— Я отвечу на любые твои вопросы, — мягко согласился Грегори, немного отойдя в сторону, чтобы сделать незаметный шаг навстречу. — Но на суше, хорошо?
— Нет! Да… — почти выкрикнула Элис, так и не определившись. По стенам зазмеились ленты тьмы. Теперь ее. И собственный дар, обезумев, рвался наружу. Почему-то идея отпустить, дать слабину, чтобы успокоить бесновавшийся тлен в теле Элис, показалась Грегори очень логичной. И языки чернеющей мглы дёрнулись вперёд, сплетаясь в жутком подобии танца.
— Я никуда с тобой не пойду, пока ты… и мы… — Элис качнуло в сторону, и она процарапала хрупкое дерево обшивки ногтями, хотя ими — в последнюю очередь. Дар шалил.
— Что ты хочешь знать? — ещё один шаг в сторону Элис, но теперь она этого почти не замечает. Просто слепо смотрит в сторону камеры, замечая пыль от кандалов и отсутствующий замок. Она поднимает руку и раскрывает ладонь, на которой лежит ключ. Но недолго лежит, потому что тут же обволакивается тленом и от него остаётся россыпь металла.
— Зачем ты здесь? — упрямый, маниакальный интерес. И ещё немного, и Элис совсем обезумит от переполняющей силы. А самое паршивое, что Грегори в этот момент четко понимал, что он не найдёт нужных слов, чтобы признаться, а абы каким Алисия не поверит.
— Ты меня звала…
— Нет, — она сделала шаг в сторону и вытянула руку, словно предупреждая об опасности.
— Во сне. Вспомни… — голос Грегори шепчет и шелестит.
— Это был просто сон, — отошла ещё на шаг Алисия упрямо не желая глядеть на Стенли. И он понимал. Наверно. Все же он во многом виноват.
— Нет, — ещё чуть-чуть, чтобы коснуться ее руки, просто дотронуться, провести пальцами по тонкому запястью. — Это наши общие сны…
В глазах Элис пляшет паника. Она облизывает сухие губы и не хочет верить в то, что во сне все было иначе. И тот первый, самый яркий сон. И ее поцелуи…
Прикосновение отдалось ноющей тяжёлой волной внутри. У неё слишком холодные пальцы. И Грегори старается спрятать ее ладонь в своей, чтобы согреть. Чтобы она почувствовала, что он рядом, теперь точно все будет хорошо. У всех. Но ее опьянение магией, ее лихорадка — не позволяют, и Элис вырывает ладонь, пряча руку в складках шерстяного платья, которое ей не идёт настолько сильно, что хочется сорвать эти тусклые тряпки, стереть эту печаль, которая пропитала даже вещи. Это неправильно, что она так грустна. Ей нужны другие наряды. Те, что остались дома.
Дома.
— Давай вернёмся домой, — тихим голосом предложил Грегори и все же наплевал на ее нежелание, приблизился. Шагнул. И сжал в своих объятиях. Так сильно, как только мог. Чтобы просто тьма утихла, присмирела под гнетом большего дара. Почувствовала власть и перестала терзать Алисию. А она замерла. Просто смотрела сквозь. Не вырывалась, и тем страшнее было услышать от неё:
— Нет. Я хочу разорвать заклятие.
— Зачем? — самое время говорить о другом, но Грегори медлит, чтобы побольше узнать о том, чего действительно хочет Элис.
— Мне не нужен твой дар.
— Лис, мне нужна ты…
Она все же поднимает глаза, что затянуты тьмой, и очень зло, как-то неправильно для такой ситуации, усмехается.
— Зачем, Грегори? Ответь хотя бы сейчас, зачем я тебе нужна?
— Потому что люблю…
Молчание со вкусом пепла на губах, что рождал тлен. И Грегори отчаянно хочется, чтобы этот вкус потерялся в многообразии поцелуя. Но Элис отворачивается. Упирается руками ему в грудь.
— Мне нужно в Фарну, Грегори…
Она никак не комментирует его признание, и это правильно. Он не заслужил ни ответных чувств, ни хотя бы уверенности в том, что его любовь приняли. Поэтому пентаграмма телепорта освещает тёмный трюм. Элис поднимает сумку, которая лежала возле лестницы, и первая шагает в туманный проход. Грегори — следом. Чтобы успеть поймать бесчувственное тело, которое не выдержало магии тьмы.
Глава 63
Элис потеряла сознание на пороге дома Монтеро. Грегори подхватил Алисию и ударом сапога постучал во входную дверь. Открыла экономка, запричитала что-то на фарнийском. Со второго этажа поспешно спускался сам дон Рауль, в одних пижамных штанах, и, возведя руки к потолку, вторил седой женщине:
— Грегорио, друг мой, что случилось? — он шёл впереди, показывая путь к спальне. Когда Алисия безвольной куклой оказалась на постели, Грегори соизволил ответить:
— Вынужден злоупотребить вашим гостеприимством, дон Рауль.
— Ни слова больше, — взмахнул рукой начальник порта. — Двери моего дома всегда открыты для дорогого друга.
Грегори скупо поблагодарил и отказался от лекаря, помощи, позднего ужина, только попросил не беспокоить. Уточнил, что к пиратам не стоит торопиться, и закрыл дверь спальни на замок.
Последующие пару дней прошли в агонии лихорадки, неконтролируемой силы и отчаянья. Стенли просто не знал, что надо сделать, чтобы помочь Элис. Поэтому делал, что было возможно: тянул на себя ее магию. Она разливалась чёрным туманом на полу, тугой мглой в воздухе, чтобы оседать на секретере цветами из пепла. И Элис в такие моменты почти приходила в себя. Много кашляла. Температурила. Сорочка, в первые несколько часов, насквозь пропиталась потом, и Грегори снимал ненужные тряпки, поил настоями трав и зелий, что были в дорожной сумке.
