— Знаешь, — она задыхалась кашлем. Но все равно говорила. — Я так сильно боялась, что ты ее любишь…
— Зря, я люблю только тебя…
— Нет, — Элис уткнулась носом в шею Грегори, и ее едва заметное дыхание обжигало кожу. — Страшно оказалось понять, что ты не какую-то другую любишь. Страшно, что ты не любишь меня…
— И ты сбежала? — сонный разговор. И Алисия у Грегори на коленях. Он в кресле, возле растопленного камина.
— Я хотела помнить, что ты меня любишь, а не то, что стала ненужной тебе…
— Ты мне всегда нужна… — а на языке горечь рома, потому что Грегори тоже тяжело слышать, как ей больно. Осознавать, как он ей сделал больно.
— Я не чувствую этого… — она снова задыхается и кашляет. Тело бьет мелкой дрожью, а на спине, по позвоночнику, проступает пот. И Грегори гладит эту хрупкую спину, острые лопатки и выпирающие позвонки.
Она казалась всегда такой сильной, но сейчас, и всегда, наверно, была невозможно слабой. Напуганной. Непонимающей, чего от неё хочет мужчина, что не подпускает близко, но и не прогоняет.
— Почувствуешь… это просто, когда тебя по-настоящему любят, — успокаивал Грегори, перебирая пряди волос, целуя горячий лоб и прижимая к себе.
И снова сон. Вязкий. Дурной. С похмельным привкусом яблочного сидра и виноградного вина. Он накатывал молниеносно, заставляя Алисию обрывать фразы на середине, и Грегори тянулся к кровати, сдёргивал одеяло и укутывал свою чародейку. Баюкал в руках. Слушал неровное дыхание, которое иногда замедлялось и веки переставали дергаться. Тогда приходил хороший сон, с ароматом корицы и сушеных яблок, что очень долго лежали на чердаке дома. Аромат этот пропитал стены, шпалеры и обивку мебели. Проник в самые закрытые уголки поместья. Даже в подвалы, где смешался с запахом сырного и винного погребов. Он был таким родным, правильным, что не постеснялся забраться в ее сны.
И Грегори рассказывал сказки. Разные. Он, честно сказать, никогда не любил сказки, а тут вдруг нашёл в своей памяти несколько историй. Про дикую охоту и вечно-зимний город с эльфийским названием Ин’Ивл-Ллэйн, где нашли свою любовь сын мрака и небожительница. Еще там была легенда о Заре. И от его голоса Элис улыбалась, прижималась сильнее, обвивала руками его шею и делала вид, что слушает.
А потом Грегори разговаривал. Надеялся, что она его слышит. Он шептал ей о том, как поёт ветер на вересковых пустошах, как плачет первыми слезами осень, как танцуют снежные вихри свои непонятные танцы на границе времён года. И обещал, что она это тоже увидит. Он покажет ей. Будет держать ее хрупкую ладонь в тот день, когда листва окрасится золотом, а потом не будет отпускать, чтобы надев на неё лисью шубку, кружиться в вальсе снежных всполохов, ловить их вкус, терпко-ледяной, губами. Все это будет. В их новом году.
И про войну он тоже ей рассказывал. Вспоминал тот медвяный аромат, от которого во рту терпко становилось, когда вместо вина или бурбона приходилось пить силу тьмы. Вспарывать запястья грязным ножом, чтобы накормить тлен. И тот становился послушным в силках магии крови, почти смирным. И поднималось мертвое войско с одним единственным живым командиром.
Эти истории заставляли самого Грегори проваливаться в омут памяти. Себя того, ещё не встретившего свою Лис. И она вздыхала на его плече. Тихо шептала, что теперь все прошло. И она рядом. Прямо вот здесь, у него на руках. И сила ее больше теперь пахла утренней росой, первой земляникой с рубиновыми ягодами, которые лопались во рту, миндалём. Горьком, опасным, почти как самый страшный яд. Но от этого только лучше становилось, потому что жасмин терялся в этом аромате, а значит, тьма возвращалась к своему хозяину.
И дыхание Элис тоже менялось. Ровнее становилось. Кожа пахла одуряющее знакомым яблоневым цветом в начале весны, когда сады одевались в воздушное кружево цветений. Вишня в этом году замёрзла. Но Элис вернётся. Напоит земли, отогреет перекрученные корни деревьев, и сама будет теряться в этом аромате весны, который будет только для них двоих.
Грегори почти засыпал, обняв и прижав к себе свою Лис, что притихла и жалась к нему с доверчивостью. И первый утренний ветер, что врывался в приоткрытое окно, приносил с собой запах горького кофе, апельсинового сока и слишком близкого моря, которое шумело на границе сознания. Оно пропитывало дом, спальню, простыни. И Грегори набрасывал одеяло на хрупкую фигуру Алисии, которая к утру стала ворочаться в кровати и сбрасывать с себя его руки, вздыхать. В дыхании этом не было тяжести.
Уже не было.
Эпилог
Элис дышала тяжело. Она просто задыхалась от невозможной тяжести, что навалилась сверху и душила, душила, душила… Терпение никогда не было добродетелью одной чародейки, поэтому, собрав все силы и немного позаимствовав у вредности, Алисия спихнула с себя груз, который оказался обнаженным по пояс Грегори. Она распахнула до невозможного глаза и с ужасом поняла, что абсолютно голая. Вот только одни белые простыни. И спящий некромант.
