— Как скажете, мистер Рэли.
Наконец-то я могу сбежать.
Обед Кристи меня просто убивает. Убивает каждый день, так что я уже как минимум тысячу раз умирала от голода.
Обед ей собирает мама, и он больше похож на рекламу в журнале, чем на настоящую еду. Сегодня это бенто-ланч — коробочка с бурым рисом и креветками, розовыми, просто идеальными. В одном маленьком отделении салат из морской капусты, в другом — дольки апельсина. Еще у нее с собой пакетик чипсов из капусты кейл, правда, он не уместился в коробочку.
Кристи съедает чуть-чуть риса с креветками — и выкидывает все из коробки в мусорный бак. Она даже не притронется к салату из морской капусты, потому что он застревает в брекетах. Так что в помойку его. Сейчас она съест все кейловые чипсы, повторяя, что только они ей и нравятся.
— Из всего, что эта стерва мне кладет, чипсы — единственное, что можно есть. Хрум, хрум, хрум.
Сегодня школьный обед — это спагетти, посыпанные сыром, похожим на перхоть. Консервированные персики в качестве десерта и пакет молока. Каждый день я изо всех сил пытаюсь жевать медленно, изображая безразличие. Посмотрев, как Кристи жахнула ланч-бокс с чудесным обедом в урну, я понимаю, что сегодня, старайся не старайся, у меня не выйдет.
— Как думаешь, я нравлюсь Эмерсону? — Она поглядывает на Эмерсона Беркли, смахивающего на гота-красавчика. Он сидит в другом конце столовой. Как всегда, с книгой.
— Может быть. Помнишь, тогда, на геометрии, ему показался очень смешным твой комикс.
Я ем спагетти, а сама думаю о ее салате из морской капусты.
Кристи корчит гримаску:
— Это было чуть ли не год назад. Я уже и не рисую.
— Да, но ты должна рисовать.
Теперь я гляжу на Эмерсона, на его черную куртку, черную кожу, черные волосы и черную подводку для глаз. Он похож на рок-звезду, из тех, что легко приютит собаку без лапы.
— Что?
Я снова перевожу взгляд на Кристи. Ее распирает от злости. Почему — не понимаю.
— Комиксы. Тебе надо снова этим заняться. Они были очень классные, помнишь, Эмерсон сказал…
Ее лицо краснеет, даже багровеет под ярко-рыжими волосами. Боже, сейчас начнется.
— Ты же знаешь, что я больше не рисую комиксы с тех пор, как мой папа переехал! Я же тебе говорила, что никогда больше не буду рисовать, после того как к нам въехал Шон. Эти комиксы были о моей семье, а теперь моей семьи больше нет!
На покрасневшие зеленые глаза наворачиваются слезы. Но не проливаются.
Характер у Кристи как у льва. Panthera leo leo — берберийский лев, король рева, но лентяй. Он любит порычать, чтобы его заметили, но сам ничего предпринимать не собирается. Будет ждать, пока кто-нибудь другой поработает за него.
— Прости, Крис. Я не хотела… Только пыталась тебе доказать, что ты нравишься Эмерсону. Вот и все. Уверена, так и есть.
Теперь она перед выбором. Стать львицей и переключить разговор на мальчиков, которым она нравится (ее любимая тема), или продолжить бесконечную истерику по поводу развода родителей. Я смотрю на нее, пока она решает, что предпочесть.
Она достает маленькое розовое зеркальце и промакивает салфеткой под глазами.
— Думаю, я точно ему нравлюсь. Думаю, ты права. Хоть ты и сказала это так бессердечно.
Она подводит глаза коричневым карандашом, охорашивается и опять пялится на кошмарно одетого парня из девичьих грез. Эмерсон уходит, и ей снова скучно.
На моем подносе пусто. Мне безумно хочется провести пальцем по остаткам томатного соуса в самом большом прямоугольном отделении и облизать его, но я сдерживаюсь.
— Наверное, тебе не понять, каково это, — хнычет она.
— Что? — Я смотрю туда, где только что сидел Эмерсон. Если она думает, что я не знаю, каково втюриться в мальчика, в которого втюрены все, то паршивая она лучшая подруга.
— Моя жизнь. Ты не знаешь, каково пройти через развод. Как это ломает твою жизнь. Каково видеть своего отца только по выходным и жить с каким-то придурком, за которого вышла замуж твоя мать. Ты не понимаешь, как это тяжело. Вот почему тебе все равно, что я чувствую.
— Я же извинилась. — Я стараюсь ответить как можно дружелюбнее.
Она опять смотрится в зеркало:
— Никто не понимает. Даже моя лучшая подруга.
Она права. Не понимаю.
Иногда кажется, что Кристи зовет меня к себе, только чтобы было кому пожаловаться на жизнь.
Она подключает свой телефон к колонкам, врубает какую-то эмо-группу и предлагает сесть на кровать. У нее бледно-розовое постельное белье. Наверху балдахин с крошечными светящимися в темноте звездочками, которые прикрепила ее мама. И, если лежать в темноте на спине, создается ощущение, что мы в своей собственной, безопасной, нежно-розовой вселенной.
По дому разносится аромат блинчиков с корицей.
Кристи переодевается в длинную черную юбку и черную кожаную куртку, которая ей, мягко говоря, велика.