Он нашёл пенициллин и разводил его в воде, чтобы сквозь стиснутые зубы попытаться напоить Элис. Каждые шесть часов. Она не пила. Бредила. Выбивала пару раз ложки, стаканы из рук Грегори. А потом началась тошнота. Алисия ничего не ела, просто не приходила в себя, поэтому тошнило ее, закономерно, водой. И от этого она временами понимала что происходит. Выла в подушку. Просила сорочку, ванну.
Грегори поднимал ее на руки и нёс в купальню, где чугунная, на львиных лапах, купель наполнялась горячей водой. Почему-то тогда Алисия была категорична и не позволяла раздевать себя.
Грегори опускал ее в воду прямо в ночной сорочке. Она кашляла, давилась воздухом, и каждый раз Стенли боялся, что она захлебнётся. Поэтому тоже, не раздеваясь, опускался в купель с ней. Обнимал со спины, чтобы ее голова лежала у него на плече. И проводил мокрыми руками по горящему телу. Вода окрашивалась тьмой. И пахла кладбищенским жасмином. Грегори забирал весь тлен, что сидел в теле Элис, чтобы спеленать путами своей воли и заставить покориться. Алисия плакала, лёжа на его плече. Ей было больно, страшно и неприятно. От мокрой ткани, что прилипала к телу, от его прикосновений, которые для неё казались чувствительными, и иногда она шептала:
— Я же не нужна… зачем ты со мной возишься?
— Нужна, — тихо говорил он ей. Убирал с лица мокрые пряди волос, стирал с кожи росчерки тьмы. Обнимал. Прижимал к себе хрупкое ее тело. Укутывал собой. А потом возвращался в постель, неся на руках завёрнутую в большую махровую простынь свою ведьму, чтобы на кровати стянуть мокрую сорочку. Почти со скандалом, со слезами… И Элис поджимала к груди колени, обхватывала себя руками, и мёрзла на свежих простынях.
Приходил тлен. В беспамятстве Элис просто не могла его контролировать, и он выползал наружу, стараясь превратить в прах все, до чего дотронется. Грегори поддевал нити силы и наполнял свой резерв, чтобы просто она пришла в себя. Но пневмония, давление магии, страхи — не отступали просто так. И тогда Стенли своей кровью рисовал на теле Алисии руны. Разные. Сильные, старые, давным-давно забытые. И она засыпала. Падала в сонную пелену, не успев схватиться остатками сознания за границы реальности. И это было правильно. Когда болеешь, надо спать. Сон исцеляет.
Грегори пододвигал кресло к кровати. Ловил ее ладонь своей рукой, перебирал пальцы, касаясь каждого, поглаживая, дышал на них. Стараясь согреть своим дыханием.
Цветы в комнате завяли. Почти сразу. Как только первые лоскуты силы прикоснулась к хрупким стеблям хризантем. Теперь они, потемневшие от тлена, шуршали при каждом дуновении ветра. Словно плача, что их так быстро лишили жизни. И слышался в этой надрывной мелодии шорох шагов смерти, которая не приближалась, а лишь наблюдала. И Грегори был благодарен за это, потому что пневмония — это не то, от чего умирают. Надо всего лишь дать телу возможность перестать сдерживать непомерно тяжёлую силу, и болезнь сама отступит.
Элис спала неспокойно. Постанывая и отбрасывая одеяло. Даже несмотря на то, что ее знобило, она раскрывалась. Спускала руки с кровати. Волосы растрепались и тонкими прядями опутали подушку. Грегори следил за этой агонией, чтобы вовремя успеть опять подхватить тлен, не дав ему покинуть пределы комнаты.
Он винил себя. И немного ее. Что сбежала. Знала, что плохо, знала, что болеет, но бежала как обезумевшая. Словно он чумной или прокажённый. Словно он когда-то мог отказать ей хоть в чём-то.
Было обидно.
Хотя эта обида какая-то неправильная. Однобокая. Хромая. С привкусом одуванчикового варенья, что на второй год горчило, и от этого чай с ним приобретал привкус старого бренди.
— Зачем я тебе? — ее голос звучал глухо, и Грегори вставал с кресла, подходил к кровати, садился на корточки, отводил пряди волос с ее лица, чтобы взглянуть в почти зеленые глаза. Взглянуть и прошептать, коснувшись губами лба:
— Я просто тебя люблю сильнее жизни.
Глава 64
—Это ведь не так страшно… когда ты не любишь меня? — в ее голосе песня ветра, который подхватывал прозрачные вуали портьер и танцевал с ними почти в непристойном танце.
— Конечно, потому что я люблю тебя… Зачем тебе боятся того, чего никогда не было?
— Но до встречи… ты ведь не любил.
— Я просто забыл как это.
— А потом вспомнил?
— Как только ты меня прокляла, так и вспомнил…
— А потом… когда украл меня… Снова забыл, да?
— Никогда не забывал…
— И даже когда она пришла в твой дом?
— В наш дом, Лис… В наш с тобой дом…
По ее лбу скатывались капли пота. Она цеплялась за рубашку своими тонкими пальцами, словно боялась, что когда придёт в себя, все это исчезнет, растворится. Окажется бредом. Хотя вот эти разговоры, на границе сна и яви, и были чистым бредом, но Грегори поддерживал их, чтобы, когда она вспомнит, знала, что он всегда ее любил.