Сделав еще несколько шагов, я понимаю, что держусь за доску объявлений. Я останавливаюсь и читаю, что написано на плакате, пришпиленном кнопками посередине. «Мошенники, специализирующиеся по банкоматам, работают круглые сутки». Интересно, кто они такие, эти мошенники, специализирующиеся по банкоматам, и как им удается сутками не спать. Эта мысль утомляет меня. Здесь есть где передохнуть – длинная деревянная скамья. Она рядом со мной, но сесть на нее я не могу. Я должна двигаться дальше. Должна сделать то, зачем пришла сюда. На какой-то момент я не могу вспомнить, что это такое. В голове пустота. Руки начинают трястись, сердце бьется, как будто переместилось в желудок. Я делаю глубокий вдох, сую руку в карман кофты и пытаюсь нащупать записку. Что бы это ни было, я должна была записать причину моего прихода сюда. Непременно должно быть какое-то напоминание.
Я вытягиваю из кармана пригоршню разноцветных бумажных квадратиков. Их края загибаются, упираясь мне в кожу между большим и указательным пальцами. Я не хочу отрывать вторую руку от стены, чтобы их просмотреть, мне страшно потерять равновесие. Я нахожу розовый квадратик с сегодняшней датой. Впрочем, я не уверена, что дата сегодняшняя. И еще желтый квадратик с телефонным номером моей дочери, на случай непредвиденных обстоятельств. Далее идет рецепт овощного супа – правда, б ольшая его часть отсутствует, и все потому, что список ингредиентов заканчивается кабачками. Увы, я не нахожу ничего, что бы сказало мне, зачем я здесь.
– Здравствуйте, миссис Стенли, – раздается голос рядом со мной.
Я поднимаю глаза. На другой стороне помещения стоит письменный стол. На столе табличка: ПРИЕМНАЯ ОТДЕЛЕНИЯ ПОЛИЦИИ. Я читаю ее вслух. За столом сидит какой-то человек. Но я вижу лишь его силуэт сквозь стеклянную перегородку. Я запихиваю листки обратно в карман и иду мимо скамьи. Ее деревянное сиденье отполировано до блеска. Интересно, это сюда сажают только что арестованных? Неужели ночью здесь полно алкоголиков, проституток и уличных воров? Не похоже. Потому что сейчас, в разгар дня, здесь царит тишина. Я даже слышу эхо своих шагов, когда иду к столу.
Когда я подхожу ближе, то уже могу различить темные погоны на белой рубашке дежурного, они похожи на крошечные крылышки. Он отрывает глаза от экрана компьютера и улыбается мне. Я невольно улыбаюсь ему в ответ, как когда-то улыбалась Фрэнку. Мышцы вокруг рта автоматически слушаются меня. Я не знаю, откуда ему известно мое имя.
– Как обычно? – спрашивает он, и его голос cлегка дребезжит в динамике.
– Обычно? – переспрашиваю я.
– Элизабет, я правильно говорю?
И он кивает, как будто ждет от меня, когда я произнесу следующую реплику в пьесе.
– Да, Элизабет, – отвечаю я.
Откуда ему это известно? Ну конечно же, ведь за этим я и пришла! Я пришла из-за нее.
– Вы знаете Элизабет? – спрашиваю я. У меня как будто груз свалился с души. Наверное, кто-то все же ведет расследование. Кто-то занимается ее поисками. Кто-то знает о том, что она пропала. Мне тотчас делается легче. Сколько же усилий понадобилось, чтобы меня наконец услышали?
– Да, я знаю об Элизабет буквально все, – отвечает он.
Глаза мне застилают слезы благодарности, и я улыбаюсь ему.
– Она пропала, верно?
Я киваю.
– Наверное, это все ее пропащий сынок, вам не кажется?
Я в знак согласия беспомощно пожимаю плечами.
– Но больше никто не считает, что она пропала. Ведь так?
– Именно так, – говорю я, держась за край стола.
– Хотя возможно, – он улыбается мне через пару секунд, и у меня возникает нехорошее предчувствие. – Вы уже… одну минуточку, сейчас уточню, – он несколько раз щелкает компьютером. – Вы здесь уже в четвертый раз.
В четвертый раз?
– Значит, – говорю я, – кто-то ее уже ищет?
Не успела я произнести эти слова, как понимаю всю их беспомощность.
Дежурный смеется.
– О да. Все наши офицеры только этим и заняты. Плюс собаки, судмедэксперты, специальная летучая бригада. Все отправлены на ее поиски. – Он останавливается и машет рукой. – Все до единого ищут вашу подругу Элизабет.
От его слов меня кидает в жар. Мои подмышки мокры от пота. Мне понятно, что он думает обо мне, и мне делается дурно. По щекам текут слезы, и я отворачиваюсь, чтобы он их не видел.
– Мы должны забыть про наркоторговцев, насильников, убийц, сказал я своим офицерам, – говорит между тем полицейский. – Как насчет пропащего сынка нашей Лиззи…
Я больше ничего не слышу, потому что спешу выйти на улицу. Прохладный воздух трогает влажные пятна на моих щеках. Я стою рядом с автобусной остановкой и прикрываю рот рукавом кардигана. Это была последняя надежда. Если полиция не принимает меня всерьез, то каковы мои шансы снова увидеть Элизабет?
Я не помню, чтобы я ходила в полицию насчет моей сестры. Отец отправился туда один, чтобы сообщить о том, что она пропала, и затем еще раз, после того как мы поговорили с соседями. После этого они с мамой часто туда наведывались – узнать, что делается по этому поводу, что уже сумели выяснить, – но никогда не брали меня с собой. Правда, я помню, как к нам домой приходил полицейский, как расспрашивал нас о Сьюки. Он был там, когда я вернулась из школы.
