Позвоните своим мужьям… Я сохранила ту статью. И я собирала все сообщения о людях, ушедших из дома, которые только могла отыскать. И объявления, где мужья просят своих жен вернуться или хотя бы написать им. На самом деле их было не так уж и много. Чтобы произвести впечатление на читателей, репортер явно преувеличил количество этих случаев. Но каждое такое объявление, попавшее ко мне в руки, помогало моим угасающим надеждам вновь расправить крылья. Конечно, даже если бы сотни мужчин и женщин оставили свои семьи, ничего никому не сказав, Сьюки вряд ли последовала бы их примеру. Ведь мы все так любили друг друга, и она никогда бы не решилась причинить боль маме с папой. Хотя все оставленные члены семьи из газетных сообщений, как правило, говорили нечто подобное. В любом случае такой исход был бы предпочтительнее другого варианта – того, что убийца, напавший на двух женщин, расправился и со Сьюки. Если она жива, у нас остается надежда, и когда-нибудь мы сможем ее отыскать. Как-то я спросила маму, в какую рыбную лавку ходила Сьюки, но она расплакалась, а отец разозлился.
Я хотела порасспрашивать Дугласа, что он обо всем этом думает. Ведь он прочитывал газеты от первой до последней страницы. Однако я все больше начинала его бояться. Передо мной постоянно маячило его лицо, искаженное злобой, когда он вырывал у меня из волос заколки, и, хотя я целыми днями накладывала на лицо крем, чтобы избавиться от ощущения размазанной по щекам и подбородку губной помады, все было бесполезно – неприятное ощущение не проходило. Я стала наблюдать за поведением нашего жильца. Я знала, что он совсем не огорчился смерти своей матери, и помнила, как он смотрел на Сьюки. Кроме того, соседка рассказывала, что он часто бывал в доме моей сестры. Да и полицейский говорил, что узнал его, и я также прекрасно помнила, как постоянно пропадала еда, и про зонтик в его комнате, который один в один походил на зонтик той сумасшедшей женщины. И то, что Дуглас часто говорил, что идет в кино, а на самом деле, скорее всего, никогда не смотрел никаких фильмов. Заметив, что я слежу за ним, он отвечал мне злобным взглядом, и тогда мне вспоминались киношные злодеи, на которых он был очень похож. Но иногда он просто, как и раньше, застенчиво наклонял голову, и я начинала думать: «Это всего лишь наш старина Дуг», и мне бывало стыдно за свои подозрения.
И так как мне не с кем было посоветоваться, я могла лишь следовать тем скудным рекомендациям, указанным в тех злополучных газетных статьях. Я пыталась обнаружить какой-то намек на то, куда могла пойти Сьюки, в ее одежде, полученной от Фрэнка, или в чемодане, найденном полицией. В газетной статье рассказывалось об одном человеке, оставившем в ящике стола брошюру о Торки, и благодаря ей его и отыскали. Я вспомнила, как Дуглас ощупывал обивку чемодана, и сделала то же самое, но ничего не нашла.
Как-то раз, когда Фрэнк отвез меня в «Пять Дорог», я продемонстрировала ему свою коллекцию газетных вырезок. Я пила имбирный эль, хотя, откровенно говоря, мне было не так уж и приятно снова сидеть вместе с ним в пабе. Правда, там было спокойнее из-за ограничений, введенных на пиво, и пахло скорее сыростью, чем табаком, и складывалось впечатление, что у Фрэнка теперь меньше знакомых, чем раньше. Показывая ему вырезки, я допускала, что он может заплакать, но этого не произошло.
– Значит, – сделал он вывод, – ты думаешь, что она меня бросила, так?
– А ты не считаешь, что это более предпочтительный вариант? Чем то, что случилось с женщиной в отеле «Норфолк»?
– Возможно.
Он не отрываясь смотрел в свой стакан. Пива там оставалось совсем на донышке. Я ждала, пока он допьет его, и разглядывала глубокие морщины у него на лбу, на которые падал тусклый свет ламп, и то, как он вертел в руках стакан.
– А ты бы предпочел, чтобы она умерла? – спросила я, хоть и не могла поверить, что он на самом деле этого хотел, и мне было неприятно произносить слово «умерла».
Фрэнк не переставая вертел стакан, отчего кожа у него на пальцах побелела. Наконец он перевел на меня взгляд своих усталых глаз.
– Нет, – сказал он с тяжелым вздохом, – нет, конечно, я не хотел бы, чтобы она умерла. Но тот человек – маньяк. Ты читала заметки о нем? Одно дело – убийство, а совсем другое дело – то, что он совершал со своими жертвами.
Фрэнк поднял руки, остатки пива расплескались по столешнице, и на этом он закончил наш разговор. Он только хотел, чтобы я всегда помнила историю Сьюки и каждый раз рассказывала ему подробности их первой встречи.
– И тогда она сказала: «Вот тот человек, за которого я выйду замуж», – повторила я, глядя на то, как вращается в его руках бокал и как мнется газета. Ведь и помнить-то там было особенно нечего. – «Я просто знаю это. Он – мужчина для меня».
Фрэнк проводил меня в тот вечер домой, передал мне упаковку ветчины для мамы и постоял немного на углу, пока я заходила в дом. Я заметила, что у окна маячит силуэт миссис Уиннерс. Когда я проходила мимо ее садика, она говорила по телефону. Миссис Уиннерс выбежала из дома и бросилась вслед за мной.
