Спустя какое-то время он стащил чемодан с комода и, открыв его полностью, начал вынимать из него вещи и вешать их на спинку стула. Персикового цвета ночную рубашку, кремовую комбинацию, пару чулок. Нижнее белье Сьюки. Я никак не могла взять в толк, что он делает. Правда, я как-то раз читала в газете про то, как один мужчина воровал женские панталоны с веревок, на которых сушилось белье. Я даже на секунду подумала, что Дуглас и есть тот самый мужчина. Но затем он начал ощупывать боковые стенки чемодана, и я покачала головой, пытаясь выбросить из головы эту мысль. Нет, он явно что-то искал.
Я отрываю голову от стены и моргаю. Похоже, мне пора отсюда идти. Мама начнет беспокоиться, куда я запропастилась.
– Ну, вроде бы все, – говорит мужской голос.
По лестнице над моей головой слышатся шаги. От неожиданности я вздрагиваю и замираю на месте. Моя рука лежит на ручке двери, но не толкает ее.
– Остальное может подождать, пока не приедет фургон, – говорит тот же голос.
Я обвожу глазами чулан. Никаких банок с вареньем, никаких мешков с картофелем. Нет, здесь только пылесос, швабра и веник. И все равно я не могу вспомнить, где нахожусь. Затем хлопает дверь, и в замке поворачивается ключ. Я перевожу дыхание и выхожу наружу. Это прихожая Элизабет, это дом Элизабет, но ее самой здесь нет. Подъемник замер у основания лестницы, а ведь подняться наверх самостоятельно она не может. Так что наверху ее точно нет. Надо мной маячат перила второго этажа, чем-то напоминая тюремные решетки. Но как только я поднимаюсь наверх, вижу, что все двери открыты, и от этого мне делается немного легче, хотя я и не могу сказать почему. Комната Элизабет пропахла ее любимой розовой пудрой, и на какой-то миг я в растерянности. Как такое может быть, что ее запах здесь, а ее самой нет? Как одно чувство может говорить мне, что она где-то рядом, а другое – что я ошибаюсь? Но здесь нет ни корзины для мусора, полной бумажных носовых платков, ни мятных пастилок на прикроватной тумбочке. Туалетный столик тоже пуст, я не вижу на нем привычного беспорядка и невольно глотаю слезы.
Несколько лет назад дом Элизабет ограбили. В полиции это назвали «ограблением с отвлечением внимания». Какая-то женщина в саду отвлекала Элизабет своими разговорами, что у нее, мол, убежал кот, а тем временем кто-то еще проник внутрь и схватил с туалетного столика все ювелирные изделия. Я до сих пор помню, что было тогда украдено: золотая цепочка, брошка с камеей и кольцо с опалом. Элизабет не слишком переживала по поводу кражи вещей, хотя мне кажется, кольцо было довольно дорогое. Но она сказала, что именно оно и навлекло на нее это несчастье, потому что было с опалом.
«Что ж, пусть тогда оно принесет вору одни несчастья», – сказала я тогда, причем от всего сердца. Я сильно переживала за мою подругу. Элизабет улыбнулась моим словам, однако ей было страшновато оставаться одной в доме. Я подумала, что сын возьмет ее в тот вечер ночевать к себе, но он был очень занят и вообще заявил, что она нервничает по пустякам, ведь силой к ней в дом никто не вламывался. К себе забрать ее я тоже не могла, она просто не прошла бы расстояние до моего дома, поэтому я заночевала у нее – спала на односпальной кровати, на которой когда-то спал ее муж. Мы с ней проговорили до глубокой ночи и даже пели наши любимые песни, пока не уснули.
Я опускаюсь на кровать, вытаскиваю из сумочки листок бумаги и ручку. Дом Элизабет обыскан – ее здесь точно нет. Я потом покажу это Хелен. Я убираю записку в сумку и ловлю себя на том, что к чему-то прислушиваюсь. Мне даже кажется, что я, совсем как собака, навострила уши. Где-то совсем рядом слышится какое-то жужжание. Этот звук мне знаком, очень хорошо знаком и связан с Элизабет. Постепенно этот механический звук делается все громче и громче. Это жужжит подъемник. И он поднимается ко мне. От ужаса у меня пересыхает во рту. Ведь в доме пусто, ни единой души. Тогда кто же воспользовался подъемником? Сердце гулко стучит в груди, как будто готово вот-вот выскочить наружу. Еще мгновение, и нервы мои сдадут. Ноги подкашиваются, но я усилием воли заставляю себя выпрямиться.
Затем подъемник останавливается. Я остаюсь стоять на месте, боясь себя выдать. Я не хочу, чтобы кто-то узнал о моем присутствии здесь. Я стою довольно долго, затаив дыхание. Когда же ничего не происходит, бросаю на ковер скатанный в шарик бумажный носовой платок и выхожу на лестничную площадку. Подъемник пуст. Он остановился, пройдя две трети пути, и в нем никого нет. Я смотрю на него в упор, чувствуя, как от страха в горле застрял комок. Я прячусь назад в комнату Элизабет и закрываюсь внутри. Ноги подкашиваются. Я вновь тяжело опускаюсь на кровать, и в этот момент моя рука нащупывает что-то твердое. Это пульт управления подъемником. Я сидела на нем. Откидываюсь на спинку кровати и пытаюсь отдышаться. Лежу несколько секунд, глядя на потолок, и наблюдаю за игрой теней. Время от времени мимо проезжает машина, и мне слышен шорох шин по мостовой, когда она сворачивает за угол. Этот звук похож на звук прибоя, и я представляю себе, что море рядом, снаружи, и машины – это волны. Или же что я прижала к уху раковину и слышу шум собственной крови.
