— А Дуг сильно огорчился?
— Я думаю, да. Хотя по нему не скажешь.
— А ты что ответил Максу?
— Я возразил, что так нельзя. То, что он сказал — невежливо.
«Невежливо» было одним из любимых словечек Джейка, он говорил так обо всем, что касалось неправильного, по его мнению, поведения. Однажды учительница на собрании назвала нашего сына гиперкорректным, и, помнится, тогда я очень этим гордился. А вот Рейчел была со мною не согласна. Она считала, что мне следует хотя бы чуть-чуть ослабить слишком тугие, по ее мнению, поводья. Я пытался последовать ее совету, но, судя по всему, не слишком преуспел.
— А Макс очень расстроился?
Джейк серьезно кивнул:
— Да. Но он все равно не должен был называть Дуга ненормальным.
Сын помолчал, подумал, и твердо закончил:
— Даже, если Макс и на самом деле так считает.
Я увидел, что передо мной появилась возможная зацепка в разговоре, и не преминул ею воспользоваться:
— А ты тоже так думаешь?
Джейк поморщился:
— Я не знаю, папа. Ну да, Дуг замкнутый, мне тоже так кажется. Но ведь все говорят, что и я сам такой же.
— Ты вовсе не замкнутый! — запротестовал я.
Но Джейк мне не ответил. Когда я снова взглянул на него, момент откровенности был уже упущен; к тому же я так и не придумал, что можно ему сказать. Желая спасти положение, я завел машину и поехал в сторону дома. Через минуту-другую, желая поставить в разговоре позитивную точку, я произнес свою любимую фразу:
— Все будет хорошо. Не стоит слишком беспокоиться по этому поводу.
Оставшийся до дома путь мы проделали в молчании. Признаться, я не рассчитывал, что Джейк отнесется к этим словам всерьез, потому что и сам не слишком в них верил.
ГЛАВА 18День второй
Лэйни зябко жмется к двери, сидя на заднем сиденье, а я чувствую, что снова теряю над собой контроль. Когда дети еще путешествовали в автокреслах, оба всегда сидели каждый на своей стороне, но с тех пор, как Джейк достиг возраста, позволяющего ему пересесть вперед, я привык видеть его справа от себя, а Лэйни обычно сидит у меня за спиной. Теперь место Джейка кажется страшно пустым.
Рейчел молча смотрит в окно. С того момента как мы покинули отель, она не сказала мне ни слова. Джонатан поехал вперед, чтобы посмотреть, что происходит возле нашего дома: как только полиция разрешила, мы решили вернуться домой. Мы втроем проплакали все утро, и теперь во мне больше не осталось слез, да и вообще каких-либо эмоций. Я чувствую себя совершенно опустошенным, отупевшим и растерянным. Глядя на дочку, у меня сжимается сердце: я молюсь, чтобы она могла когда-нибудь стать прежней Лэйни — веселой, беззаботной, озорной. Я понимаю, что это невозможно, но как же мне этого хочется!
Примерно в миле от нашего квартала у меня звонит мобильный. Я как раз глянул на часы на приборной панели — 10.25 утра. Долго же я проторчал в отделении полиции…
— Слушаю.
— Это Джонатан. Саймон, будьте готовы.
— К чему?
— Видите ли, такого рода… ситуации вызывают в людях самые низменные чувства. Они насмотрелись по телевизору новостей, думают, что хорошо разбираются в происходящем, и считают себя вправе судить.
— Что вы пытаетесь нам сказать, Джонатан?
— Рядом с вашим домом полно народу. В основном журналисты и люди из вашего круга — родители, как я полагаю. Мне кажется, Лэйни ни к чему это видеть. Может, вам лучше отправиться в другое место?
Я поворачиваюсь к Рейчел:
— Там, около нашего дома, толпятся люди, в том числе полно репортеров. Джонатан считает, что нам лучше не возвращаться домой именно сейчас.
— Нет, мы едем домой, — отрезает Рейчел.
Я оборачиваюсь посмотреть на Лэйни. Выражение лица дочери пустое, безжизненное, она сжалась в комок на своей стороне, будто отодвигаясь от призрака на пустом сиденье. Я кладу телефон, и мы едем дальше. Рейчел снова отворачивается к окну.
— Солнышко, — тихо говорю я дочери.
Лэйни молчит.
— Когда мы подъедем к дому, тебе лучше лечь на сиденье, чтобы люди тебя не заметили. Хорошо? Там камеры и репортеры, которые наверняка будут фотографировать. Сделаешь, как я прошу, ладно?
— Нет, — говорит она.
Я в недоумении дергаю головой:
— Но почему?
— Нет, папа, — повторяет она спокойным и удивительно взрослым голосом. — Я не собираюсь прятаться. Эти люди не знают Джейка. Они тупые, все они просто тупые идиоты. Если бы они знали его, то не говорили бы о нем такие гадости. Я уверена, что мой брат ни в чем не виноват. И он бы сам не стал от них прятаться.
