— Ты что, коллекционируешь их?
— Нет, моя Роза, я их ношу.
Я вытаскиваю кольцо с буковкой «N», кручу его в руке, потом кладу обратно: ведь ясно, что означает эта буковка, а лишний раз портить ему настроение своими напоминаниями я не хочу. Достаю другое кольцо: серебряное в виде обвивающего палец змея с глазами из маленьких изумрудов. Тут же вспоминаю об Аспиде, о котором узнала только сегодня, но много раз моргаю, чтобы выкинуть их из головы. Меня так и подмывает расспросить о них своего мужа, но я держусь, боясь сделать что-то не то.
— Какое красивое, — выдыхаю я, глядя на украшение.
— Можешь взять себе, — говорит Гай, подходя ближе. В нос тут же проникает запах его одеколона: самый головокружительный запах. — Будешь смотреть на него и вспоминать меня.
— Ну тогда мне придётся подарить тебе что-то взамен, — произношу я, надевая на палец кольцо. — Какое-нибудь украшение. Чтобы ты носил его и вспоминал обо мне.
Я не даю ему произнести что-то в ответ и сую руки под свою кофточку за спиной. Открепляю замочек, снимаю лифчик и вытаскиваю его наружу. Гай смотрит на меня с удивлением, и при этом я вижу, как дёргается его кадык: он сглатывает. Когда я понимаю, что способна вызывать у этого парня такие чувства одним лишь своим снятием лифчика, самооценка у меня почему-то взлетает до небес. Я открепляю одну бретельку.
— Дай руку, — прошу я.
Гай протягивает руку, всё ещё находясь в неком недоумении.
А я закрепляю бретельку у него на запястье, таким образом создавая некий браслет.
— Будешь теперь вспоминать обо мне, — торжественно заявляю я, любуясь проделанной работой. Сам лифчик откладываю в сторонку.
— Спасибо, — улыбается Гай, рассматривая бретельку, — но боюсь, при виде этого я буду вспоминать твою грудь.
— Ну, моя грудь – часть меня, так что сойдёт, разве нет? В чём проблема?
— Проблема в том, что я буду вспоминать твою грудь и страдать от мыслей, что не могу стиснуть их в руке прямо в эту минуту, — усмехается Гай.
— Зато у тебя всегда будут причины скорее возвращаться домой, — подмигиваю я.
Он со мной соглашается, притягивает ближе и целует в губы. И когда я чувствую, как его влажный язык входит в мой рот, у меня ноги становятся ватными. Каждый раз, чёрт возьми, ему удаётся превращать меня в безвольное создание, когда дело касается прикосновений и поцелуев. Стоит ему дотронуться до меня, и я начинаю сходить с ума.
К счастью, воздух кончается в лёгких быстрее, чем обычно, так что нам обоим приходится отстраниться, иначе, боюсь, у меня остановилось бы сердце.
Гай закрывает шкатулку с кольцами, поправляет рубашку, а я в тайне мечтаю, чтобы он снял её, отбросил в сторону и позволил мне снова им полюбоваться.
— Куда это ты ездила, кстати? — спрашивает вдруг он.
Я напрягаюсь изнутри, но стараюсь не подавать вида. Заправляю за ухо прядь волос, прочищаю горло и отвечаю:
— С Зайдом катались.
Мои слова будто вызвали у него уже особенный интерес. Он поворачивает голову в мою сторону: его брови нахмурены, а губы поджаты.
— Катались с Зайдом? — переспрашивает он. — С чего бы вдруг?
— Ну, я просто попросила. Хотела немного подышать свежим воздухом и выйти из этой тюрьмы.
— То есть, просто попросила? Ни с того, ни с сего просто попросила его покататься, а он согласился?
Я вдруг слышу в его голосе знакомые нотки. Обычно таким же тоном я высказывала своё недовольство касательно глупых девиц, которые глазели на него в ресторане.
Улыбаясь, я щурюсь:
— Ты что, ревнуешь меня?
Он отворачивается:
— Нет. С чего ты взяла?
— О-о-о, мой любимый меня ревнует! Как это мило, чёрт возьми!
— Каталина, не говори глупостей. — Гай качает головой.
— Но, знаешь, ревновать к Зайду очень глупо. Хоть и в каждой его речи обязательно звучит слово «член».
Гай цокает, тяжело вздыхая. А мне почему-то так радостно видеть, какое волнение отражается в его глазах. И умиляет то, что он пытается казаться хладнокровным и безразличным, а на самом деле взгляд говорит сам за себя.
— Слушай, у меня будет к тебе просьба, — вспоминая, произношу я с трепетом в груди. — Я хочу поехать к родителям. Очень. Отвезёшь меня к ним? — Со смешком я добавляю: — Сам можешь не показываться им на глаза. И всё же они, я думаю, должны знать, что я замужем теперь. Мама об этом мечтала, хоть, конечно, и не думала, что это произойдёт при таких обстоятельствах.
Гай вдруг замирает. Его руки, до этой секунды расставлявшие на столике флаконы с одеколоном, останавливаются в одном положении.
— Прости, — говорит он твёрдо, — но это невозможно.
Я напрягаюсь от этих слов. Расчётливых, уверенных и каких-то даже грубых. Опираюсь на стену около него и скрещиваю руки на груди, ожидая объяснений.
— Что значит невозможно?
— То и значит. Я не пущу тебя к ним.
Чувствую, как недоумение уже превращается в возмущение.
