альной фаворитки – мадам де Монтеспан. Король все чаще проводил время с другой Франсуазой – не Монтеспан, но Ментенон, потому что мадам де Монтеспан, имевшая пылкий нрав, ничуть не умалившийся после семи удачных родов, словно и не старела. Ее остроумие, ее пылкость и жадность до плотских утех в конце концов так утомили короля-солнце, что Людовик XIV стал отдаляться от любовницы и в конце концов почти охладел к ней. Король неожиданно стал скучен и набожен, обретя новую привязанность в лице унылой пуританки Франсуазы де Ментенон. Которая и обнаружила, зачем посещала алхимическую лабораторию одна из придворных дам.
Выслушивая славословия, Мари-Мадлен думала только о том, что не увидит, как перекосится лицо ее столь любящего отца, когда он обнаружит, что его сердце бьется все реже, в глазах темнеет, а воздух больше не хочет поступать в легкие! Как жаль, что она не насладится этим зрелищем, не увидит, как его надменное, жирное, красное лицо станет сначала багровым, затем пурпурным, а потом и вовсе посинеет! Как у всех тех обреченных, которым она давала это средство… Чей замедляющийся пульс считала, не выпуская их холодеющих рук из своих изящных ладоней. Она даже не знает, когда это произойдет, потому что только одна бутылка вина из трех дюжин, посланных ею в родовое гнездо вчера в знак примирения и того, что она не сердится и все понимает, приправлена густым экстрактом наперстянки. Тучный и одышливый Антуан Дре д’Обре любит именно это вино. А для милой сестрицы она передала бочонок густого, как сироп, монастырского ликера, совершенно безвредного… будет чем помянуть их папочку! Три дюжины бутылок, переложенных соломой, со строгим наказом беречь – и не дай бог вознице разбить хоть одну! Три дюжины оплетенных бутылок, совершенно одинаковых на вид и вкус! И лишь в одной смерть, предназначенная только одному человеку. О, до братьев она тоже доберется… не все сразу! И она будет смаковать еще и это вино – горько-сладкий напиток мести и удовлетворения…
Да, не все сразу! Маркиза улыбнулась и обвела безмятежным взором присутствующих, затем скромно потупилась, как это и приличествовало той, что, не щадя себя, помогала бедным. Бедные, бедные ее братья! И несчастная ее сестрица! Нераскаявшиеся грешники! Заблудшие овечки! Ничего, она наставит их на путь истинный! Она найдет средство! А также способ дать знать, почему она их убивает! Для них, своих самых родных и любимых, она придумает что-то другое… совсем другое… нечто совершенно особенное!
Нечто особенно болезненное и мучительное – но она это найдет.
Она постарается!
Сегодня, сейчас. Не психотриллер, или В любом деле бывают замешаны драгоценности
– Знаете, Лев Вадимович, – Ник Ник беспокойно трет руки, – я думаю, фактуры для нашей с вами книги достаточно. По крайней мере, в общих чертах. Наговорил я уже прям как на «Войну и мир»… И детство, и юность, и первая любовь… и даже дуэли, пусть и финансовые, но с достойными соперниками, да! Но что касается двух моих последних браков, которые были очень трагичны и так же скоротечны… Я долго сомневался, но все же пришел к выводу, что их можно и вовсе не упоминать.
Очень хочется сказать, что мне небезразличны две погибшие молодые женщины, истории которых меня лично потрясли. Одна сгорела в башнях-близнецах во время теракта в Нью-Йорке, а вторая решила составить компанию подруге, и на летном шоу во время прыжка с самолета у нее не раскрылся парашют. Единственный парашют, который не раскрылся на этом чертовом шоу за многие годы его существования, достался именно юной жене Николая Никитича! Который сейчас пришел к выводу, что этот эпизод лишний, как и тот, когда люди, заживо горящие в небоскребе, уже понимали, что их не спасет никакое чудо, – но звонили своим близким, чтобы сказать им, как они их любят… Возможно, Николай Николаевич был уязвлен тем, что его жена позвонила своим родителям и сестре, что она говорила даже с маленькими племянниками, но ему не сказала ни слова. Не захотела? Не знала, что сказать? Или просто не успела, откладывая страшный разговор с самым близким человеком на потом? Или почувствовала, что не может, не должна разбить ему сердце? И что лучше оставить надежду и еще день или два побыть в его памяти живой… заблудившейся в незнакомом городе, потерявшей телефон, деньги, банковскую карточку, напившейся до бесчувствия, бросившей его, наконец! – но живой… А он поступает с ней, а заодно и с той, что была после нее, вот так. «Фактуры достаточно».
