Он потерял её.
Ещё в своём бреду потерял. И мысли, что к концу недели стали яснее звучать в голове, шептали, что навсегда.
Он слышал обрывки разговоров.
— Она написала поить вот этим зельем… — Ганс нервничал. От этого говорил грубее и отрывистей. — Оно не помогает…
— Гринечкаааа, — на одной ноте выла старая экономка, и тогда становилось почти хорошо, потому что знание, что слух ещё не отключился, приятно.
— Хозяин, придите в себя… Хозяин…
Приходить в себя не хотелось. Потому что там в бреду можно найти её. И он отчаянно искал по закоулкам сознания, чтобы не находить и от этого забредать ещё глубже. Он бился в тисках своего разума, что почти обезумел с одной-единственной целью: найти свою ведьму…
А она пришла нежданно. Заглянула в приоткрытую дверь спальни. И простучала каблучками по паркету. Эти звуки были божественной рапсодией. А Элис сияла в ярком остром свете зимнего солнца. Открывала зашторенные окна. А потом и вовсе форточки. И тогда колючий ветер с севера приносил ароматы дальних костров, поздних яблок и сырости. Которая сейчас была по-летнему тёплой.
Она танцевала вместе с солнечными зайчиками, рисуя на паркете своими домашними туфельками из парусины пируэты из мазурки и пасодобля. И в танце этом Грегори видел неспешный шаг зимы. Которая заглянет на поздний ужин при зажжённых свечах, толкнёт оконную раму ледяной рукой и потом останется гостить. До весны.
А весной Элис проснётся. Станет особенно жива. Она напоит дом первыми, ещё ледяными, ручьями. Накормит землю терпкой кровью, что прольётся из разрезанного горла ягнёнка. Отворит все двери, что прежде были заперты, чтобы стать здесь хозяйкой.
По праву.
И вложит свою хрупкую ладонь в его жёсткую руку, чтобы шагнуть в танец начала времени года. Да. Весна — это начало времени года. Её времени.
А сейчас, пока зимний вальс ещё не окончен, Грегори просто будет любоваться своей ведьмой. Подмечать, как в пушистых волосах заблудилось пёрышко от подушки, глядеть, как тонкую фигурку пеленают лучи солнца, замирать под её взглядом.
А потом она подойдёт невозможно близко. Так, что принесённый ей аромат затянувшейся осени щекотнет нос, заденет сознание. Алисия присядет на край кровати и возьмёт своими хрупкими ладонями его руку, разрисует пальчиками узор нитей по внутренней стороне запястья. Она заглянет сначала смущённо, а потом смело в его глаза, чтобы в её взгляде зажглось зелёным пламенем ведьмовское колдовство. Она будет смотреть так неотрывно, пристально. Со страхом, печалью, грустью, вожделением… Так, что от этого её взора захочется бросить весь мир к демонам, лишь бы и дальше продолжала смотреть. Накручивать хрупкий локон на тонкий пальчик и смотреть.
А потом Элис разорвёт эту зрительную нить, что связала их прочнее, чем корабельный канат, звуками чистого серебряного перебора...
...её смеха...
Который Грегори казалось и забыл в этой непроглядной пелене из отчаяния и потери. Это больно не слышать и не помнить любимого голоса. А ему старались стереть из памяти всё, ради чего он ещё хотел жить. Ему выжигали все мысли об Элис раскалённым стило, чтобы туда вложить новую память. Но не получилось.
Потому что его Алисия сама нашла дорогу к его воспоминаниям, что когда-то были реальностью. Она нарисовала пентаграмму и окропила её своей кровью. И Грегори шептал, чтобы она не смела прикасаться к старой магии, потому что дороги назад не будет. Тогда тёмное колдовство навсегда проникнет глубоко внутрь. Но его не слышала ни Элис, ни дракон. Тот только держал звенящий от магии, что неподвластна маленькой чародейке, мир, чтобы Алисия выстояла, задыхаясь пеплом и захлёбываясь собственной кровью, что стекала из носа и рта. И эта маленькая сильная ведьмочка стояла. Рассматривала древние письмена на земле, поила рисунок своей силой, которая переливалась всеми оттенками бездны, баюкала в колыбели смерти такую чистую собственную жизнь, совсем не задумываясь, что сделала шаг, который изменил этот мир. Мир, в котором первозданная жизнь стала смертью.
Она не понимала. И Грегори беззвучно кричал, чтобы прервать ритуал, но Алисия словно разглядела его среди тьмы, шагнула навстречу, упёрлась тонкими ладонями ему в грудь и сказала в его приоткрытые губы:
— Очнись, Грегори…
Глава 27
— Где эта сука? — прохрипел Грегори, сваливаясь с кровати. Во рту царил привкус железа, тело одеревенело, а мысли путались.
— Наша новая борзая на псарне, как вы и приказали, сэр. — Ганс помог подняться, при этом ещё умудряясь ёрничать.
— Я про Берту…
Да. То, что Стенли неделю не приходил в себя, не просто так. В этом кто-то замешан. Осталось выяснить кто.
— Госпожа Виар сбежала пять дней назад…
— Элис её выставила?
— Госпожа чародейка уехала от нас неделю назад.
Сердце бухнулось о рёбра, а голова закружилась так, что Грегори чуть снова не потерял сознание.
— Свой отъезд она никак не аргументировала, просто оставила нам письма с добрыми пожеланиями и надеждой на будущие встречи.
Отлично. Просто отлично. Осталось теперь узнать, что за вожжа под юбку этой ведьме забралась.
