Как ты опять далеко оказался от дома?»
Смело она отвечала, но руки дрожали,
Голос звенел от волненья и нового страха,
Словно с судьбою она повстречалась в чащобе,
И ничего ни важней, ни страшней не случится.
«Да, я гулял у шатра, но домой не хотелось,
Снова вернулся сюда, надо было подумать,
Вспомнить деревья, верхушки которых уж в небе,
Корни услышать, которые глубже, чем воды,
Тихое слово подземных ключей быстротечных,
Что на поверхность выходят лишь в чудо-озёрах…»
«Слышала в песне твоей я о звёздных озерах,
Слышала и восхваление деве хрустальной,
Деве прекрасной, невесте твоей наречённой.
И захотелось ещё мне немного послушать.
Я и поехала в лес, но искала я песню,
А не певца».
«На певца же сама наскочила;
Нынче певец я, не воин, и это отрадно,
Буду сегодня тебе я ещё и хранитель,
Ибо деревья чужих принимают с опаской,
Хоть и не враг ты, но время тревожное – звери
В лес забредают, бегут от войны из-за моря
Люди, и разные люди, а наши границы
Хоть и тверды, но находятся в них и лазейки.
…Или уйти мне, коль ты ничего не боишься?» —
Он засмеялся. Она отвечала серьёзно:
«Нет, я боюсь. И одна не хочу оставаться.
Я не страшусь ни зверья, ни людей из-за моря,
Только того, что нашепчут мне тени лесные.
Страшно ещё, обретя, потерять, что искала…»
«Нота твоя так чиста, звук речей не фальшивый.
Странны людей голоса – слишком много в них крови,
Твой же звучит горячей, чем когда-либо слышал.
Дева, садись, отдохни. Чтобы ты не замёрзла,
Я постелю тебе плащ, вот сюда, осторожно», —
Он придержал её локоть рукой своей лёгкой
И опустился на землю – казалось бы, близко.
«Где ты? Леир, в темноте ничего я не вижу,
Кажется мне, что тебя, может, вовсе и нету…»
«Здесь я, держи мою руку», – он сжал её пальцы,
Свежей и гибкой была его кисть, и прохладной.
Молвит он: «Жаркие, чуткие руки у смертных,
Яркий и гордый язык, он и смелый, и острый,
Жить им недолго, они и стараются жарче?»
«Много ты видел людей?» – отвечала царевна.
«Нет, я с рождения или в лесу, или в море,
Видел людей я в бою только. Бьётесь вы насмерть,
И неужели под стать вашим воинам девы?
Наши, эльфийские, и холодней, и прозрачней».
«Девы прекрасные в царстве отца Таруила!
Хоть бы эльфийским они не чета, ну и ладно!
Только Эльке может с ними красою поспорить —
Это сестра моя, я-то, конечно, другая.
Стой… в темноте эльфы видеть, наверно, умеют?
Ты обнаружил в лесу меня…»
«Только услышал, —
Эльф отвечал, и в ответе улыбка звучала. —
– Видеть могу в темноте только свет, только образ,
Цвета волос или глаз я, конечно, не знаю».
«Что же за образ, – Альне удивилась, – ты видишь?
Что представляю собой я в обличье незримом?»
Только царевич Леир промолчал почему-то,
И, оскорбившись, она отняла свою руку.
«Так расскажи мне про ваших красавиц эльфийских!
Замуж, я знаю, берут иногда их и люди…»
«Если достойному мужу, царю – отдаём мы
Дев наших милых, они мудрецов украшают.
Вот и заморский Бриэл скоро в жены эльфийку
Зеиль возьмёт, и отдать храбрецу её рады
Родичи наши морские союзнику-брату.
Зеиль согласна, но родичам горестна жертва…
Ради любимого смертный удел выбирая,
Девы живут всё равно очень долго – столетья;
И утешают, бывает, вдову и не внуки —
Правнуков дети. Да, свойственно жертвовать девам,
Но никогда не бывало ещё, чтоб мужчина…
Нет, не пристало обменивать воину-эльфу
Вечность иначе, чем долг отдавая в сраженьи».
«Спой мне ту песню, – нежданно Альне попросила, —
Спой про невесту свою, что прекрасней не знаешь…»
«Ладно», – сказал он. Но, только начавши, прервался.
«Что же ты? Пой…»
Он запел, но не крепок был голос:
«Мелиэль, имя твое – это дальнее эхо
Долгого имени и нескончаемой песни,
Взор твой прохладу несёт в жаркий день, он чудесней
Яркого света звезды, что во тьме воссияла…
Волос янтарный любых драгоценностей краше
Кожа нежнее, чем белой реки покрывало,
Мелиэль, имя твоё – это только начало
Молодость вечную пьёшь из опаловой чаши…»
«Что замолчал? Где у песни твоей окончанье?