Я автоматически перевожу взгляд на Рейчел: в голове у меня полный сумбур. Она тоже поднимает на меня глаза, в первый раз с того момента, как мы покинули отделение полиции. В ее глазах сомнение: похоже, она понимает, что нас сейчас ждет. Мы же много раз видели по телевизору, как это бывает в подобных случаях. И вот мы, молча, смотрим друг другу в глаза, пытаясь настроиться на одну волну и вместе принять правильное решение. Как поступить? Должны ли мы поддерживать в Лэйни уверенность, что все в конце концов образуется? Или стоит объяснить дочери без излишних сантиментов, в каком положении мы оказались? Мы все защищаем Джейка, но он исчез, оставив нас в худшей из всех возможных ситуаций… Никто из нас, да вообще никто, кто хоть немного знал Джейка, не может найти объяснения такому поведению. Может быть, этот Дуг Мартин-Кляйн так основательно промыл моему сыну мозги? В первый раз мне приходит в голову предательская мысль, что это не исключено… да, не исключено, и что причиной всего могут быть наркотики. Краешком сознания я с ужасом отмечаю, что начинаю примиряться с реальностью и пытаюсь найти ей рациональное объяснение, но сейчас важнее всего понять, способна ли Лэйни сделать то же самое.
Рейчел, снова прочитав мои мысли, как это умеет делать только она, отрицательно качает головой. Я киваю. Мы продолжаем двигаться вперед, не глядя друг на друга. Наверняка жену, так же, как и меня, пугает мысль о том, что мы обнаружим в нашем разоренном доме. Но это все же наш дом, правда? Или уже не наш… Сжав зубы, я продолжаю вести машину вперед.
Поразительно, как быстро может все измениться. Я получил эсэмэску с просьбой срочно приехать в школу всего лишь сутки назад, но с тех пор от нашей прежней жизни не осталось и следа.
Перед тем, как повернуть к нашему кварталу, Рейчел перебирается на заднее сиденье. Она сидит как-то неуверенно, как будто тоже боится затаившегося в машине призрака, следующего за нами по пятам. Жена обнимает Лэйни, и девочка прислоняется к матери, продолжая смотреть в окно вызывающим взглядом. Несмотря на свое горе, я чувствую гордость за дочь. Она оказалась сильнее, чем я предполагал.
Фургоны занимают обе стороны улицы, и мы останавливаемся примерно в пяти домах от нашего. Сквозь прямые стволы дубов видна толпа, собравшаяся на лужайке возле входа в наш дом. Я судорожно сглатываю, с трудом преодолевая искушение развернуть машину и убраться отсюда как можно скорее. Но решение принято. Мы должны через это пройти.
Мужчина с камерой, первым заметивший нас, бросается к тропинке, ведущей к нашему дому. Хорошо одетая женщина лет сорока старается не отставать, хотя ее каблуки вязнут в мягкой земле. Другие тоже догадались, что происходит, и скалятся, будто хищники, почувствовавшие приближение добычи.
Я стараюсь не встречаться взглядом с ожидающими нас снаружи людьми. В моих глазах они сливаются в один пульсирующий организм, огромный, злобный, бездушный. Я ненавижу их. Они заставляют нас пройти через строй их ненависти. Кто-то держит плакаты, на которых написано:
«ПУСТЬ ЭТА СЕМЬЯ ОТВЕТИТ ЗА ТО, ЧТО ОНИ СДЕЛАЛИ!»
Остальные, судя по движению губ, осыпают нас проклятиями. Незнакомый пожилой мужчина, одетый как фермер, пинает заднее колесо нашей машины.
— Пошел к черту, — шиплю я, забывая, что внутри сидит Лэйни. Правда, я не уверен, что девочка меня услышала. Широко распахнутыми глазами она смотрит на толпу, которая с такой силой и яростью ненавидит ее пропавшего брата.
Я вижу Мэри Мур, маму Кэндис, подружки Джейка, к которой он собирался пойти в гости. Даже если бы я не знал из новостей, что Кэндис мертва, то сразу понял бы это по выражению горя, опустошенному взгляду и растерянности на лице Мэри. Весь гнев, который только что переполнял меня, исчезает. А то, что остается, трудно описать словами. Это горючая, тоскливая вина, которую плеснули на мое бессилие и подожгли.
— Боже всемогущий, — шепчу я.
Я не помню, как завел машину на подъездную дорожку. Но все же, должно быть, это я открыл ворота гаража, которые показались мне воротами в ад. Единственный полицейский в форме, охранявший периметр, дал мне возможность попасть внутрь и закрыть за собой дверь. И вот мы попадаем со света во тьму гаража. Какое-то время никто из нас не двигается. Единственное, на что у меня хватает ума, это вынуть ключи из зажигания, чтобы мы не задохнулись от выхлопных газов.
Рейчел помогает Лэйни выбраться из машины. Они задержались, давая мне возможность пройти вперед. И вот я открываю дверь и вхожу внутрь. Это уже не наш дом. Все выглядит не так, как раньше, как-то иначе: диван слегка сдвинут, торшер переставлен к стене. Я медленно иду в сторону кухни. Жалюзи по-прежнему подняты, свет включен. Все не так, как должно быть, не так, как было, когда я покинул дом вчера утром.
Я слышу шаги Рейчел за моей спиной и понимаю, что жена направляется в комнату Джейка. Я замираю, прислушиваясь. Но в доме стоит тишина, которую нарушил только звук хлопнувшей двери. Потом хлопает другая дверь, видимо, в ванную. Я оборачиваюсь, но Лэйни уже нет. Я тихо, как кот, крадусь вверх по лестнице. Около нашей спальни пол под моими ногами внезапно издает скрип. Я снова замираю и слышу плач, двойной плач. Я различаю всхлипывания Лэйни — так она плакала у меня на руках еще малышкой, когда падала и разбивала коленку. Я вспоминаю, как плакал Джейк, когда был маленьким — гораздо горше и как будто безутешнее, чем его сестра.