствую, как ногу обматывают бинтом, как кожи касается мокрая поверхность ткани. Как боль теперь пульсирует, но она не такая сильная, как всего секунды назад.
Нейт заботливо гладит меня по волосам, убирает прилипшие к щекам пряди, прикладывает мокрую тряпку к горячему лбу.
— Вот, выпей. Это для того, чтобы компенсировать кровопотерю.
Вижу протянутую им бутылку воды. Его ладонь вся красная, будто он окунул её в целую банку с чьей-то кровью. Нейт подносит воду к моим губам, осторожно приподнимая мне голову, а я делаю несколько глотков.
— Как ты себя чувствуешь? — интересуется Нейт. — Скажи, что тебе полегчало, умоляю.
Моё сбивчивое дыхание становится тише и спокойнее, и я произношу:
— Я, наверное, всё сиденье заляпала своей кровью...
Нейт нервно смеётся на мой ответ, одновременно выпучивая глаза от шока:
— Ты едва не умерла! У меня чуть инсульт не случился за эти минуты! А сейчас ты смеешь ещё шутить!
— У меня ведь есть прекрасный учитель, — слабо улыбаюсь я.
И тогда в голубых глазах Нейта показывается такой свойственный ему блеск. А потом он тихо с лёгкой улыбкой произносит:
— Ты удивительна, крошка... И знаешь, это не тебе повезло с Гаем. Это Гаю повезло с тобой.
* * *
На меня накинут плед. Я лежу на коленях Нейта всё на том же заднем сиденье. Плед защищает меня от холода, а заботливые руки Нейта придерживают моё тело, не позволяя мне свалиться с сиденья, пока машина мчится по дорогам Сиэтла с бешеной скоростью.
Мы едем в больницу.
Никто из нас не произносит ни слова.
Я всё борюсь с накатывающей волной тошноты, вспоминая вновь и вновь совершённое моими руками, как посчитал бы нормальный человек, злодеяние. Я вспоминаю литры крови. Вспоминаю разбивающийся под моими руками череп. Вспоминаю посыпавшиеся зубы.
Я вспоминаю сотворённое долго, до тех самых пор, пока машина не тормозит.
На этот раз меня поднимает Гай.
Он движется так осторожно, будто боится, что я разломаюсь на части. И при этом спешит, поднимается по ступенькам больницы, пока Нейт выбегает вперёд и открывает ему двери. Я стараюсь вдоволь насладиться запахом его одеколона, пока моя голова лежит ближе к его груди, стараюсь запомнить его касания, пока он бережно держит меня, стараюсь взглянуть ему в глаза, но не могу поднять головы.
В нос тут же бьётся этот знакомый любому человеку больничный запах, аромат лекарств и белых стен. Я вижу разве что проплывающие блики света от ламп на потолке, пока слышатся голоса.
Кто-то возмущается:
— Прошу прощения, сэр, куда это вы напр...
— О, Бог ты мой! — отзывается второй голос, принадлежащий женщине.
Я вижу, как надо мной показывается сразу несколько незнакомых лиц и тел в белых халатах. А я всё теряю и теряю силы, веки наливаются свинцом, прикрывая мне глаза.
Меня укладывают на мягкую кушетку на колёсиках. Я слышу много голосов, превращающихся в грохот, в сплошной шум, не имеющий никакого смысла. У меня болит голова, кто-то прикладывает ко лбу мешочек со льдом, кто-то касается моей руки, готовясь воткнуть иглу капельницы, кто-то дотрагивается до раненой ноги, пытаясь понять, насколько плохо дело...
А кто-то держит мою ладонь в своей. Я узнаю холодную кожу без труда. Узнаю эти кольца, которые касаются моих пальцев.
— Главное, возвращайся, — шепчет он, прижав губы к моему лбу. — Я буду тебя ждать. Каждый свой вдох.
И это последнее, что я слышу, прежде чем потерять сознание, больше не сумев сопротивляться.
* * *
Мне показалось, это был сон.
Когда я открываю глаза, я чувствую на своей руке чью-то лежащую ладонь. Еле раскрываю веки, щурюсь от слепящего солнца, струями вливающегося в палату.
В палату... В тихую, светлую, чистую, белоснежную комнату с мягкой как облако кроватью. Мне показалось, прошло чуть больше миллиона лет с тех пор, как я в последний раз лежала в постели, а не на грязной земле в окружении кирпичей и осколков стекла. Через голову, закрепляясь у носа, у меня натянута носовая канюля, через которую в ноздри поступает кислород. Я не ощущаю больше боли в ноге; мне перевязали рану, а я совершенно не помню, когда.
Гай, сидящий рядом, положив ладонь на мои скрещенные вместе руки, поднимает до этого опущенную голову, почувствовав, как я шевельнулась.
— Ты очнулась, — говорит он, словно спросонья. Часто моргает глазами, и я догадываюсь, что он спал. Прямо здесь. Рядом со мной, прямо на стуле.
Мне больно активно шевелить губами из-за ссадин и синяков, но я улыбаюсь:
— Как видишь, очнулась.