– Эта сумасшедшая снова рыщет по нашей улице, – сообщила она, оглядываясь по сторонам. – Я позвонила в полицию. Но на твоем месте я не разгуливала бы так поздно по темным улицам, Мод.
Она заметила Фрэнка; тот стоял под уличным фонарем, но его лица не было видно из-под надвинутой шляпы.
– Ты уже с парнями гуляешь? – продолжила она. – Так почему же он не проводит тебя до дома, как полагается? Что, он не нравится твоему папочке? – миссис Уиннерс громко хохотнула и толкнула меня в спину по направлению к дому. – Иди. Скорей заходи в дом. Бог знает, что на уме у этой сумасшедшей.
Когда я оглянулась, Фрэнк все еще стоял на углу. Был хорошо виден тлеющий кончик его сигареты. Наверное, его видел и Дуглас.
– Снова ты с ним была, – сказал он, и меня испугала его интонация.
Он стоял в нашем темном садике перед домом и смотрел на дорогу.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я, не скрывая своего раздражения.
– Твоя мама попросила, чтобы я тебя встретил. Э-э-э… Та женщина снова здесь бродит.
– Миссис Уиннерс уже мне сообщила. Пойдем в дом.
Дуглас кивнул, но остался стоять на месте, глядя в сторону парка.
– Видишь вон те новые дома? – спросил он, не поворачиваясь ко мне, так что я могла подумать, что наш жилец разговаривает сам с собой. – Они несколько месяцев копали и извлекли горы земли. А теперь все ровное и гладкое, как и прежде. Никто никогда не узнает, что там внизу, под землей.
Я подошла поближе к нему. От почвы под ногами поднимался запах лакрицы. Мне вдруг стало страшно проходить по сырому темному саду одной, и я устремила взгляд в темноту, пытаясь рассмотреть то, что увидел Дуглас. Но я понимала, что он имеет в виду здания за парком, а от нашего дома их невозможно было разглядеть даже при ярком свете.
– Люди могут прожить там столетия и не узнать, что находится у них под ногами, – тихо добавил Дуглас. В живой изгороди раздался какой-то шорох, и хотя это, возможно, был всего лишь еж, мы оба вздрогнули от испуга. – Иди-ка ты в дом, – посоветовал он.
Я зашла на кухню. Мама и отец убирали со стола.
– Твой ужин на плите, – бросила мама, не глядя на меня.
Еще до ухода я призналась ей, что сегодня вечером собираюсь встретиться с Фрэнком, но она ничего не сказала отцу. И спросила, сможет ли Фрэнк раздобыть мыла и спичек, так как в магазинах их нет. Когда отец отвернулся, я протянула ей пакет с ветчиной, и на мгновение лицо ее осветилось радостью, но почти сразу же вновь покрылось сеткой морщин усталости и забот.
Я ела суп из баранины, ожидая, что Дуглас вот-вот вернется, но, когда поднялась наверх, он, наверное, все еще был на улице. Я стояла у окна, пытаясь уловить тот момент, когда он через заднюю дверь войдет на кухню, и прислушивалась к стуку перезревших яблок, падавших с деревьев. И была уже почти полночь, когда я наконец его увидела – темную фигуру на фоне непроглядной ночи. К тому времени я уже закончила свое послание убийце Кеннету Ллойду Холмсу.
– От тебя так странно пахнет, – говорю я Хелен, когда она наклоняется, чтобы поставить передо мной чай.
– Что значит «странно»?
Она явно сердится, хотя я вовсе не хотела ее оскорбить.
– Такой сладкий запах, – поясняю я. – Я сейчас припомню, как он называется.
Запах действительно сладкий, но не очень приятный. У меня от него начинается головная боль, и я вспоминаю о той сумасшедшей. У меня появляется такое чувство, что меня кто-то со всего размаха ударил по плечу зонтиком и мне хочется потереть больное место.
– Наверное, это запах чая, – говорит Хелен и подносит свою чашку мне под нос. – Фенхель.
– Точно. Какой мерзкий! Ты же мне его не налила, я надеюсь?
– Нет, мама, – дочь делает глоток из своей чашки и улыбается. – Я совсем забыла, что ты не любишь этот запах. Ты ведь никогда не позволяла мне и Тому в детстве покупать лакричные леденцы. – Хелен на мгновение замолкает, как будто думает о чем-то очень приятном, хотя я прекрасно помню, как она тогда часами хныкала и просила леденцов.
– Что ты пишешь? – спрашивает она.
Я смотрю на бумагу, что лежит на столе. На ней какие-то каракули. Много черных неразборчивых значков на белом листе бумаги. Я не могу их разобрать. Хелен вспоминает что-то о Питере.
– И после этого не говори мне о том, что я все так близко принимаю к сердцу! Что, по его мнению, ты собиралась сделать?
Она передвигает стул, который с громким скрипом движется по полу, и я не слышу ее слов.
Я смотрю на бумагу, испещренную множеством непонятных черных значков. Абсолютно бессмысленных значков. Правда, у меня возникает ощущение, что некоторые из них, возможно, являются словами, но я просто не могу их прочесть. Я хочу спросить Хелен, но почему-то стесняюсь и даже боюсь. Когда я поднимаю на нее глаза, она стоит, покусывая щеку, и глядит на меня. Может быть, она догадалась о значении этих каракулей?
– Не беспокойся, – говорю я, – я спрошу Элизабет.