нне не остыла, потом ополаскивала волосы уксусом, который дала мама. Кожу, поцарапанную металлической расческой, щипало, и мои подвывания отдавались от стен.
Через две недели меня отправили из школы домой. Снова. Из-за вшей. Головная вошь — Pediculus humanus capitis. Да, они живучие.
Не думаю, что, находясь в «Валенсии», было реально вывести вшей. Мама постоянно красила волосы и говорила, что это убьет живность. Несколько дней кончики ее ушей и лоб по линии роста волос оставались сиренево-красными, но мы никогда не замечали, чтобы она чесалась.
В день, когда мы съехали, полицейские обтянули оградительной лентой бóльшую часть парковки.
Я не знаю, как моя мама получила работу в управляющей компании. До этого она работала в закусочной, где подают бургеры. Я помню, как пряталась там с Энди в подсобке в дни, когда она не могла оплатить няню. Помню, как начала оставаться дома одна, когда маме запретили нас приводить. Дома было лучше, даже без маленьких коробочек с горячей картошкой фри. И наконец у нас появился свой дом, когда она стала работать здесь менеджером.
Поначалу у нас была новая мебель (ну, для нас новая) и кое-какая новая одежда. Были горячие ванны. Мама готовила ужин на кухне и спала в своей комнате.
А потом она сделала самое ужасное из всего, что я помню.
Она усадила нас в кухне и напекла блинчиков. Она была такая ухоженная, уложенные волосы, яркие глаза. Она и вправду иногда выглядела нормально, мне приходится себе об этом напоминать. Она стояла с другого края барной стойки. Я помню свое чувство, когда она смотрела на наши лица.
— Я знаю, что раньше дом у нас всегда превращался в помойку. Мне нужна ваша помощь, от вас обоих, потому что я должна много работать. Но если вы будете мне помогать, я обещаю: больше такого не будет. Хорошо, ребята? Я обещаю, что мы справимся. Мы можем сделать это место нашим настоящим домом, чего мне всегда хотелось. Хорошо?
— Хорошо, мамочка. — Энди уплетал блинчики за обе щеки.
Он верил всему, что она говорила. Поверил, когда она сказала, что больше не оставит нас на три дня одних и не поедет в Вегас. Поверил, когда она сказала, что мы больше не увидим того ее друга. Поверил ей в последний раз, когда она сказала, что в этом доме все будет по-другому.
Хотя… я не поверила ей, когда она сказала, что «Валенсия» — это временно. А ведь она не обманула. Так что все может быть… Наверное, я тоже могла бы снова поверить.
— Хорошо, мам.
И она улыбнулась, обнажив полный рот сломанных и гнилых зубов. И я поняла, что поверила зря.
Это случилось не в один миг. Не сразу от киношной мамы с блинчиками — к тому, что творится сейчас. Нет. Все разваливалось постепенно. Сломалась дверь, и мама сказала, что мы не можем позвать слесаря, пока на кухне не будет чисто. Но потом испортился холодильник, а с ним и кухня. Потом раковина в ванной, а дальше — мокрый ковер, газеты, плесень, вонь. Мелкие проблемы перерастали в большие, и вскоре никого уже не волновал беспорядок в гостиной.
Неделю мама была в норме, приносила домой еду, купленную навынос, курила одну за другой сигареты, сидя на диване, смотрела телевизор, смеялась. А потом исчезала. Или несколько дней не разговаривала и не двигалась. Или впадала в бешенство и орала на нас из-за домашнего разгрома.
Таким дом не становится случайно, нужна целая цепочка благоприятствующих событий. Как при формировании экосистемы. С этих слов я и начала свое видео.
Снимать непросто. В одной руке я держу фонарик, в другой — камеру. Даже с открытым окном и зажженными свечами тут слишком темно. Луч фонарика скользит по грибам в комоде Энди, их длинные тени похожи на великанов.
— Здесь мы можем увидеть представителя королевства грибов, класс и вид неизвестны. Вот шляпка, это ножка, это пластинки со спорами, а здесь, у основания, — вольва. — Я все это помню из таблицы, которую мы заполняли на уроке.
Поднимаю камеру и направляю ее на огромные разводы черной плесени:
— Перед нами хороший образец Stachybotrys, или черной плесени. В ряде случаев она связана с вредным, токсичным воздухом в помещении. Как и большинству видов плесени, ей необходимо много влаги. При прямом солнечном свете она не выживает.
Латинское название я нашла в «Википедии», хотя, наверное, произношу неправильно. Но мне все равно нравится запоминать латинские и греческие названия. Чувствую себя настоящим ученым. И все время повторяю их про себя. Кажется даже, будто я что-то понимаю и эти длинные слова, пока я их выговариваю, придают мне какую-то значимость.
Я снимаю разбегающихся тараканов и нахожу паука и нескольких жуков в окне, выходящем во двор:
— Periplaneta americana, обыкновенный американский таракан, и Rosalia funebris — жук-усач, которого можно узнать по полоскам на панцире. Оба из класса насекомых. А здесь нам посчастливилось увидеть Parasteatoda tepidariorum, обыкновенного домашнего паука, который питается всеми этими насекомыми и предотвращает чрезмерный рост их численности.
