Долгое время мы питались консервами. Я помню, вначале была кукуруза и суп, потом тыква или свекла, или соус для спагетти, который мы просто ели из банки ложками. Энди как-то порезался консервным ножом и долго плакал. Я забинтовала ему пальцы и надела поверх повязки носок. Мама даже не взглянула. Она ни на кого и ни на что не смотрела.
Я спала с Энди в его кроватке, завернувшись во все одеяла и полотенца, какие только были в доме. Но мы все равно мерзли. Мне снятся кошмары, что мы все еще там; так темно, что мне не видно ни его, ни своих рук, и так холодно, что приходится укрываться с головой.
Однажды ночью мы замерзли так, что я думала, мы умрем. Не знаю, могли ли мы и вправду тогда погибнуть. Окно в комнате Энди дребезжало, сквозь щели свистел ветер и проникал холодный воздух. Я не знала, что делать, мы видели пар, который шел у нас изо рта. Когда у меня онемели руки и ноги, я выбралась из кровати и прихватила Энди. Мы пошли в ванную.
В то время у нас не было даже свечей. Мы нащупали пробку и кран. Открыли воду и подождали, пока нагреется. Потом залезли в ванну и перестали дрожать. Я взяла бутылку с шампунем, но она промерзла и была твердой, как камень. Мы уснули в воде и просыпались, только когда с волос падали холодные капли или надо было добавить горячей воды.
Решив, что скоро рассветет, я вылезла из ванны и завернулась в одеяло. Я подумала: как мама может спать в этом холоде совсем одна? На диване никого не было, но по отблескам света я сразу поняла, где она.
Духовка на кухне горела вовсю. Я даже видела язычки пламени, пробивающиеся через отверстия ее дна. Мама лежала на трех составленных вместе стульях, завернувшись в одеяла, и храпела.
В тот момент у меня не нашлось слов, но именно тогда я поняла, что мы для нее враги. Мы ей не просто не нравились, это было и так ясно. Она открыто нас ненавидела и, возможно, надеялась, что однажды холодной ночью мы просто заснем и больше не проснемся.
Я одела Энди и закутала нас обоих в одеяла. Тихо привела его на кухню и уложила на полу перед ревущей духовкой. Легла рядом, обняла его, и мы уснули. Уже много недель нам не было так тепло.
И однажды мы провели в том доме последнюю ночь. Я не помню ее. Мы переехали сюда, и здесь никогда не бывает так холодно, чтобы повторился тот кошмар.
Вчерашний день в школе вполне мог оказаться последним, но запомню я его навсегда.
Я все еще не могу поверить, что она пришла в мою школу.
Впервые за много лет она назвала меня по имени.
И впервые дотронулась до меня — впервые с тех пор, как мы переехали в Калифорнию. В этом я абсолютно уверена.
Сегодня Энди в школе, а я нет. После вчерашнего я просто не могу туда идти. Мама дома так и не появлялась. Я в своем тайном убежище, смотрю старую комедию «Тетушка Мейм» и жду, когда Кристи сообщит, что отредактировала наш проект.
Камера все еще у меня. Я с удовольствием осознаю́: если увижу что-нибудь классное — смогу заснять. И, может, выложить в твиттере. Может, даже отвлечь народ от моих фото в инстаграме — если они там есть. Я не особо этому верю. У Джейн Чейз не так уж много времени, чтобы тратить его на подобные приколы. Это даже не смешно.
Во второй половине дня я слышу, как Энди влезает домой через окно, и уже хочу перебраться в комнату, чтобы его встретить, но вдруг слышу что-то еще. Такой же звук, будто карабкается Энди, но вроде и не совсем такой. Дольше. Больше возни. А потом снова.
— Это твой дом, Эндрю?
У меня стынет кровь в жилах. Какая-то взрослая незнакомая женщина в доме. Я выключаю телик.
— Да, мой. — Он ничего не понимает.
— А где сейчас твоя мама? — Взрослый мужчина, еще один незнакомец.
— Она на работе.
У меня в голове миллион мыслей. Похитители, педофилы, люди, которые продают детей. Они могут быть кем угодно.
Да нет же. Я понимаю, кто они. Просто не могу смириться.
— Где твоя сестра? Где Лейла? — снова спрашивает женщина.
Энди неуверенно отвечает:
— Я думал, она в школе, но я ее не видел.
Мужчина подтверждает:
— Мы ходили сначала к ней в школу, чтобы поговорить. Ее там не было.
— Ой, простите.
— Ничего страшного, Энди. Ты можешь показать мне кухню?
Они идут в другой конец квартиры, голоса становятся глуше. Я слышу, как они разговаривают, но не разбираю слова. И вновь начинаю слышать отчетливо, когда они заходят в гостиную.
— Здесь спит мамочка, — совсем по-детски говорит Энди.
— Твоя мама спит на диване?
— Угу. Она больше не любит свою комнату.
— Покажешь мне ее комнату? — Голос у женщины как у воспитательницы детского сада.
Теперь они в спальне, совсем рядом со мной. Мое убежище прямо под окном.
Я слышу, как женщина начинает задыхаться, когда они заходят.
— Что здесь произошло?
— Раньше мамочка спала на водяном матрасе, но он испортился.
Они замолкают ненадолго, затем кто-то совсем тихо говорит:
— Из-за протечки… сгнили… коробки.
