Но мои руки всё ещё обнимают Гая, и мы всё ещё лежим на холодном полу какого-то сырого помещения, полного затхлости и пыли.
Я направляю взгляд к двери. Она заперта. Я не знаю, сколько прошло времени, не знаю, надолго ли я вырубилась и когда Вистан вернётся. Может быть, прошло только чуть больше часа? Или целая ночь уже миновала?
Привстав с груди Гая, я морщусь от неприятной боли в собственной ноге и разминаю руки. Потом поворачиваюсь к лежащему неподвижно парню.
– Гай? – тихо произношу я.
Он не отвечает.
– Гай, просыпайся, – шепчу, осторожно тормоша его за плечо.
Взгляд падает на пропитавшийся кровью кусок штанины, которым я обвязала ему рану, и внутри у меня всё холодеет.
– Гай? – повторяю я, боясь самого худшего. – Пожалуйста, очнись.
Но он всё ещё мне не отвечает.
Я едва не задыхаюсь, когда осторожно и со жгучим страхом тянусь к его лицу и касаюсь кожи.
Холодная, как у мертвеца.
Как у мертвеца…
– Нет, нет, нет, нет…
Его рука безвольно лежит на груди, глаза закрыты, лицо бледное, словно из него выкачали всю кровь.
Я, кажется, теряю рассудок.
– Гай! Гай, пожалуйста, открой глаза!
И вот снова.
Осознание даёт мне звонкую пощёчину. Я чувствую себя так, будто разом ломаются все кости. Словно взрывается каждый сустав.
Слёзы бесконтрольно вырываются из глаз, а потом реками текут по моим щекам, на которых ещё не успели высохнуть прошлые мокрые дорожки. У меня начинает дрожать тело, когда я на коленях подползаю к Гаю ближе и беру его лицо в свои ладони.
– Прошу, – хриплю я. – Ты сказал, что не уйдёшь… Ты обещал…
У меня кружится голова, но я по-прежнему смотрю на его безмятежное бледное лицо, разговаривая с ним так, будто он всё слышит.
Я хочу верить, что слышит.
Я падаю лицом на его грудь, сжимая рубашку пальцами, и молюсь. Впервые в жизни я действительно молюсь. Я прошу кого-то, кто находится там, наверху, пощадить его. Вернуть его. Прошу, чтобы всё это волшебным образом обернулось в простой кошмарный сон.
– Я никогда не просила тебя ни о чём, – шепчу я, а голос всё пропадает и пропадает, превращаясь в беспомощный хрип, – но сейчас… Сейчас я взываю к тебе с одной-единственной просьбой. Пожалуйста, – говорю я, – только не он…
Рубашка Гая намокает от моих слёз, в воздухе больше не пахнет кровью, а лишь отчаянием, вырывающимся из моих уст. Оно пропитывает собой кислород, которым я дышу, заполняет каждую клеточку тела, которое я имею.
– Прошу тебя, не забирай его, – плачу я сильнее. – Ну пожалуйста… Это всё, о чём я тебя попрошу…
Куда легче я бы смогла пережить падение с высоты или удар молнии. Эта боль хуже, чем если бы кто-то раскрыл мне грудную клетку и вытащил наружу моё сердце, пока я нахожусь в сознании.
Всё это показалось бы мелочью и пустяком по сравнению с тем, что творится в моей душе сейчас.
Из-под разорванной рубашки Гая виднеется татуировка: «бездна взывает к бездне».
Я всё же стала его бездной…
Каждый громкий удар моего сердца издевательски напоминает мне: «Ты всё ещё жива. Ты, видно, отняла его жизнь, но зато продолжишь жить сама как ни в чём не бывало». Эти мысли рвут меня на части. Они бросают в меня камни, разбивая моё тело в кровь.
Один удар.
Второй удар.
Третий удар.
…
Сорок пятый удар.
Меня сжигают живьём. Меня делят на миллионы частей. Меня бросают в кипящую воду. А я всё ещё жива, хотя хотелось бы умереть.
Всё ещё дышу воздухом, который отняла у человека, отказавшегося от всего ради меня.
Это моих рук дело. И я не заслуживаю права жить.
Проходит вечность с момента, как мне хочется взять в руку нож. И в следующее мгновение происходит нечто такое, что я рассыпаюсь на миллион частей.
Потому что произносят моё имя.
– Каталина?
Моя голова лежит на его груди, и я вдруг слышу это. А потом чувствую слабый, почти незаметный стук, который словно нарастает: либо в моём воображении, либо в реальности.
Я не поднимаю головы, не шевелюсь, превратившись в сплошной камень.
Я сошла с ума…
Я спятила…
Мне всё это снова мерещится…
Мне страшно. Мне кажется, если я вдруг подниму взгляд, голос исчезнет, стук прекратится. Рука, лёгшая на мою голову, испарится.
– Каталина, – хрипит голос, а тело подо мной шевелится, – не плачь… Я всё ещё здесь. Я никуда не ухожу.
И я в полной мере сознаю, что всё же не спятила.
Подняв голову, я вижу красивые зелёные глаза Гая. В них нет блеска, они потухли, но это больше не имеет никакого значения по сравнению с тем фактом, что он всё ещё жив.
Что тот, кто находится наверху, исполнил мою просьбу и ответил на мольбу.
Глава 27
Я глажу волосы Гая, радуясь тому, что его глаза ещё полны жизни. Да, блеск очень тусклый, но он всё же есть, и это самое главное. Кожа холодная и бледная, и я понимаю, что пуля могла вызвать снижение давления, оттого и бледность и почти незаметный медленный пульс. А моя паника лишь усугубила ситуацию.
