Не думаю, что пять баксов – большие деньги для людей, работающих на мафию. Но Нейт с таким энтузиазмом это сказал, что я невольно удивляюсь.
Вокруг меня одни ненормальные, и все ненормальны по-своему.
– Я постелю тебе на диване, а ты поспишь, – произносит Гай как ни в чём не бывало, распаковывая новое постельное бельё.
Я смотрю на него как на полного кретина, потому что никогда прежде ещё не встречала настолько невозмутимых людей.
– Всё слышала? – спрашивает он. – Ты должна поспать.
– Я пыталась тебя пристрелить только что, – растерянно напоминаю, словно он этого не помнит.
– Но поцеловала перед этим, – кратко отвечает Гай.
Говорит так, будто поцелуй затмил собой мой ужасный поступок. Перевесил его.
Нейт улюлюкает:
– Ого-го, ребятушки! Вы чмокнулись? Я пропустил самое интересное?
Я отворачиваюсь и потираю покрасневшее от наручника запястье.
– Знаешь, все мы от любви становимся дебилами, – заговаривает Нейт снова, хрустя чипсами, которые достаёт из пачки и бросает себе в рот. – А Гай ещё и не просто дебил, он ультрадебил, потому что по-другому такого рискового чела назвать нельзя… Вот я, например, ради Моники тоже готов на тупые поступки, но у меня мозг отключается не до такой степени.
А я как дура сбегала из дома по ночам, чтобы встретиться с Гаем, наплевав на всё остальное, что когда-то было важно для меня.
Так что он абсолютно прав.
Следующие полчаса или чуть больше, когда вечно весёлый блондинчик покидает комнату для разведки, я пытаюсь закрыть глаза и считаю в голове каждую мушку, которую вижу на внутренней стороне век. Или перебираю в уме числа. Пробую множество других способов, но уснуть не выходит. Я переворачиваюсь с одного бока на другой почти каждую минуту, а сон так и не приходит, словно издеваясь.
– Не можешь заснуть? – спрашивает Гай, сидящий у стены.
Я молча качаю головой в знак отрицания.
– Может быть, ты просто проголодалась?
– Нет. – Потом зло добавляю: – Скорее, всё из-за того, что ты тут сидишь.
Он усмехается:
– Прекрати играть роль стервы. Ты ведь совсем не такая. Ты мягкая.
– И моя мягкость едва не погубила меня. Мне нужно было тебя послать ещё в первый день. Но ты умудрился влюбить меня в себя.
– И тебя это так злит?
Я привстаю с дивана, опираясь на локти, и вздыхаю. Сейчас ощущается горечь и неприятная тоска, потому что я вспоминаю родителей.
– Мама с папой говорили, что любовь – это нечто прекрасное. Что от неё хочется петь и танцевать. По крайней мере, такими я их помню.
У Гая меняется взгляд. Наверное, любое упоминание моего отца для него болезненно. Он хмурит брови, словно злится.
– Сделав то, что твой отец сделал с моей матерью, он перестал быть человеком, – цедит он. – Кормак просто врал тебе всю жизнь.
– Почему вы вообще так уверены в том, что это сделал именно он? – не выдерживаю я. Почти вскакиваю с дивана, бросив одеяло в сторону. Снаружи грохочет музыка, мешая думать. – Почему вы не допускаете и мысли, что его могли просто подставить?
А веришь ли ты в это сама? – спрашивает меня внутренний голос, но я стараюсь отмахнуться от него.
– Каталина, такие дела внутри преступных синдикатов легко выявляются. – Гай опускает лицо, вероятно, чтобы я не видела, насколько гнев сейчас поглощает его. Или печаль. – Твой отец уничтожал жизни людей и враждовал с Харкнессами наравне с остальными ирландскими кланами. Этого должно быть достаточно для того, чтобы откинуть твои сомнения.
Я не знаю, что ему ответить. Тщетно пытаюсь найти оправдания папе и убедить саму себя в том, что это всё ужасная ошибка… Но, видно, я и в самом деле никогда не знала правды.
– Но папа… – начинаю, запинаясь. – Я же знаю его. Он не стал бы никогда…
– Кормак О’Райли отошёл от дел при помощи своего брата и успешно начал легальный бизнес, скрывая свою прошлую жизнь ото всех вокруг. – Последнее Гай добавляет с нажимом: – Ты не знала его. Совсем.
Я опускаю взгляд. Не могу позволить себе снова заплакать. Слёз пролито достаточно. Остаётся лишь смириться с уготовленной мне участью, о которой я пока даже не имею полного представления.
– Скажи, ты всё ещё хочешь сбежать от меня? – спрашивает Гай.
Подняв глаза, я отвечаю чистую правду:
– Да.
Он качает головой:
– Это не тот ответ, которого я ждал. Тебе легче привыкнуть ко мне, нежели сторониться.
– А если я не хочу привыкать к тебе? Что, если я хочу забыть о твоём существовании?
– Не хочешь. Всё это обман, за которым ты пытаешься скрыть свои истинные чувства, Каталина. Я знаю. Потому что сам поступаю так уже много лет.
Гай кажется таким грустным сейчас, что я снова вижу в нём совершенно другого человека. Парня, который никогда не причинит никому вреда. Парня, который не знает, что значит чужая кровь на руках.