Что ж, фактуры и в самом деле достаточно, но как быть с тем, что эти две молодые женщины существовали в его жизни? Спали с ним, пили кофе, сидя рядом и соприкасаясь локтями, смеялись его шуткам… Они были! Жили вместе с ним и его интересами, планировали общее будущее… Да, мне лично этот человек кажется не слишком привлекательным, но большие деньги и большая власть имеют свое обаяние! И, возможно, они искренне были влюблены в Николая Никитича – почему бы и нет? Если Мария Соццани любила Иосифа Бродского до полного самозабвения, то почему же кто-то другой не может без памяти влюбиться в нашего коллекционера? Он невероятно амбициозен и зачастую нетерпим ни к какому другому мнению, кроме собственного, но по-своему колоритен и очень умен, наверное, даже слишком умен в своей области! И он успешен… во всем, кроме своих браков! Однако полоса матримониального невезения должна рано или поздно закончиться – так почему бы и не сейчас? Кстати, а где же Лин? Ладно, дуться прекрасно получается в выходные – но у нее же имеются и секретарские обязанности! Или же она решила выбить из жениха извинения и взять его измором, а до этого момента на работу ни ногой? А Ник Ник явно беспокоится, хотя и старается этого не показывать. Наверняка наш олигарх не привык, чтобы женщины с ним так обращались!
– Да, – киваю я. – Можно и опустить эти два эпизода. Мы же, в конце концов, не психотриллер пишем. Но, возможно, – осторожно говорю я, – у ваших двух последних жен были родные, которые могут… гм… обидеться? Если вы…
– Я не думаю… гм! – в свою очередь мнется и кашляет патрон, – что этим людям придет в голову читать мои мемуары… Да и где они возьмут книгу? Она же не будет продаваться на каждом углу! Я буду ее дарить… и только тем, кому сочту нужным… Хотя неисповедимы пути Господни!.. – уныло резюмирует он.
Вид у Ник Ника сегодня неважнецкий – он не столь ослепительно аккуратен и бодр, как всегда. Под глазами прорисовались отчетливые тени, шевелюра взъерошена, руки подрагивают, а взор рассеян. И даже штаны подозрительно мятые, будто он спал прямо в них! И еще он как будто все время к чему-то прислушивается… Ждет шагов Лин или хотя бы ее звонка?
– Может быть, посвятить какую-то часть книги вашей коллекции? – предлагаю я. – Правда, чтобы написать о вашей коллекции подробно и, так сказать, достойно, нужна отдельная книга. Лучше, конечно, фотоальбом, причем непременно хорошего качества. С профессиональными фотографическими работами.
– Это называется каталог, – подсказывает господин коллекционер. – И он у меня уже есть. Я очень редко кому его вообще предъявляю, но вам, конечно же, покажу… потому что нашел в вас истинного… гм!.. ценителя! Да!
Я польщен и удивлен: откуда мне быть ценителем королевских и исторических регалий стоимостью, которую даже мое разнузданное воображение беллетриста затрудняется представить? Однако почему бы и нет? Почему бы мне не любить всякие там бриллианты и изумруды просто гипотетически? За красоту и гармонию? И почему я, Лев Стасов, не могу восхищаться ювелирным искусством? Могу и восхищаюсь! И это даже правда!
– Сочту за честь! – расшаркиваюсь я. – Я бы с удовольствием ознакомился с полной коллекцией… хотя я имел в виду совсем другое. Я предполагал написать о каждом из этих предметов небольшую новеллу… историческое эссе или даже маленький детективный рассказ… как получится. Наверное, любой из ваших экспонатов мало того, что несет на себе отпечаток личности бывших владельцев, но и хранит тайны! Разумеется, я не стал бы додумывать того, чего нельзя знать наверняка, но все равно могло бы получиться очень интересно!
– Да ничего нельзя знать наверняка! – вдруг раздраженно бросает Ник Ник. – Ничего!
Очевидно, у него лопается терпение, потому что от его драгоценной Лин, поссорившейся с ним на почве этих самых бесценных ценностей, до сих пор ни слуху ни духу.
– Конечно, эти истории должны быть совсем другого толка, чем ваши… гм!.. повествования о всяких там средневековых страстях, дожах, ядах… Кстати, Лев Вадимович, а почему у вас все друг друга исключительно травят? – неожиданно интересуется Николай Николаевич и даже прячет в карман телефон, который до этого нетерпеливо вертел в руках.
– Ну, потому что смерть от яда гораздо более загадочна и гораздо менее очевидна, чем топор, торчащий в спине! Кроме того, только в относительно недавнем времени, когда криминалистика стала бурно развиваться, яды начали легко обнаруживать в организмах безвременно почивших. В средние века отравления даже самыми известными токсинами было трудно диагностировать, а вернее, совсем невозможно диагностировать! Потому что и сегодня имеются такие яды, которые очень быстро распадаются на совершенно безвредные составляющие, свойственные любому естественному обмену веществ. И такие отравления спустя всего лишь несколько часов не может обнаружить даже самая продвинутая экспертиза. Представьте теперь, что творилось в средние века, когда в мире бушевали пандемии: чума, холера, оспа, малярия? И мертвецов нужно было спешно хоронить, чтобы зараза не распространялась дальше. Тела не принято было вскрывать, потому что это противоречило христианской доктрине! И сгореть на костре инквизиции скорее мог врач, расчленивший труп, чтобы докопаться до причины смерти, чем реальный отравитель! – Я весьма разгорячился, но и господин Никитич, казалось, внимал моему панегирику ядам с огромной заинтересованностью.
– Неужели? – изумился он. – И что, даже сегодня можно отравить человека и выйти сухим из воды?!