Его рука всё ещё лежит на моей ладони, он гладит мои пальцы, не сводя с меня взгляда.
— Как ты оказалась там? — Голос Гая твердеет как камень, а на прочность – как сталь.
— Уэйн, — не колеблясь, коротко выдаю я.
Он кивает, словно и сам знал об этом. Но лицо не выглядит спокойным. Нет. Он в ярости, просто очень ловко сдерживается.
— Юхууу! — вдруг проносится по палате весёлый голос, когда раскрывается дверь. — Крошка жива! Какая радость! Слава Богу, Аллаху, небесам, Яхье, Зевсу, Посейдону, Одину, Тору и всем остальным божествам, которые существуют или не существуют в реальности!
— Тише! — шикает заглянувшая в комнату медсестра. — Здесь вообще-то нель...
— Да-да! Пардон, мэм, больше не будем. — Нейт захлопывает дверь перед её носом, а потом, поворачиваясь ко мне, потирает руки. — Я так рад видеть тебя живой, крошка! Нет, я знал, конечно, что ты будешь живой, но всё-таки думал, что сперва ты поспишь несколько дней, а тут... Кстати! Я принёс тебе фруктиков!
Гай закатывает глаза, тяжело вздыхая и откидываясь на спинку стула, а я смеюсь, когда Нейт передаёт мне пакет с апельсинами.
— Скажи честно, чувак, — начинает блондинчик, — что ты с ними сделал? Ну, мне просто прикольно было бы услышать. Можем уже поговорить об этом? Ты вернулся весь в крови. Как какой-то мясник. Как будто свежевал мясо.
Гай отвечает спустя несколько секунд:
— Этим я и занимался.
Нейт присвистывает.
— Прикинь, Лина. — Он тычет меня в плечо. — И вот никогда же не поймёшь, он щас преувеличивает или говорит чистую правду.
— Я думаю, чистую правду, — хриплю я.
Сил привстать у меня нет. Я медленно истрачиваю последнюю свою энергию, каким-то образом ещё поддерживающую меня в рассудке. Я потеряла слишком много крови. Я будто бы вот-вот вырублюсь, если попытаюсь сделать лишнее движение.
— Нет-нет, Лина, только не смей покидать эту бренную землю. — Нейт тычет меня в плечо ещё раз. — Ты должна оставаться в здравом уме. Давай поговорим о чём-нибудь!
Я хнычу, веки у меня тяжелеют. Мне приходится очень стараться, чтобы не окунуться в приятный сон.
— О чём же мы поговорим? — хриплю я снова.
— О цветочках и бабочках, конечно же, — спокойным и невозмутимым тоном отвечает Нейт.
Моя грудь дёргается от смеха.
— Ну, или поиграем в «камень, ножницы, бумага», если хочешь. Хочешь?
Я отрицательно качаю головой.
— Ты издеваешься надо мной, Нейти?
— Да.
— Думаешь, я недостаточно настрадалась?
Гай испускает тяжёлый вздох, резко дёргая Нейта в сторону за рукав толстовки, и серьёзным тоном проговаривает:
— Иди, сходи с ума в другом месте. Оставь нас одних.
— Не думаю, что сейчас самое время перепихиваться, — издаёт смешок Нейт. — Я, конечно, понимаю, что уже можно, но всё-таки...
В него летит такой взгляд со стороны Гая, что даже я пугаюсь, и будь я на месте этого блондинчика, давно вылетела бы из палаты.
— Ладно-ладно! — Нейт поднимает руки, потом гладит меня по голове, как ребёнка, и говорит: — Отдыхай, дурочка. Надеюсь, новости тебе понравятся.
Я хочу спросить, что за новости, но он уже мигом выходит из комнаты, будто нарочно оставляя меня в неведении.
Гай переключает внимание на меня снова. Он берёт мою руку, глядит на мою маленькую по сравнению с его руками ладонь, рисует невидимые узоры пальцем. Кольца сверкают при солнечных лучах.
— Я должен спросить кое-что, — начинает он.
— И что же? — произношу я.
— Делали ли они что-то... — Гай замолкает, сжимает челюсть, переводит дыхание. — Касались ли они тебя? Кто-то из них...
Я понимаю, о чём он говорит.
«Насиловали ли тебя?». Вот, что он по-настоящему спрашивает. И насилие в этом контексте подразумевает под собой не только избиения.
— Нет, — отвечаю я.
— Каталина, я знаю Хью, — говорит он, и в голосе проступает злость. — Я знаю, что он любит больше всего. Молоденьких девушек. А в особенности: насиловать их.
Я отрицательно качаю головой и шепчу:
— Но меня он в этом плане не трогал... Хотел, но его остановили.
— Хотел... — повторяет Гай, пока глаза дьявольски темнеют. — Он ещё легко отделался, Каталина. Если бы он попал в мои руки, я отрезал бы ему член и запихал по самую глотку.
— Я верю, — улыбаюсь я, хотя улыбка кажется такой неподходящей и абсурдной в этой ситуации. — Я бы с удовольствием на это посмотрела.