Колени в спешном порядке подтянулись к груди, а со спинки кровати стянулся халат. Как зачарованная, Элис, стараясь не разбудить, встала с постели. Натянула атласную ткань на тело. Шагнула в сторону одной из нескольких дверей незнакомой комнаты, но замерла, расслышав шум моря. Близкого.
На носочках Алисия приблизилась к балкону и толкнула створку. Ступила на прогретый каменный пол. Вдохнула морской аромат, почему-то с нотами кофе. В животе громко заурчало. В попытке скрыть конфуз, Элис прижала ладони чуть ниже груди, заглушая звук.
Вид открывался на побережье. После небольших мыслительных движений, стало понятно, что они в Фарне. От этого в груди сначала неприятно обожгло, а потом отпустило и разлилось спокойствие. Элис вернулась в спальню. Остановилась напротив кровати, рассматривая Грегори. Он устал. Под глазами залегли тени и дыхание неровное. Такое, что хотелось подойти и погладить по руке, успокаивая. И, как делала няня в детстве — запеть старую мелодию колыбельной. Но Алисия ещё не знала о чем говорить с Грегори. Она прошла к самой перспективной двери, которая была задекорирована под стену. И не ошиблась. Ванная комната с чудовищной купелью на львиных лапах. Чтобы развидеть это, пришлось зажмуриться. Но авангардное создание никуда не делось.
Вода с привкусом йода. Нет, она однозначно пресная, просто вот сам ее вкус. Но он не помешал Алисии залезть в ванну и долго растирать кожу мочалкой. Вместе с этим, несомненно увлекательным занятием, Элис сводила концы с концами последних нескольких дней. Идальго поступил просто ужасно, заперев ее в каюте. И это невероятно разозлило и без того непослушный дар. Почти совсем лишив его хозяйку рассудка. Краем сознания Алисия помнила, что оставила некоторые зелья для детей с записками и правилами приема. Она так же помнила, как выбралась из каюты, попросту сломав тьмой замок. И вот ступени. И Грегори. Он что-то важное говорил. Точно важное. Иначе, почему сейчас ощущение, что словно память подводит? И потом, отрывки разговоров. Кажется, Элис признавалась, как ей было плохо без него.
От этих воспоминаний мочалка ушла под воду, оставив на поверхности бархатистый пышный клок пены, которая пахла эвкалиптом и апельсинами.
Как сейчас быть и что делать — Алисия не знала. Точно надо разорвать суахское заклятие, потому что то, что с ней делал Грегори последние двое суток, не продлится долго, а уповать на то, что дар присмиреет — не хотелось. А вот что до самого господина некроманта…
Элис чуть не ушла с головой под воду, потому что хотелось вернуться в постель, обнять спящего мужчину. Вдохнуть его знакомый запах. Провести пальцами по его груди, подбородку. Уколоться щетиной… и, одновременно, закатить скандал, потому что было больно и обидно. Она думала, что его появление на борту «Королевы Виктории» должно сказать лучше любых слов о его желаниях и планах, но нет. Грегори продолжал упорно молчать, а возвращаться в старый статус «ассистентки», или того хуже, какой-то чужой девицы в поместье, она не собиралась. Ещё и Бертрана, демон ее подери… Вдруг она по-прежнему хозяйничает в доме…
Да нет. Бред какой-то. Не стал бы Грегори тогда появляться. Выхаживать ее. Или стал? Из чувства долга, из-за клятвы, данной ее отцу, из…
Дверь тихонько скрипнула и Элис оглянулась через плечо. На пороге стоял сонный Грегори в одних портках, и почесывал подбородок. Алисия резко подтянула колени к груди, обняла их, старясь закрыться и, не выдержав, попросила.
— Не смотри на меня…
Голос какой-то жалкий. Как-будто милостыню на паперти попросила.
— Не смотрю, — хрипло отозвался Грегори, и шелест неспешных шагов прошёлся по нервам хорошим наждаком. А потом вода в купели слегка колыхнулась. И тонкие, невесомые прикосновения прошлись по позвоночнику. От них тут же разбежались огненные змейки по всему телу. Алисия снова оглянулась. Грегори демонстративно созерцал окно.
— Что ты помнишь? — он не изменился… Хотя, серебристые нити в волосах раньше не были такими яркими. Элис задумалась, возвращаясь к своим воспоминаниям, и поняла, что не так уж много помнила. Больше чувствовала: тепло, безопасность, тоску…
— Я … я не знаю, — ошарашено выдавила и расслышала, как Грегори хмыкнул. Но она действительно не знала, что было бредом, а что — реальностью. Она не уверена, что слышала от него слова о любви. Она не может поручиться, что это все было не плодом ее больного воображения…
— Не переживай, я помогу все вспомнить, — мягкие прикосновения продолжили свой путь и теперь очерчивали линии левого ребра. Они задевали чувствительную кожу, то царапая, то лаская.
— Что ты делаешь? — запнувшись, спросила Элис и отодвинулась, чтобы разорвать касания, которые были невыносимо приятными.
— А на что похоже? — он все ещё не оборачивался, но в словах слышался сарказм. И линия губ замерла в усмешке. Знакомой усмешке, после которой Грегори с каменным лицом морозил какую-нибудь шутку.
— Ты… меня гладишь, — с ужасом поняла Элис, и почувствовала, как волос коснулись мужские руки.