Грега, я спросила его о тебе, но он ничего не смог или не захотел сказать мне. И только когда в газетах опубликовали полный список погибших, я узнала, что ты жив. — Она смолкла и какое-то время смотрела в окно, прежде чем продолжить. — Я удивлялась тому чуду, которое спасло тебя, но не тому, что ты продолжаешь жить, а Грега нет. Я никогда бы не пожелала, чтобы ты погиб вместо него, и не пожертвовала бы твоей жизнью ради него.
Покраснев, он уставился на скатерть. Она никогда никем не пожертвовала бы, а он сделал бы это. Он разрушил бы все — свою дружбу с Грегом, его отношения с Дорис, их будущее, если бы она дала ему хоть малейшую надежду. Он бы рассказал Грегу, как они вдвоем предали его. Он бы уничтожил своего лучшего друга, если бы взамен мог заполучить Дорис.
Уничтожил бы?
Он-таки сделал это, принес его в жертву.
И остаток своей жизни должен прожить с этим проклятием.
И с этой виной.
Вентилятор под потолком тихонько жужжал, гоняя по комнате прохладные вихри, шевеля листы раскрытого журнала, лежавшего на коленях Дорис. С час назад она приняла душ, облачилась в ночную рубашку и забралась в постель с намерением почитать, пока ее не разобрала сонливость.
Вместо чтения она задумалась о Теде.
Все напоминало ей о нем, даже вот это старенькое одеяло. Она погладила его. Это было легкое стеганое покрывало, которое мать сшила сама десять лет назад и подарила ей на новоселье в квартирке в Уэст-Пирсе. Дорис сразу влюбилась в подарок. В первый же день на новом месте она застелила постель бабушкиными кружевными простынями и маминым покрывалом, уложив ровно дюжину подушек, украшенных вышивками и бантиками. Благодаря этому непривычная новая квартира стала домом.
Покрывало выполняло две функции: согревало ее, превратившись в конце концов в одеяло, и будило в ней сладкие воспоминания. О матери, работающей долгими часами, тщательно вымеряющей, кроящей, шьющей и вышивающей. Об отце, не таком уж и мастере на все руки, сооружающем большую деревянную раму, чтобы мать могла должным образом простегать покрывало.
И, конечно, о Теде, обучающем ее, невинную, тем вещам, которые она не могла и вообразить.
Кэт поскреблась в приоткрытую дверь и шмыгнула в спальню. Она держала книгу, засунув палец между нужными страницами. Не ожидая приглашения, дочь забралась на кровать под бок матери. Она уже выросла из того возраста, когда слушают сказку на ночь, объявила Кэт еще год назад, и они довольствовались таким вот совместным пребыванием в постели. Дочь приносила с собой книжку, а мать читала обычно какой-нибудь журнал или просматривала школьные задания. Это был прекрасный способ завершить день — поделиться чем-то, поговорить или просто помолчать, нежно поглядывая друг на друга.
На этот раз немые сцены исключались.
— Мне понравился Тед.
У Дорис вдруг больно сжалась грудь.
— Я рада этому, золотце.
— И я ему понравилась тоже.
— Разумеется. Ты всем нравишься.
— Знаю. Все меня балуют — бабушка и дедушка Тейлоры, бабушка и дедушка Джеймсоны. В общем все. Я думаю потому, что у меня нет папы. Они стараются возместить то, чего я и не имела. — Она отвела назад прядь волос. — Тед очень переживает за меня.
Прежде чем ответить, Дорис должна была проглотить ком в горле.
— Да, верно. Ведь он… — Твой отец. Не может она сказать это. Да поможет ей Бог, не может. — Ведь он был очень близок с Грегом.
Кэт перевернула страницу в своей книге, со вздохом закрыла ее и повернулась набок, лицом к матери.
— Все было бы по-другому, если бы папа был жив, а?
— Не знаю. Трудно сказать.
Если бы Грег остался жив, мало ли что могло случиться. Он мог бы сохранить брак и простить ее, считать Кэт своей дочерью. Даже согласился бы, что она и есть его дочь. Он же был великодушным человеком, переполненным любовью и готовым дарить ее. А если бы стал попрекать ее преступной связью до конца их дней, постоянно наказывать неверную жену?
В конце концов насколько великодушным может быть обманутый мужчина?
А скорей всего он развелся бы с ней и сообщил всем, что это не его дочь. Все бы разочаровались в ней, прогневались на нее. Заставили бы Кэт страдать за грехи ее матери, но больше всех страдала бы сама Дорис.
Да что там говорить! Она и так страдает и то ли еще будет. Когда станет известна правда, ей придется терпеть неприязнь своих родителей и ненависть Тейлоров. Она потеряет уважение и любовь всех родственников, станет недостойной даже их брезгливой жалости.
Тед возненавидит ее.
А Кэтти…
Закрыв внезапно наполнившиеся слезами глаза, Дорис про себя помолилась за дочь. Она сможет перенести все, как бы плохо ни стали о ней думать ее родные и Тейлоры. Она справится с виной и ответственностью, со стыдом и горем. Даже переживет ненависть Теда. Но не вынесет, если и Кэт возненавидит ее.
О Господи, это было бы уж слишком!
Голос дочки прервал горестные размышления.
— Он оставался бы морским пехотинцем?