— В каком это смысле? — Резко выпрямившись, я подхожу ближе к нему. Глаза Гая встречаются с моими, и по взгляду кажется, что он уверен в своих словах. — Как это «не пущу тебя к ним»? Я хочу поехать к папе с мамой. К своим родителям, и ты не можешь мне запретить это.
— Могу. Даже не сомневайся.
Снова Гай напоминает о том, кто он такой, мне не пришлось делать этого, как просил сегодня днём Зайд. Спокойный, но хладнокровный парень, знающий, что он делает, и не желающий отступать от своих решений.
— А если я пошлю тебя и поеду туда сама? — спрашиваю я, злясь с каждой секундой всё сильнее.
— Я привяжу тебя к кровати, если потребуется, и ты точно не сможешь никуда поехать.
Я бросаю взгляд на его кровать, а потом быстро возвращаюсь к его лицу.
— Ты издеваешься?! — Развернувшись, быстрым шагом направляюсь к двери, но рука Гая хватает меня, оттаскивая обратно. — Отпусти меня! Я хочу поехать к родителям! Я должна поговорить с ними!
— Это невозможно, — спокойно твердит Гай одно и то же. — Ты не можешь ехать к ним.
— Почему?! Дело снова в твоей проклятой семье?! Но я ведь стала Харкнесс! И твоему отцу нужна была я, моей смерти он хотел! А теперь, когда всё в прошлом, я могу повидаться с родителями! В чём проблема?!
— В том, что их нет в Сиэтле уже как две недели.
Его слова не шокировали бы меня в другом случае, но сейчас они звучат грозно и будто бы с потаённым смыслом, который мне не понравится. Единственная причина, по которой папа с мамой могли покинуть Сиэтл — очередной отдых в каком-нибудь курортном городе, а я сомневаюсь, что после моего исчезновения у них было бы настроение где-то развлекаться.
— Почему? — спрашиваю я, заметно успокоившись, потому что злость обратно сменилась недоумением. — Куда они уехали? Где они сейчас?
— Далеко отсюда.
— Зачем?
У Гая словно дыхание останавливается. Меня это напрягает вдвое сильнее, чем его выражение лица.
— Я не уверен, что тебе нужно знать это.
— А я уверена, что мне нужно всё знать.
Он отрицательно качает головой, опуская взгляд вниз. Будто избегает моего взгляда. Выпускает из своей хватки моё запястье, но я хватаю его за руку, когда он делает шаг в сторону.
— Гай, говори, — почти приказываю я. — Сейчас же.
— Нет.
— Ты должен мне сказать, раз начал!
— Я не должен тебе ничего говорить, Каталина.
Крепче сжимаю его руку, будто моих сил было бы достаточно для того, чтобы его припугнуть. Однако я знаю, что их совсем не хватит для того, чтобы и на миллиметр его сдвинуть с места.
— Гай. — Мой голос уже груб. Я не собираюсь любезничать. — Если ты сейчас же не признаешься сам, я выведаю всё у Зайда. Он с удовольствием расскажет, ведь не является тем, кто любит секретничать.
И будто в доказательство своих слов я разворачиваюсь, но он перехватывает мою руку прежде, чем я успеваю сделать пару шагов.
— Сядь, — приказывает он.
— Я тебе что, собачка, чтобы со мной так разговаривать?
— Каталина.
Я послушно сажусь из-за одного его взгляда, который он в меня бросает, и ненавижу себя за это. Хотя и видно, что он собрался что-то сказать.
— Хорошо, я скажу тебе, в чём дело, — говорит Гай, вставая передо мной.
Когда я сижу, я будто становлюсь в миллион раз меньше него. Когда он стоит во весь свой рост и смотрит на меня сверху-вниз.
— Я слушаю, — тороплю его я.
— Почему ты такая упрямая?
— Потому что научилась добиваться своего. Не помнишь, однажды ты сказал мне не быть послушной и не потакать всем подряд?
Он качает головой, будто и впрямь не помнит. Но, я думаю, ему просто не хочется признавать того факта, что его совет, данный мне однажды, теперь играет не в его пользу.
— Так что, повторяю: я тебя внимательно слушаю. Начинай свои объяснения.
Гай щёлкает языком, тяжело вздыхает, треплет свои идеальные мягкие волосы, и пара прядей лезут ему на глаза. Его причёска всегда аккуратна и приглажена назад, так что мне даже непривычно видеть его таким. Видела лишь вчера ночью, когда он нависал надо мной на задних креслах своей машины.
— Ты не можешь ехать к своим родителям, — произносит он то, что уже произносил миллион раз за последние несколько минут. — Потому что... — Он ударяет рукой по стене. — Чёрт!
— Что? — Я слышу, как мой голос выдаёт всё то волнение, которое копится в моей крови и течёт уже по венам. — Что с ними?.. Они...
— Нет. Они в порядке. В полном.
— Тогда в чём же дело?
Тишина длится несколько секунд, показавшихся мне вечностью. А потом Гай делает ещё один тяжёлый вдох, словно признавая поражение, и наконец чётко выговаривает:
— Твои родители думают, что ты уже месяц как мертва.
У меня от шока разжимаются руки, которые я стискивала в кулаки, держа их на своих коленях. Дыхание сбивается будто от мощного бега.
— Что? — Голос тихий, совсем не такой, какой звучал всего несколько минут назад. — В каком смысле?
— Я инсценировал твою смерть, — признаётся Гай. — Подстроил всё так, чтобы они посчитали тебя мёртвой. Они видели тело – как они думают, твоё. И не выдержав горя, они покинули Сиэтл. Думаю, навсегда.