– Я же сказал, что загляну к вам, – заявил он, сидя за кухонным столом перед тарелкой, на которую были навалены ломти пирога. У него были блестящие каштановые волосы и темные круги под глазами. И еще он был без формы. – Но как вам уже сказали в полицейском участке, в наши дни мы только и слышим, что кто-то пропал. Мужчины никак не возьмут в толк, что война закончилась, а женщины никак не могут привыкнуть, что мужья вернулись домой, и, не выдержав, сбегают. И тогда брошенные супруги, обливаясь слезами, идут к нам.
– Но Фрэнк никогда не уходил из дома, – сказала мама, ставя чайник на стол и опускаясь на стул рядом со мной.
– Вот как? Он что, не воевал? – Полицейский поднимает глаза от пирога, и с уголка его рта падает крошка.
– Его фирма «Джеррард» занимается перевозкой крупных вещей, – сообщил отец, глядя на упавшие на стол крошки. – И он не подлежал призыву. В любом случае Фрэнк тоже пропал.
Полицейский медленно кивнул.
– Да-да, «Джеррард». Я слышал. Он помогал моей тетушке перевезти кое-какие вещи после того, как в нее попала бомба. Ну, та мина в школе, помните? Да, он нам здорово тогда помог. И все-таки, – полицейский прокашлялся и раздавил пальцами несколько выпавших из теста смородин. – Я знал, что он куда-то подевался, потому что мы хотели его допросить.
– Вот как? – спросил отец.
Полицейский, все еще зажав между пальцев ягоды смородины, сделал неопределенный жест рукой.
– Афера с карточками, – наконец сказал он, положив в рот ягоды. – Серьезное дело. Помогал людям получить больше, чем им было положено. Что, в свою очередь, способствует тому, что другие вынуждены покупать необходимое на черном рынке.
Мама нарезала полицейскому еще пирога и подлила чаю.
– На черном рынке, говорите? Сдается мне, что Фрэнк знает об этом практически все. И вы его не нашли? – спросил отец.
– Нет. И это коренным образом меняет дело. Он находится в розыске. – Полицейский громко отхлебнул чаю. – Наверное, они вдвоем решили удариться в бега.
Отец отстранился от стола и, глядя в пол, сунул руки в карманы.
– Я не поверю, что Сьюки может быть замешана в каких-то махинациях, – произнес он.
Я старалась не смотреть на них, предпочитая разглядывать пол, и, вертя в руках чашку, вспоминала меховые воротники Сьюки и новую сумку из змеиной кожи, коробки с армейскими пайками в конюшне и всю ту еду, которую мы получали к чаю, когда они с Фрэнком к нам приходили.
– Нет, тем более это не то, из-за чего есть смысл пускаться в бега, – сказал полицейский, протягивая руку за очередным куском пирога. – Сказать по правде, тут и расследовать особенно нечего. Но если все-таки…
– В таком случае Фрэнк что-то с ней сделал и предпочел сбежать, – подвел итог отец.
– Неправда, Фрэнк на такое не способен! – воскликнула мама, вскакивая из-за стола и бросая в мойку чайную ложку.
Отец поднял голову и посмотрел на нее. Наверное, в этот момент он заметил в коридоре Дугласа, потому что окликнул его:
– Дуглас, это сержант Нидхэм, пришел насчет Сьюки. Сержант, это наш постоялец.
Дуглас шагнул в комнату, неуклюже прислонился к полкам возле дверей, кивнул сержанту и, когда мать предложила ему чаю, покачал головой.
– Вы разговаривали о Фрэнке, я не ослышался? – спросил он, слегка повернув голову и потянув за край пуловера.
– Да, – подтвердил сержант. – Миссис Палмер считает, что он не имеет никакого отношения к исчезновению ее дочери.
– Вот как? – удивился Дуглас, глядя на мать. Та стояла лицом к раковине. – А по мне, такое очень даже возможно. Фрэнк – редкий ревнивец. Да и нрав у него вспыльчивый.
– Ревнивец, говорите? – уточняет сержант. – Это почему же? Уж не к вам ли он ее ревновал?
– Нет, – ответил Дуглас, медленно и осторожно. – Но Сьюки иногда мне рассказывала, что Фрэнк временами бывал страшно ревнив, – добавил он, глядя в глаза сержанту. Лицо у него при этом было каменное, скорее похожее на маску, и мне в голову пришла безумная мысль, что когда он говорил, то даже не шевелил губами, а как будто цедил сквозь зубы. – Однажды она мне пожаловалась, что ему вечно мерещится бог знает что.
Отец вынул руки из карманов и потер ладонями лицо. Мать повернулась и оперлась спиной о раковину, придерживаясь за ее край. Интересно, подумала я, с какой стати Сьюки было что-то рассказывать Дугласу и почему она не сказала этого мне? Что, если Дуглас говорит неправду?
– И когда Сьюки сказала это тебе? – вырвался у меня вопрос.
Отец тотчас велел мне идти к себе наверх и добавил, что этот разговор меня вовсе не касается.
Я встала и вышла из-за стола, однако задержалась на лестнице. В кухне было светло и уютно. Горела лампа под потолком, гудела кухонная плита. На первый взгляд это было обычное семейное чаепитие. На столе стояли чашки, на плите свистел чайник. Если бы не полицейский, занявший мамино место и доедавший пирог, одновременно что-то записывая в небольшой блокнот.