Сделав несколько глубоких, успокаивающих вдохов, Дорис открыла глаза.
— Не думаю. Он собирался уволиться, когда кончится его служба по контракту, и работать в конторе своего отца.
— И мы бы жили в Флоренсвилле?
— Там или переехали бы в Майами.
Кэт подумала немного, потом сморщила нос.
— Тогда мы жили бы близко к пляжу и аквариуму, но Уэст-Пирс мне нравится больше. — Он пододвинулась и прижалась к матери. — Он бы научил меня, как лучше бросать бейсбольный мячик, правда?
Дорис поцеловала ее в макушку.
— Наверное.
— Но и Тед тоже может научить меня.
— Мне кажется, что ты и так здорово бросаешь мячик, лучше любого мальчишки в округе.
Кэт привстала, чуть отклонила голову и, сощурив хитренькие глазки, с подначкой ответила:
— Всегда остается возможность для совершенствования, миссис Тейлор!
Довольная остроумным ответом юной почитательницы бейсбола, мать рассмеялась.
— Тебе подойдет роль школьного наставника, детка. Может, ты станешь учителем, когда вырастешь?
— Только не я. Слишком это нудно.
— А что тебе кажется более увлекательным?
— Да что угодно, — сухо бросила Кэт. — Может, я стану тренером по бейсболу. Или детским врачом. А лучше я буду морским пехотинцем. — Тихим, задумчивым голосом она добавила: — Как папа.
Не в состоянии продолжать разговор про пехоту, Дорис решительно поднялась.
— Пора баиньки, моя дорогая. Иди почисть зубы, а я приготовлю тебе постель.
— Всего только десять, ма.
— Давай-давай, — прогнала она дочь, потом прошла по коридору в ее комнату.
Еще одно стеганое одеяло Элизы Джеймсон украшало кровать — геометрический рисунок самых разных цветов. Дорис сняла его, сложила и бросила на плетеный стул в углу. Кэт обладала горячей кровью, и все ее покрывала оказывались в конце концов на полу. Как и любимые мягкие игрушки, с которыми она спала до сих пор — заяц с оторванным ухом, лохматый медвежонок и гривастый лев, которого ей привез из Кении брат Грега.
В ванной комнате через коридор шумела вода. Дорис устало опустилась на постель и вдруг увидела портрет морского пехотинца.
Когда Кэтрин достаточно подросла, Дорис предложила ей на выбор несколько фотографий Грега. Дочь выбрала именно эту, где он был снят после возвращения из военного лагеря. На нем была парадная голубая форма, и он выглядел таким гордым и торжественным, каким только и мог быть недавний новобранец, обрядившийся в новенький мундир.
Его поступление на службу в морскую пехоту без предварительного совета с ней огорчало, свидетельствуя о небезупречном отношении к близкому человеку. Влюбленный мужчина не принимает подобных решений — подрядиться на целых четыре года, не посоветовавшись с любимой девушкой. Но в свои восемнадцать она была наивна и безрассудна.
Чего бы он ни захотел, все ей было по душе. И он воспользовался этим. Бывало, они не виделись месяцами. Не занимались сексом, пока не поженились. Откладывали бракосочетание до того времени, когда он покинет службу. Поспешная свадьба состоялась перед его неожиданным отбытием в Корею. Все решения принимал он, а она лишь беспрекословно подчинялась.
Но подарить свою девственность его лучшему другу — это она решила сама. Заметил ли Грег в их брачную ночь, что она не целомудренна? Ей думается, что нет. Он не казался одухотворенным или разочарованным. Не сказал ни слова, не сделал ни намека.
Хэмфри-то определенно раскусил, что она была невинна.
Какое-то безумие увлекло ее в постель с ним. Любопытство? Страсть? Она улеглась с ним под мамино стеганое покрывало и с содроганием ждала. Сама не знала, чего именно, может, ответной страсти, такого же свирепого желания.
И она получила желаемое. Но никак не ожидала его трогательной нежности, трепетных ласк. Не ожидала ничего, столь подобного обоготворению…
Она и не подозревала, что Тед, холодный, жесткий, сдержанный Тед может быть так горяч, нежен, порывист…
Протянув дрожащую руку, она коснулась стекла, провела пальцами по снимку и прошептала:
— Я сожалею, Грег. Сожалею, что была тебе неверна, нечестна с тобой. Но больше всего…
Она оборвала себя посреди фразы, когда открылась дверь ванной комнаты и Кэт зашлепала босыми ногами по коридору.
Больше всего Дорис жалела, что вышла за него замуж.
IV
Тед устало опустился на софу, откинул голову назад и со вздохом облегчения закрыл глаза. Он в хорошей форме, в лучшей, по крайней мере, чем большинство мужчин его возраста, но сегодня вечером у него болели все мышцы тела. Ломило ноги и плечи, шея не поворачивалась…
Результат марш-броска с полной выкладкой в тридцатиградусную жару.
Десяток лет назад двадцатимильная пробежка по лесистой местности на родной базе была для него все равно, что прогулка по парку. Дистанция осталась той же, скорость не стала более высокой и местность не изменилась. Разницу составили прошедшие годы.
Он медленно наклонился, чтобы развязать шнурки на ботинках. Едва он справился с одним, как в дверь постучали.