И снова женщина, громко, с той же интонацией воспитателя:
— Энди, покажешь мне ванную?
Он устраивает им экскурсию. Я слышу, как они спрашивают, где простыни для его кровати или для моей. Слышу, как спрашивают, кто готовит ему ужин и где он хранит одежду.
Энди так честно и терпеливо отвечает, так старается, будто хочет получить пятерку. Очень старается. Я царапаю джинсы ногтями, но не осознаю этого, пока не замечаю скребущий звук. Мне хочется закрыть рот Энди рукой или чтобы он услышал, как я мысленно прошу его замолчать.
Это не похитители. Они не обидят его. Они из органов опеки и пришли его забрать. Люди с папками. Я обхватила себя руками. Если я выйду, они заберут нас обоих. Но если они заберут только его, я больше никогда его не увижу. Я видела, как забирали детей у наших соседей.
Женщина обращается к Энди очень ласково, словно боится его напугать:
— Эндрю, мы хотим тебя кое-куда отвезти. Там безопасно и хорошо. И там тебя накормят ужином. Поедешь с нами?
Энди молчит.
— Эндрю, пожалуйста, поедем с нами? В безопасное место?
Он плачет. Я слышу его всхлипы и глупый детский голосок:
— Я хочу к мамочке. Мы должны сходить к ней на работу, это недалеко! Я могу туда дойти!
— Мы… мы поговорим с твоей мамой. Мистер Эванс пойдет и поговорит с ней. Но я хочу, чтобы сейчас ты пошел со мной.
— Я хочу к мамочке! Я хочу к Лейле. — Он больше не разговаривает с ними, а только громко зовет меня. — Лейла! Лейла!
Я упираюсь обеими руками в картонные стенки. Конечно же, он знает, что я здесь. Он зовет меня, потому что знает, что я его слышу. Боже, боже.
— Лейла! Не дай им меня забрать! Лейла! Меня забирают!
— Ты можешь открыть эту дверь, Джулиус?
— Пытаюсь. Она вообще ни с места.
— Господи. Ладно, вылезай в окно, а я передам его тебе.
— Ох, ладно. Подержи хотя бы мой пиджак.
Я слышу, как они воюют с окном и с Энди. Энди кричит и плачет, и, судя по звукам, изо всех сил сопротивляется, когда его вытаскивают через окно.
— Лейла! Лейла! Не дай им меня забрать! Лейла!
Они спускаются по лестнице и уводят его все дальше и дальше, его крики стихают.
Я не могу думать. Знаю, что, как только его здесь не станет, все будет кончено. Но я не могу думать, не могу думать, не могу думать о том, что моего брата забрали.
Они вернутся за мной.
Они уже были в моей школе. Они хотят поговорить с мамой. Хотят меня найти.
Двое суток я не слышу в доме ни звука.
Пятница, 8 ч
Я в ужасе просыпаюсь от громких ударов и рывков входной двери. Ее взламывают и открывают.
Пару раз я выбиралась из своего убежища, но рада, что сегодня осталась здесь. Судя по звукам, разнеся дверь, в дом заходят пять или шесть человек.
Я зарядила телефон вчера вечером, а камеру — вчера днем. В ночь после того, как забрали Энди, я собрала рюкзак. Я готова.
Надо было уйти до рассвета. А теперь я не знаю, сколько эти люди здесь пробудут.
Я выползаю из своего картонного домика и осторожно заглядываю в мамину комнату. Они притащили и поставили на пол большие лампы, провода тянутся к дверям. Когда я понимаю, что, скорее всего, они подключились к тем же розеткам, что и я, сердце на мгновение чуть не выпрыгивает из груди. Они могут увидеть в прачечной мой провод и проследить, куда он ведет. Они могут найти меня.
Кто-то заходит в мамину спальню, и я снова сползаю вниз. Секунду не могу понять, что это было. Даже на человека не похоже.
Когда я набираюсь смелости и снова заглядываю внутрь, комната залита ослепительным светом и теперь здесь двое.
Два больших человека. Да нет, не такие уж они большие. На них просто большие защитные костюмы с респираторами. Я слышу, как они разговаривают. На испанском и на английском.
— Так это заброшка или что?
— Да, жилец свинтил отсюда, и квартира пустовала бог знает сколько. Владелец увидел это, только когда с ним связались копы.
— Боже, ну и дыра.
— Да уж.
Они надевают большие перчатки и начинают разбирать мебель. Хлам на полу разгребают лопатой и какой-то штуковиной, похожей на грабли.
Я снимаю все это на видео.
Когда они выходят из комнаты, я решаю, что пора.
Я всего два раза в жизни перелезала через эти перила и спускалась по внешней стене дома. Оба раза я дрожала как осиновый лист и еле справилась. Сейчас у меня тяжелый рюкзак и мне безумно страшно.
Перебрасываю через перила одну ногу и минуту так сижу. Глупо, меня может увидеть кто угодно, но я просто не могу себя заставить это сделать.
Сегодня — мой последний день здесь. Теперь я это знаю.
Перебрасываю вторую ногу и пытаюсь нащупать ею перекладину под балконом. Почувствовав надежную опору, перемещаю руки, хватаюсь за нижнюю часть перил. Все, перекладина больше не нужна. Ноги висят в воздухе.
Теперь самое трудное. Прыгать совсем не высоко. Уверена, не выше моего роста.
Но в те разы я хлопалась как мешок с мусором.