Я задерживаю дыхание на несколько минут и распахиваю дверцу холодильника, наведя фокус на шевелящуюся массу личинок и тучу мошек. Без комментариев. Все слишком запущено.
— Единственный примат в данном биоме в данный момент — это я. Homo sapiens, самое разумное двуногое.
Я снимаю на видео свои ноги, утопающие в сером газетном болоте, черная вода покрывает пальцы. Ставлю камеру на раковину и снимаю себя: как продуваю шланг, чтобы слить воду из ведра в ванну. Затем снова пристраиваю камеру на кухне, чтобы показать, как я ищу что поесть. Всеядный примат. Omnivorous primate. Восхитительные длинные слова, означающие, что мы едим все, что можем найти.
Видео получается на пять минут, и я уверена, что после редактирования оно станет еще короче. Наверное, такое нельзя сдавать. Но это моя экосистема. И мне нравится ее снимать. Эмоции — как в тот день, когда я взяла нож вместо расчески. Похоже на научную работу. Когда что-то доказываешь, действительно меняешь что-то. Я обладаю уникальным материалом, и только я способна описать его.
Я забираюсь в свое убежище и пересматриваю видео, пока не начинает разряжаться аккумулятор. Придется осуществить сегодня еще один проект.
Без электричества дома делать нечего. Я отправляю Энди в бассейн — в субботу туда приходят семьями, и будет не так заметно, что он один. Потом спускаюсь в прачечную и жду, когда пожилая женщина вытащит свое белье из сушилки.
За сушильными машинами, стоящими в ряд, под глубоким слоем пуха и пыли лежит удлинитель. Я просовываю руку и вытаскиваю его. Как можно быстрее делаю на конце петлю и забрасываю через перила балкона, где находится мое убежище. Промахиваюсь только один раз. Возвращаюсь наверх, через окно — и на свой островок. Включаю камеру в розетку удлинителя и оставляю заряжаться. Как только снова загорится зеленый огонек, можно немного посмотреть кино.
Надо выбрать для съемок другую экосистему. Эту надо удалить. Но я не могу. Не сейчас. Договорились? Договорились.
Когда у меня зазвонил телефон, хотелось, чтобы это был кто-то клевый. Например, Эмерсон Беркли, чтобы поговорить о книгах, как однажды в автобусе, когда мы ехали на экскурсию. Пусть даже Кристи, тоже неплохо. Вроде как скучаю по ней.
Но нет. Это мама Кристи, Бетти.
— Привет! Я собираюсь выпить где-нибудь кофе. Хочешь со мной?
Да, но лучше бы это был кто-нибудь другой. Нехорошо так отвечать человеку, который предлагает угостить дорогущим кофе.
— Конечно. А Кристи идет?
— Нет, она не разговаривает со мной. Минут через пятнадцать?
— Да, буду ждать снаружи.
Прячу камеру за телевизором и оставляю ее в розетке. Я одета практически во все то, что купила мне Бетти, так что с этим проблем нет. Нахожу туфли и спускаюсь.
Почти сразу подъезжает красивая белая машина, и мы рулим за кофе.
— Как твои дела? — На ее лице беспокойство.
— Отлично. Ленивая суббота, все уроки сделаны. Читаю. Прибираюсь в своей комнате.
Я чемпионка в категории «Вести себя как нормальный человек».
Когда у меня в руках оказывается огромный стакан кофе со взбитыми сливками, Бетти заводит разговор.
— В общем, вчера вечером мы с Кристи поругались.
— Мне жаль, — отвечаю я, потягивая свой напиток.
— Вообще-то мы поссорились из-за тебя. — Она заправляет идеальную светлую прядь за ухо и пожимает плечами.
— Из-за меня?
— Да. Кристи рассказывала мне о неприятности, которая с ней недавно произошла по вине каких-то нехороших девочек из вашей школы.
— О да, я их знаю. — Большой сладкий глоток.
— Кристи сказала, что они были с ней довольно грубы и она пыталась переключить их внимание на тебя, чтобы от нее отстали, — тихо говорит Бетти.
Я молчу. Она внимательно смотрит на меня:
— Но в итоге они совсем распалились и стали думать, как тебя разыграть и унизить. Она… она не слишком внимательна к людям, моя Крис. И все же в последний момент она встала на твою сторону. — Бетти смотрит на меня, как будто чего-то ждет. В ее глазах грусть и в то же время нетерпение. Вроде я должна ее простить. Понятия не имею, зачем ей это.
Крис давно надо было меня предать. Ее жизнь стала бы проще, будь у нее друзья покруче. А для меня ничего бы не изменилось. Что такого они могут со мной сделать? Я и так ничто.
— Мило с ее стороны.
Есть что-то бесполезнее слова «мило»?
Но Бетти этого и ждала. Она улыбается и пьет черный кофе из своей красивой фарфоровой чашки. Она, должно быть, постоянно сюда ходит.
— Я сказала ей, что она поступила правильно и что тем девочкам должно быть очень стыдно насмехаться над тобой из-за того, что у тебя нет дома.
У меня звенит в ушах:
— Что?
— Милая, ничего страшного. Ты не должна это так тщательно скрывать. — Она наклоняется и берет меня за руку.
У нее нежная кожа, идеальные ногти. От ее куртки при малейшем движении пахнет духами. А я даже не человек. Я внезапная деградация