Я смотрю в его глаза, пытаюсь уловить в них что-то живое. Что-то, за что можно было бы ухватиться как за единственный способ ещё оставаться в здравом рассудке.
Но я уже давно потеряла рассудок. Ещё с той секунды, когда размазала голову Хью по бетонному полу.
Я медленно поднимаю пистолет. Рука дрожит, а в голове на секунду мелькает мысль: я могу повернуть дуло и быстро выстрелить в самого Вистана. Могу убить его прямо сейчас, могу отомстить за страдания двенадцатилетнего мальчика и его мать. Желание сильное, оно горит внутри меня как пламя, как разразившийся лесной пожар.
Но, разумеется, я не могу поступать так безрассудно. Мы не в кино со счастливым концом, мы не знаем, как завершится мой поступок. Если я промахнусь, последуют мучения куда хуже. Наверное, за попытку убийства босса «Могильных карт» меня превратят в пепел, перед этим долго и коварно пытая. Наверное, в этот момент всем будет уже плевать на то, что я – Харкнесс.
Я опускаю палец на курок. Только сегодня Нейт учил меня стрелять, но я никогда бы не подумала, что это умение обернётся против меня. Что применить его мне придётся на человеке, которого я люблю.
Да. Я люблю его.
Гай кивает мне. В его зелёных глазах нет ни капли страха, нет даже и тени отчаяния. Словно каждый день в него стреляют, словно каждый день он становится жертвой отца.
Хотя, может, так и есть.
– Пять, четыре, три, – считает Вистан громко.
Я опускаю дуло и целюсь Гаю в ногу – туда, где меньше всего шансов нанести ему сильный вред. Стрелять в туловище нельзя, это очевидно, ведь я рискую задеть жизненно важные органы, а если в голову – могу его убить.
– Два, один… – заканчивает Вистан.
И я стреляю.
В ушах звенит, рука вздрагивает от отдачи. Пуля вылетает быстрее, чем я успеваю понять, что действительно нажала на курок. У Гая искажается от боли лицо, хоть он и остаётся безмолвен, а потом падает на колени. Мужчины, держащие его с обеих сторон, отпускают его руки, позволяя упасть.
– Умница! – произносит Вистан восхищённо и гладит меня по голове.
А я в ужасе смотрю на то, как штанина Гая пропитывается кровью, а вокруг нет помощи. У меня разрывается душа, я чувствую, как что-то внутри меня морщится, иссыхает, превращается в пепел, распадается на миллион частей.
Пистолет падает из моих ладоней. Я обессиленно опускаю дрожащие руки, неспособная отвести взгляд от раненого Гая.
– Теперь мы поступим так, милая невестка. – Вистан обходит меня и приближается к сыну, хватает его за волосы так, чтобы поднять лицо. Гай шипит от боли, сжав зубы, но видно, что боль от пули затмевает её. – Я поиграю в господа бога и дам этому жалкому щенку шанс выжить. Вы оба посидите в моей темнице определённое время. Позволяю тебе делать всё, что захочешь, чтобы его спасти. Затем я вернусь за вами, и, если мой неотёсанный сынок не истечёт за это время кровью и не сдохнет как собака, так уж и быть, прощу вас всех и верну в свою семью.
У меня всё падает вниз. Я поднимаю полный слёз взгляд и кричу:
– Вы обещали, что оставите его в покое, если я выстрелю!
– Нет, я просто не договорил, – ухмыляется он в ответ.
В следующее мгновение нас хватают всё те же мужчины, а потом волокут по просторным коридорам поместья. Я не сопротивляюсь, не сопротивляется и Гай, пока нас тянут вдоль дверей, пока нас провожают взглядами горничные, которые наверняка за годы работы у Харкнессов привыкли видеть много ужасающих сцен. Поэтому никто нам не помогает. Никто нас не спасает. Никто и не думает об этом.
А потом нас бросают в небольшую серую комнату, похожую на средневековую темницу. Здесь источником света служит лишь тусклая лампочка на бетонном потолке, холодно и пахнет сыростью. Железные толстые двери закрываются. На серых стенах видны следы от крови, и я догадываюсь: здесь проводят пытки или убивают людей.
Гай громко дышит, опираясь на стену окровавленной рукой и сползая вниз. Потом он пытается приподняться с пола, но ему это не удаётся, силы уже иссякают капля за каплей.
Я бросаюсь к нему, а слёзы безостановочно текут из глаз.
– Прости меня, – молю его я, хватая его за руку. – Пожалуйста, прости меня. Я не знала, что мне делать… Я не могла…
– Всё хорошо, – хрипло отзывается он. – Не плачь, пожалуйста.
Его рука тянется ко мне, он проводит ладонью по моей щеке, а кровь всё течёт и течёт из раны. Гай бледнеет прямо у меня на глазах. А я боюсь снова увидеть его спину и несколько новых ожогов, оставленных рукой отца.
Опуская взгляд к ране на его ноге, я вижу проделанную дыру и разорванную часть штанов от выстрела. Гай хромал, пока нас волочили сюда. От этого я задаюсь вопросом, задета ли его кость.
– Нужно перевязать рану, – говорю я, шмыгая носом.
Я опускаю взгляд к своему платью и без промедлений хватаю подол, а затем пытаюсь разорвать его руками. Но у меня ничего не выходит, и тогда я вспоминаю о перочинном ножике Гая. Обыскиваю его и нахожу в кармане ножик, радуясь тому, что никто не догадался обыскать и обезвредить нас. Отрезаю большой длинный лоскут ткани от собственного платья. Я знаю, что должна вытащить пулю, как делал это со мной Нейт, но у меня нет ни щипцов, ни антисептика. Мне страшно причинить ему больше вреда своими действиями.