Грегори опёрся о прикроватную тумбочку. Взгляд зацепил клочок конверта, что валялся возле кровати. Превозмогая головокружение, Стенли наклонился и вытащил послание. По первым же строкам стало понятно, что Элис под юбку не вожжа попала, а как минимум химера притулилась. Вообще, в её непонятных рассуждениях не было ни капельки логики.
— Мне рассказали в городе, что около шести дней назад, как раз наутро после отъезда, госпожу Гордон видели на телепортационной станции, где были отправления в столицу, — продолжал камердинер. А Грегори знал, что в городе у Ганса есть вдовушка, что держит пекарню и все новости он узнавал от этой милой женщины. — В этот вечер мне пришла записка от госпожи чародейки с рецептами для вашего исцеления…
Грегори молча протянул руку. Он прекрасно знал, что прохвост Ганс при себе держал такой компромат.
В ладонь легло длинное письмо. Строчки, ингредиенты, номера полок и очерёдность шкафчиков. Резюме.
Если Стенли не изменяла память, то весь набор зелий был направлен на вывод токсинов из организма. Ещё немного магических снадобий. Значит, его недуг имел непростое простудное свойство. А колдовское.
— Ещё… — Снова протянутая ладонь. И две коротких записки. Обе от дракона. В одной: «Теья опутали». В следующей: « Она сбегаааеь потому ты не юбишь». Да, с письменностью у Лазоря до сих пор проблемы. Неужели за столько лет ещё не выучил?
Но драконья орфография это меньшее, что сейчас волновало Грегори. Он сложил всё воедино и пришёл к выводу, что его околдовали, Элис сняла приворот, но уехала, потому что усомнилась в нём. Хотя вот это было обидно. Ему казалось, что суахское заклятие расставило всё по своим местам. Неужели прав Николас и Алисии тоже нужен транспарант только с текстом: « Люблю тебя»?
— Ганс, я уезжаю.
Камердинер нечто подобное и предполагал, поэтому благосклонно склонил голову.
— В сейфе три кошеля с золотом, две стопки ассигнаций. Стоит съездить в банк и снять ещё финансов? — Грегори качнул головой. — Тогда имеет смысл подготовить ваш отъезд. Кто управляет поместьем? Господин Тампл должен получить распоряжения?
— Одно. Передай ему, что мы подождали до зимы. Пора готовить документы.
Мужчина снова кивнул и уточнил:
— Коня, карету, телепорт?
— Завтрак, флигель, лабораторию.
Надо всё же выяснить, где сейчас находится Элис, поэтому стоит разбудить магию крови.
После ванны Грегори не то чтобы полегчало, просто ощущение, что его собрали из кусков зомби, части которого держались исключительно за счёт пота и грязи, пропало. Он оделся в дорожный костюм и ушёл в кабинет, где Гретта уже приготовила крепкий чай, тосты и много варенья. Сказывалась нехватка Элис, и добрая нянюшка перекинулась с заботой на взрослого злого некроманта.
Почтовая шкатулка неприятно звякнула, вырывая Стенли из мыслей, в которых он находил Алисию, вытаскивал свой ремень, задирал ей платье… Вот тут поправочка. Не будет ремня. Только она на веки вечные с ним. И хватит ждать. Надо было сразу, вот чуть ли не том балу у герцога во всём признаться. И так, чтобы Элис это услышала. А потом момент был потерян. Она закрылась в себе, сторонилась его, избегала. Много плакала. Грегори этого не слышал. Ему об этом рассказывал дом, протяжно открывая запертые двери, чтобы некромант мог в тишине ночи различить женские всхлипы. И в такие моменты ему в сердце вонзали раскалённый стилет, потому что он один виноват в этих слезах.
А дальше ещё хуже. Она совсем потеряла интерес. Ко всему. Дом забыл запахи ее выпечки, оглох в тишине без её смеха и звуков искристого голоса. Он как будто грустил вместе с ней.
И Грегори знал, что она боится. Ей страшно посмотреть на себя новую, после произошедшего. Страшно выйти в лес, призвать силу в полном размере. И он делал единственное, что ему было позволено, оставался рядом. Держал за тонкую ладонь, когда Элис начала ритуал. И видел, что ведьма из неё стала посредственная. Даорит коварный металл и ещё неизвестно, как её колдовство поведёт себя через пару лет, десяток… Никто не даст гарантию, что остатки, крупицы, проклятого сплава совсем не убьют в ней волшебство. А ведьма без силы… Это хуже, чем просто не наделённый даром человек. В сто крат. Потому что за время с магией чародей настолько ей пропитывается, полагается на неё, что потеряв, начинает угасать. Нет внешнего источника, который подпитывает ауру, вылечивает тело. И такие обычно долго не живут.
И он решился. И пусть суахское заклятие имело массу недостатков, оно давало одно: право на жизнь избранника. И Грегори читал почти онемевшими губами строки заклятия и совсем не надеялся услышать ответ из уст Алисии. А она ответила и приняла его дар, как и он её.
Глава 28
Элис изменилась. Она чаще заглядывала в библиотеку и сидела там допоздна, читая сказки. И перестала убегать, когда он присоединялся. Она была очаровательна в своём смущении и постоянно поправляла подол платья, чтобы не сверкать голыми щиколотками. А Грегори лишь усмехался, прикрывался книгой и понимал, что точно на Рождение года он всё скажет и всё предложит. И лучше не здесь. Надо будет уехать в столицу. Тот его особняк тоже будет рад новой хозяйке. Да. На Рождение года.