— Ладно, послушай вот это:
Сын дождя и ветра
С берега без света,
Ты — загадка с именем
Старого поэта.
Затем меняет голос с поэтичного на нормальный.
— Дошло? Это потому что его зовут Эмерсон, как того чувака[2].
— Да, дошло. Тонко.
— Спасибо!
Она широко улыбается, но тут же снова принимает серьезный напыщенный вид. Поднимает руки в черных кожаных рукавах и, чуть раскачиваясь, читает:
— Дикий темный ангел
С черным крылом,
Темной звездой светишь
В мире пустом.
— У тебя повторяется слово темный.
Она хмурится и заглядывает в листок бумаги на бледно-розовом письменном столе.
Мама Кристи, Бетти, стучит в дверь. Говорит, не открывая ее:
— Дорогая, вы готовы ужинать примерно через полчасика?
— Ага, мам.
Кристи достает новый красивый лист бумаги.
— Хорошо, буду ждать вас внизу.
Пока Кристи стоит ко мне спиной, я осматриваю комнату. Ее коллекция обуви валяется в полном беспорядке на дне шкафа, но одежда висит ровно. У нее пар сорок джинсов. На всех стенах постеры, она крепит их такой специальной голубой липкой лентой, которая не пачкает бледно-розовые стены. Я пытаюсь представить, как выглядела бы эта комната, будь она моей. Что, если бы Бетти была моей мамой и комната была бы бледно-зеленой, и этот макбук, который обычно лежит на полу, был бы моим?
Нет, я бы никогда не оставила его на полу. Если бы у меня был собственный бледно-зеленый письменный стол.
— Эй, Кристи?
Она даже не оборачивается:
— Что?
— Слушай, а если я сделаю это сейчас? Твоя мама сказала, у нас есть вроде полчаса, а ты занята своими стихами. Давай?
— Ага, валяй. Мое все — в нижнем ящике, бери сама, — рассеянно говорит она.
Я уже почти вышла, когда она спрашивает:
— Чем можно заменить «темный»?
— Мрачный, — отвечаю я, не замедляя шаг.
Кристи ненавидит свою ванную, потому что она принадлежит не только ей. У мамы и отчима своя, в спальне, и есть еще одна — для гостей, внизу. А здесь ванная Кристи и ее старшей сестры Карли. Карли поступила в Стэнфорд, так что вполне можно сказать, что пользуется ванной только Кристи.
Я сказала Кристи, что хочу попробовать впервые побрить ноги, но что мама не разрешит мне сделать это дома. Ей очень понравилось, что я наконец побрею свои, как она выражается, горилльи ноги, и она пригласила меня к себе на ужин.
В нижнем ящике в куче разного барахла я нахожу ее розовые бритвы и крем для бритья. Поворачиваюсь к глубокой белой ванне и долго вожусь с краном, чтобы из него наконец потекла горячая вода. Тяну за рычажок, чтобы закрыть слив, и раздеваюсь. Забираюсь внутрь, вода обжигает мне пальцы ног. Выпрыгиваю назад. Снова возня с кранами и отчаянное размешивание воды ногой, пока температура не становится терпимой.
Поглядывая на часы, я быстро мою голову и наношу расческой на волосы один из кондиционеров Кристи. Оставляю эту скользкую штуку ненадолго на голове. Вытаскиваю одну ногу из воды и щедро намазываю кремом для бритья. Так ли это трудно?
Веду бритвой вверх от щиколотки, как показывают в рекламе. Другой вопрос — с какой силой давить. Мне кажется, что я уже наловчилась, когда в ванную вдруг входит Бетти.
— Ой, прости, Лейла! Я не знала, что ты здесь. Я просто ищу, что постирать.
Она наклоняется за моей одеждой.
— Подождите, не надо. Это моя. Она мне нужна.
Она смотрит на джинсы и нижнее белье, которое подхватила с плиточного пола, и переводит взгляд на меня:
— Может, ты позволишь мне бросить это в стирку, милая?
Снова этот слишком добрый голос.
Я сижу со скрещенными на груди руками и хочу, чтобы она вышла, но это же ее дом. Хочу, чтобы она положила мою одежду на место, хотя, конечно, было бы здорово ее постирать. Мне просто больше нечего надеть.
С таким же обеспокоенным лицом, как мистер Рэли, теперь смотрит на меня она.
— Я могу принести тебе что-нибудь из своих вещей, пока все постирается. Это недолго.
Я молчу. Не знаю, что ответить.
Она наклоняется и поднимает еще мою футболку и спортивный лифчик двухлетней давности, заношенный и уже расползающийся.
— Лейла… Возможно, мама тебе что-то не рассказывала. О гигиене.
Интересно, насколько сложно утопиться в ванне?
По лицу заметно: она поняла, что мне безумно неловко.
— Я только хочу, чтобы ты знала: ты можешь говорить со мной обо всем.
Она разворачивается и уходит. Когда за ней закрывается дверь, я изучаю свою ногу.
Со щиколотки в воду капает кровь.
За ужином на мне ее желтый спортивный костюм. Кристи посмеивается, но ни о чем не спрашивает. Она счастлива, что отчим работает сегодня допоздна. Долго ковыряется в тарелке и пьет кофе, только чтобы позлить маму. Я обожаю кофе, но в доме Бетти его не пью. Знаю, что это ее расстраивает.