– Сперва проверь… пулю, – еле вырывается у Гая голос. Глаза полузакрыты.
– Что? Я не понимаю…
– Она могла… могла пройти навылет… не застрять.
Кивнув, опускаюсь к нему, и Гай слегка приподнимает ногу, согнув в колене. Проверив всё, как он просил, понимаю, что пуля действительно вылетела, не оставшись внутри.
– Её там нет, – говорю я. – Она прошла насквозь.
– Это хорошо…
И вместе с этими словами легче становится и мне.
Я беру отрезанный кусок платья и обматываю им рану.
– Нет, Каталина, – хрипит Гай. – Нужно… нужно наложить жгут.
– Что?
– Просто… повязка не поможет… Надо остановить… кровь… В первую очередь.
И я сразу бросаюсь выполнять всё, что он сказал.
Ножиком я разрезаю штанину, оголяя его ногу полностью и эту же штанину затем использую как жгут. Обхватываю ею его ногу и, насколько позволяют мои силы, крепко завязываю чуть выше раны.
Руки у меня заляпаны кровью. Я завязываю тугой узел, стремясь остановить кровотечение. Всё, что я могу сейчас сделать для него.
Горячий лоб Гая покрыт пóтом, каштановые намокшие волосы прилипли к его коже, он тяжело дышит, словно просто вдыхать воздух ему приходится с большим трудом, глаза то закрываются, то открываются, а голова беспомощно опирается на стену.
Мне хочется кричать от жалости, которую я сейчас к нему испытываю.
– Чем я могу ещё помочь тебе? – Я плачу. Потому что видеть, как ему больно – почти то же самое, что испытывать жгучую боль самой. Словно кто-то разрывает мне все внутренности, и я истекаю кровью в куда больших количествах, чем Гай. – Подскажи, я всё сделаю… Как мне тебе помочь?
– Остальное уже зависит не от тебя, моя роза, – шепчет он. – Пожалуйста, теперь просто побудь рядом.
Я оглядываюсь по сторонам, с трудом избавляясь от безостановочно заполняющих глаза слёз. Он такой горячий, что в голову лезет одно желание попытаться как-то охладить его. И мне удаётся заприметить тянущуюся вдоль стены через всю камеру толстую будто запотевшую трубу с показывающимися на ней капельками воды. Схватив оторванный кусок подола платья с пола, я бросаюсь к трубе и проверяю её на ощупь. Холодная. Значит, эти капельки результат конденсата. Я стараюсь осторожно намочить руки, не задевая слоя пыли, а затем возвращаюсь к Гаю, чтобы намочить ему горящий лоб этой совсем пока незначительной влагой. У него словно повышена температура. Это может быть хорошим знаком, если в результате она не превысит норму. Его организм борется.
Лоскутом ткани вытираю пыль с ледяной трубы и дожидаюсь, когда на ней снова появятся капельки. И когда это происходит через какое-то время, собираю их куском подола платья, повторяя процесс несколько раз до тех пор, пока не остаюсь довольна полученной влагой.
С намокшей тканью возвращаюсь к Гаю, падая рядом с ним на колени. Сперва решаю намочить его лоб, затем провожу мокрой тканью по засохшим и бледным губам.
– Как мне достать нормальную воду? – плачу я, не в силах терпеть этого ужаса. – Тебе нужно попить, а я… Боже, я не знаю, как достать тебе воды…
Он с усилием поднимает руку и касается моих волос.
– Каталина… – хрипло отзывается Гай. – Всё будет в порядке.
И тогда, пытаясь держать себя в руках, стараясь подавить истошный вопль, я пододвигаюсь ближе к нему и кладу голову на его еле вздымающуюся грудь, обхватываю руками его торс, прижимаясь ближе. Я ощущаю, как рука Гая поднимается, а потом опускается к моей голове, нежно гладя волосы.
– Пожалуйста, – шепчу я, пока на его разорванную рубашку капают мои слёзы, – только не умирай.
– Я не могу уйти, пока ты в опасности.
– Хватит думать обо мне! Ты истекаешь кровью, Гай, ты… – У меня хрипит голос, ещё одна слеза скатывается по щеке. – Ты можешь умереть… Из-за меня. Ты не должен думать обо мне сейчас.
Гай гладит меня по волосам, прижимая мою голову к своей груди, делает тяжёлый вздох и говорит с лёгкой улыбкой:
– Пока только мысли о тебе сохраняют мой рассудок.
И я замолкаю.
Потому что больше ничего и не надо говорить. Не подыскать нужных слов, когда кто-то смотрит на тебя так пронзительно и с такой теплотой. Хотя всем, наверное, всегда казалось, что Кровавый принц не может ни на кого так смотреть.
А он, оказывается, может…
Больше не произнося ни слова, я забываюсь в его объятиях, пытаясь согреть его теплом собственного сердца. Я прижимаюсь к нему плотнее и внимательно слушаю стук в его груди: ведь, по крайней мере, пока что я его слышу.
Когда спустя какое-то время открываю глаза, я надеюсь увидеть потолок в доме Гая. Я просыпаюсь, надеясь, что произошедшее мне лишь приснилось. Что это был просто страшный кошмар, который остался за пределами реальности.