Больно дышать, но и боль бесконечно желаю…»
«Я не могу сейчас петь эту песню», – он молвил
И удивлённо спросил: «Да ведь ты понимаешь
Древний эльфийский? Давно ли? Как это возможно?»
«С детства, – она отвечала. – Так спой мне другую!
Голос мне твой изумруда любого дороже,
Раз я заехала следом за ним в эту чащу,
Пусть наградит меня, дома ведь ждёт наказанье…»
Хоть в темноте не могли они видеть друг друга,
Но говорили свободные души. И ночью
Не было внешнего, не было цвета и взгляда,
Голос один – ну, а голосу много простится,
Много даётся, но многое им выдаётся.
«Я про людей нынче думаю, что про них знаю?
Как вы живёте – так мало, так век ваш недолог,
Но вы вдыхаете полною грудью, не страшно
Вам? Увяданье и смерть впереди, но – смеётесь».
«Вот потому, что нас ждёт это всё очень скоро,
Громче смеёмся и ярче живём, и вдыхаем
Счастье и боль. Наша боль-то, как мы – преходяща,
Счастье короткое слаще веков наслажденья.
Но и тебе это, воин, конечно, знакомо.
Можешь ты пасть в смертной битве и стать меня младше».
«В чёрное время судьбина у эльфов иная…»
«Пусть бы тебя пронесла эта злая судьбина!
Лучше ты пой – хоть и этой эльфийке любимой!
Будет твой голос на свете – и свет станет ярче…
Пусть про меня даже ты никогда и не вспомнишь…»
«Странно мне было б когда позабыть эту встречу,
Мне так отрадно хранить тебя ночью безмерной!
Кто только будет хранить тебя в злую годину…
Дева, Альне, этот лес покажу тебе завтра,
Знаю я в нём каждый угол и каждую ветку,
Хочешь, свезу тебя к озеру звёздного света,
Там не бывал человек – значит, будешь ты первой!
Гостья, желанная эльфам, язык ты наш знаешь,
Слушаешь песни, внимаешь и звёздам, и морю,
Может быть, озеро дивные страны покажет,
Звёздное небо оно отражает к полудню,
Может судьбу показать, может предков великих,
Если захочет – а я попрошу ради гостьи…
Озеро наше эльфийским полно чудодейством,
Скрытое в чаще; к нему приезжаем мы редко,
Несколько раз за столетье, и то нужен повод
Или вопрос. А однажды привозим невесту,
Чтобы венец увидать над собой и любимой —
Лилии белые или шиповник колючий.
Озеро знает, его ни за что не обманешь,
Выбрал невесту – бери и венец, что поделать…
Мне позволяет бывать оно чаще и дольше,
Мне позволяет смотреть на другие планеты,
И прозревать красоту предзаморского края.
Песни ты ждёшь ещё? Правда, спою тебе… Что-то
Новое мне навевают деянья людские…
Лист, оторвавшись, вернуться на ветку не может
Он навсегда покидает и древо, и небо.
Тех, кто остался – полёт его смертный тревожит.
Тот, кто летит – не желает иного исхода,
Короток век его, выбрал он новую участь,
Тот, кто летать не умеет – пусть держится крепче,
Тот, кто готов умереть – тот летать научился».
И, пока пел он, рассвет занимался над лесом.
Светлым лучом по деревьям скользнуло, и отблеск
Солнца в его волосах заиграл золотистых,
Оба вскочили, впервые друг друга увидев.
Юноша? Муж? То ли воин суровый эльфийский,
То ли певец он – и стройный, и тонкий, и сильный,
Обруч с алмазом блестит в волосах его длинных,
Смотрит он так, что зажмуриться впору, пронзает
Взором лучистым. Но дева глаза не отводит.
Он её видит – и так, как увиделась ночью,
Чистой и дерзкой, горячей и строгой, и смелой,
Но ещё нежной, и жаркой, как солнце дневное.
И, удержаться не в силах, Леир наклонился,
Только слегка прикоснулся к виску он губами,
После – к щеке, и рукой обнимая неверной,
Волосы тронул Альне, развивая в них кудри,
В шею целует, целует уже её в губы,
И оторваться не может от девы желанной.
Но за спиной раздаётся коня его ржанье —
Впору опомниться… Быстро Леир отвернулся
И отошёл, и не знает, куда ему деться,
Что с ним случилось. Но помнит одно – невозможно
Даже и думать ему о нежданном порыве