– Что тебе будет за убийство того… Серебряного? – спрашиваю я тихо.
– Он был очень ценной фигурой. Контролировал Вашингтон под эгидой «Могильных карт». Но у меня есть убедительное оправдание – он нарушил важное правило между вьетнамцами и Харкнессами. Если мне удастся убедить отца в том, что это веская причина, мне ничего не будет. Но если нет… Полагаю, меня просто изобьют.
Слова об избиении возвращают меня в момент, на котором Нейт упоминал возможность Вистана Харкнесса жестоко наказать сына. Так что следующие слова вылетают из моих губ быстрее, чем я делаю вдох:
– Покажи мне свою спину.
На мою неожиданную просьбу Гай удивлённо приподнимает брови, потом хмурится, спрашивая:
– Зачем?
– Нейт сказал, что я пойму отношение твоего отца к тебе, если увижу твою спину. Покажи мне её. Я хочу всё понять.
Гай отрицательно качает головой, отказываясь. Я даже вижу, как его пальцы сжимают край рубашки, словно кто-то способен подойти сзади и снять её с него, выставляя напоказ спину.
Я встаю с дивана и медленно подхожу к нему.
– Покажи, – снова требую. – Покажи мне её.
– Нет, Каталина. Закроем эту тему.
Я кладу ладонь на его руку. Могу поклясться богом, что он вздрагивает от моего прикосновения.
– Я не уйду, пока ты не покажешь, – голос у меня выходит уверенный. – Я серьёзно.
Гай поднимает на меня свой взор. Глаза горят каким-то едва заметным страхом, а губы сжимаются в тонкую линию.
– Ты уверена в том, что хочешь заглянуть в мою душу? – спрашивает он. – Ты только что изъявляла желание меня никогда не знать.
– Раз неизбежное уже случилось, поздно поворачивать назад, – говорю ему я.
И тогда Гай словно решается.
Его пальцы тянутся к пуговицам. Я задерживаю дыхание, когда он расстёгивает их по одной, обнажая грудь. А потом рубашка спадает, и я в полной мере вижу всё: его подтянутое тело, каждый отточенный мускул, татуировки. На его левой руке чуть выше запястья взлетает птица Феникс, которую я уже видела, посреди груди виднеется большой крест, а от левого бедра почти к самой подмышке ползёт распахнувшая пасть чёрная змея, образуя волнистую чёрную линию на боку. Ровно посередине, на подвздошной кости, там, где сидят чёрные боксеры и штаны, я вижу небольшую, но ясно читабельную надпись:
бездна взывает к бездне[8]
Не дав мне возможности ещё детальнее всё рассмотреть, Гай разворачивается, наконец демонстрируя мне то, что я так хотела лицезреть.
У меня сердце падает вниз от увиденного.
По всей его спине расползаются небольшие округлые шрамы с неровными, словно рваными краями, которые будто обработали паяльником. Их так много, что я невольно задумываюсь: при каких вообще обстоятельствах можно было их получить?
– Что это? – хрипло спрашиваю я.
– Доказательства моей слабости, – отвечает мне холодный голос Гая. – Я рос в мире убийц, жил с убийцей в одном доме с рождения, и было ожидаемо, что вскоре подобное потребуется и с моей стороны. Отец бросал к моим ногам предателей, должников, нежеланных… Всех, кого он считал лишними. А потом приказывал пытать. Пытать до тех пор, пока они не задохнутся от боли. – Его голос, до этого спокойный, теперь переходит в слабый, едва слышный. – Впервые это произошло на моё двенадцатилетие. В мой день рождения он приказал мне казнить одного человека на глазах у его семьи. От меня требовалось отсечь ему голову. Я не смог этого сделать. И тогда отец велел мне снять рубашку и подставить голую спину. В руках у него уже была сигара.
Ему не нужно продолжать, чтобы я поняла, что произошло далее. Сердце сжимается до боли, у меня начинают дрожать руки и потеть ладони.
А Гай продолжает:
– Он потушил о мою спину первую сигару. Держал её до тех пор, пока она не потухла окончательно. Мне запрещено было издавать хоть звук. Пришлось вонзить зубы в губы до крови, потому что я смертельно боялся разозлить отца сильнее. Когда я встал, он сказал, что впредь моя спина будет напоминанием о моей слабости. О слабости, которая не дозволена тем, кто был рождён с кровью Харкнессов. С тех пор он называет мою спину Доской наказаний.
У меня пересыхает во рту. Перед глазами живо появляется двенадцатилетний Гай, совсем ещё ребёнок, с задранной кофтой, подставивший спину родному отцу, который безжалостно тушит о него сигары. А детская кожа лопается от ожогов и ещё долго болит и медленно заживает.
Тот случай был не единственный. Шрамов у него очень много.
Я пячусь назад, не зная, что больнее осознавать: сам факт того, что ему вообще пришлось подобное пережить, или то, что это всё сделал с ним его родной отец?
– Мне так жаль, – тихо шепчу я, борясь с подступающим к горлу комом. – Правда, жаль…
Он поворачивается обратно.
Мне становится дурно от того, что я буквально заставила его пережить те ужасные события вновь. От нахлынувшей волны сожаления я опускаю голову, понимая, что никогда не знала подлинную историю Кровавого принца, которого таковым сделал его отец. Ведь если с детства учить ребёнка убивать, кто вырастет в итоге?