Гай не умирал и не вернулся из мёртвых, как мне показалось сперва. Он меня ни на секунду не покидал, сдерживая своё обещание.
Дверь со скрипом открывается.
Я даже не сразу слышу, как в помещение кто-то входит. Лишь спустя несколько секунд в ушах раздаётся грубый шаг ботинок по бетонному полу.
– Я поражён. – Вистан хлопает в ладоши, словно наблюдает за интересным представлением. – Как оказалось, этот щенок всё же не настолько убог и беспомощен, как я считал! Я ставил шестьдесят процентов на то, что он сдохнет. Ну или же моя прелестная невестка оказалась чертовски хорошим ангелом-хранителем. – Он кратко смеётся, будто бы то, что его родной сын лежит в луже уже свернувшейся крови, едва не умирая, брошенный в настоящую темницу, нечто забавное. – Приведите его в порядок.
И по его команде двое всё тех же мужчин синхронно кивают и беспрекословно выполняют приказ. Они хватают ослабшего Гая под мышки с обеих сторон, поднимают и тянут к выходу. Я остаюсь неподвижна, уставившись на собственные руки. Мир вокруг вдруг начинает вращаться, а к горлу подступает тошнота.
Вистан подходит ближе, я вижу его идеально начищенные туфли перед собой, потом ко мне тянется рука с перстнем и поднимает мою голову за подбородок.
– Я сдержу своё обещание, – говорит он с ухмылкой. – Ваши друзья прощены за предательство только потому, что повлияли на претворение прекрасной идеи в жизнь. – Я больше не чувствую ничего, пока он уверенно, твёрдо и с насмешливым тоном продолжает говорить: – Мой неотёсанный сопливый сын принят обратно. Как и ты. Добро пожаловать в семью, Каталина Харкнесс.
И после этого Вистан выходит из камеры, оставив дверь открытой.
Сидя на бетонном холодном полу возле кусков ткани, обессиленная, с разрывающейся болью головой и перепачканная в крови Гая, я всё пытаюсь понять, погубит ли меня дикая нарастающая ненависть к этому жестокому бездушному человеку или же во мне растёт желание расплющить его голову точно так же, как и череп Хью.
И я наконец решаю: он точно поплатится за то, что сделал. Пусть в этом никто не сомневается.
Когда я выхожу из временного заточения, глазам предстаёт широкий коридор, ведущий к лестнице. По сторонам от меня расположены железные двери, подобные той, из-за которой я только что вышла. Мраморный пол устлан дорогим ковром, по которому я бесшумно ступаю. Моё роскошное платье теперь выглядит не так роскошно, однако это самое последнее, о чём я думаю, когда осторожно поднимаюсь по лестнице, не слыша никаких звуков – лишь тишина, давящая и устрашающая. Я поднимаюсь из частного подземелья Харкнессов на первый этаж, оказываясь в просторном блестящем фойе.
Грёбаные чудовища, помешанные на королевской тематике. Как настолько ужасные люди могут жить в таком красивом месте?
– Кто тебе позволил ходить по дому в подобном виде? – раздаётся презрительный тон за моей спиной.
Обернувшись, я обнаруживаю Дианну Харкнесс – красивую, нарядную, но совсем не настроенную на добрую беседу. Рядом с ней стоит молодая горничная, опустившая в повиновении взгляд. Словно принцесса и её фрейлина.
Мне вдруг вспоминается, что я практически ничего не знаю о Дианне, как не знаю ничего и о пропавшем Теодоре – младшем брате Гая.
– Приведи себя в порядок, господи, – закатывает глаза Дианна. – Не позорь нашу фамилию, раз осмелилась стать одной из нас.
– А ты думаешь, опозорить её может только мой вид? – У меня от желчи горит горло, я хочу выплеснуть её прямо в лицо сестре Гая.
Дианна округляет глаза, словно никто никогда не смел раскрывать рта перед ней до этой самой минуты. И я почему-то вижу в ней немного себя из прошлого. Папина принцесса. Никто ничего не скажет, никто не осмелится забрать у неё любовь отца.
– Я очень не советую тебе дерзить мне, – произносит она угрожающе. – Я с лёгкос…
– Неужели ты знаешь обо всём, что делает отец с Гаем, и молчишь?
Она смотрит на меня твёрдо, на её красивом аристократическом лице не видно никаких эмоций.
– Честь семьи – дело очень тонкое, – наконец отвечает она, но не успевает добавить ещё что-то, как я, в ужасе от этих слов, перебиваю её мысли:
– О какой чести может идти речь?! Отец мучает сына всю его сознательную жизнь! Как вы можете позволять такому происходить в доме?!
– Гай виноват сам. – Хладнокровие, с каким Дианна это произносит, заставляет моё сердце содрогнуться, а затем упасть куда-то вниз. – Если бы он делал всё, чего хотел папа, многого можно было бы избежать.
– Убийство человека – это то, чего хотел твой папа от двенадцатилетнего мальчика, – напоминаю я, нарочно выделяя возраст.
Я знаю, что разговаривать с человеком, росшим в центре преступного мира, бесполезно. Она считает происходящее вокруг себя нормой, это понятно. И всё же мне так хочется, чтобы у неё дрогнул хотя бы голос. Чтобы в голову поступило хотя бы одно маленькое сомнение в адекватности действий своей семьи.