В конце концов я встаю, с помощью пульта довожу подъемник до верхней площадки, сажусь в него и съезжаю вниз.
Глава 9
Скоро здесь будет Хелен. Ее автомобиль в любую минуту может подъехать к дому. Я становлюсь на колени на широкий подоконник, опираюсь на одну руку и щекой прижимаюсь к стеклу, чтобы видеть даже дальний край дороги. Ее пока еще нет. Моя рука затекла, и я опускаюсь на пятки и смотрю на свои руки. Они крепко прижаты к плотной ткани, которой обтянута подушка сиденья. Прижаты? Я правильно употребила слово? Я забыла, что оно значит. В любом случае я опираюсь на сжатые кулаки, для равновесия отставив большие пальцы. Вспоминаю, что видела в таком же положении мать, когда она ждала, когда Сьюки придет из школы. Тогда мне было года четыре или пять. Я не помню, почему сестра опаздывала, но помню, что мама ждала ее. Это было тревожное ожидание.
Сейчас мною скорее владеет нетерпение, нежели тревога. Я хочу, чтобы пришла Хелен. Хочу видеть, как ее машина подъезжает к дому, хочу услышать скрежет шин. Мне от нее ничего не нужно. Только она сама. Она моя дочь. Я снова смотрю на дорогу. Ветер гнет кусты в палисаднике, ветки хлещут по столбу ворот, и от этих резких звуков я невольно вздрагиваю. Ловлю себя на том, что внимательно вглядываюсь в пространство между кустами. Мимо дома проезжает какая-то машина. Свет фар скользит по фасаду, воротам, ограде. На секунду мне кажется, что я вижу среди листвы съежившуюся человеческую фигуру, вижу руку, сжимающую хрупкие стебли, срывающую листья, вижу открытый рот – не то жующий, не то кричащий, этого я понять не могу.
Я отодвигаюсь от окна, подушка выскальзывает из-под меня, и я теряю равновесие и падаю на пол. Большой палец пронзает боль, и я слышу хруст. Взмахиваю рукой, вскрикиваю и хватаюсь второй рукой за большой палец. Крепко сжимаю его, и боль немного утихает. Я не понимаю, что делаю.
– Тише, тише, – говорю я, баюкая руку.
Хелен в детстве часто держала меня за большой палец. Она и сейчас иногда берет меня за руку, но очень редко.
Раздается звук автомобильного двигателя, и я в надежде поворачиваюсь к окну. Однако машина, не останавливаясь, проезжает мимо. Уличные фонари осветили светловолосого мужчину. Значит, фонари уже включили и я не заметила, что стало темно. Смотрю в окно и чувствую, как пусто у меня внутри. Хелен так поздно никогда не приезжает. Значит, сегодня вечером я так ее и не увижу. Или, что маловероятно, она уже приходила. Но я об этом забыла. Я смотрю на пустую улицу. Слезы превращают свет фонарей в искры. Я поднимаю руку, чтобы вытереть их, и мгновенно чувствую острую боль в пальце. Я коротко ахаю от боли, но не знаю, что с этим делать. Бросаю взгляд на телефон, но мне кажется, что тот находится бесконечно далеко от меня, слишком далеко, чтобы я могла до него дотянуться. Это ощущение усиливается. Наверное, виноват мой возраст. Именно так я всегда представляла себе старость. Помню, что такую же усталость я испытывала в то лето, когда заболела после исчезновения Сьюки.
Я не спала, и мой мозг, похоже, был разгорячен и устал, чтобы нормально работать. Однажды утром я заставила себя выйти на улицу сквозь кухонную дверь и по пути в школу поняла, что мне не дойти до конца дороги. Мне казалось, будто я прошла много миль, но на самом деле добрела лишь до ворот дома миссис Уиннерс. Я оглянулась и посмотрела на наш дом. Он как будто отодвинулся дальше обычного, как будто – как и я – собрался в дорогу. Я не знала, что мне делать, и просто какое-то время стояла неподвижно, пытаясь отдышаться.
И, конечно, именно миссис Уиннерс нашла меня лежащей на тротуаре. Я была в сознании, но у меня было плохо с головой. Помню ощущение тротуара под моими ладонями, помню запах духов миссис Уиннерс, когда она вышла из своего дома. Помню, что этот запах показался мне приятным – словно джемпер, который надеваешь, когда тебе холодно. Миссис Уиннерс помогла мне встать и даже довела до дома. И все это время я продолжала вдыхать аромат ее духов.
После этого я несколько недель пролежала в постели, разглядывая узоры света на стенах и напрягая слух, чтобы услышать радио из гостиной. Мама на какое-то время принесла его в мою спальню, но оно мешало мне спать, а мне больше всего был нужен покой. Как я выяснила позднее, родители были обеспокоены моей болезнью. Отец боялся заходить ко мне в комнату, опасался, что я могу умереть и он не перенесет этого, особенно после того, как исчезла его старшая дочь.
Мама серьезно опасалась за мой рассудок. Она утверждала, что я все время говорю во сне, и отдельные мои слова пугали ее. Меня вовсе не удивило, что я во сне веду понятные лишь мне разговоры. В ту пору я часто бредила, и несколько раз мне казалось, что будто бы Сьюки лежит на своей старой кровати и на меня смотрит. Однажды я заметила, что за мной наблюдает Дуглас.