Кемпке-Пери не ожидал такого решения. Ему предстояло ехать в неизвестность с поддельным паспортом и все начинать сначала. Крипш понял его озабоченность и сказал:
— Изменить ничего не могу. Это лучший вариант с добытым паспортом. Надо же знать, кому он принадлежал. А вы ничего не знаете о его владельце. Будьте благодарны за то, что обстоятельства позволяют предоставить вам годичный срок для того, чтобы сменить этот паспорт и иметь хорошую, с точки зрения Советов, биографию. Постарайтесь получить хорошие характеристики и утвердиться как эстонец, давно покинувший Эстонию. Имейте в виду, что по вашему паспорту выедет из России одно лицо — за границу как специалист. Следовательно, вы для Советов как Кемпке существовать не будете. Вам нужно привыкнуть к новому имени, обдумать свою биографию. К новому месту явитесь как местный гражданин, приехавший на работу в совхоз.
...В материалах следственного дела, которое я читал, подробности этой встречи Кемпке с Крипшем отсутствовали. Майор Крикун тоже не мог дать на этот счет никаких пояснений.
— Читай дальше, — посоветовал он. — Главное найдешь здесь.
11
— Гуляев надолго заболел, — рассказывал мне Андрей Карпович. — Это было в году... тридцать пятом, кажется. К обычной гипертонии и головным болям прибавилась и бессонница. Ночью, когда все спали, он бодрствовал, у него, так сказать, продолжалась работа. Никак не мог отключиться от земных забот, несмотря на прием снотворного.
— Бездельничаю, — жаловался Гуляев на вынужденное пребывание в больнице всем своим сослуживцам, навещавшим его.
— Николай Васильевич, вам надо отдыхать основательно, — советовал ему врач. — У вас переутомление от громадной, я бы сказал, нечеловеческой нагрузки.
— Пока я работал, доктор, — упорствовал Гуляев, — я чувствовал себя куда лучше, чем в больнице. А сейчас я прислушиваюсь ко всему и мне кажется, что все у меня болит.
— Хорошо, — соглашался врач. — Допустим... Станьте передо мною. Ступни вместе, руки с растопыренными пальцами протяните вперед, глаза закройте. Вот так.
Гуляев вытянул руки и, как только закрыл глаза, зашатался, хотя пытался стоять твердо. Его раскачивало из стороны в сторону, как маятник.
— Вы поняли? — спросил врач.
— Сдаюсь. Ложусь и сегодня не встану с кровати.
— То-то! Мой совет — сменить работу, изменить режим дня. Как следует отдохнуть. А там видно будет.
— Легко сказать — сменить работу. Вы думаете, это поможет?
— Уверен. Вы же работаете на износ.
«На износ, на износ...» — повторял про себя Гуляев и смотрел на врача так, как будто он сделал ему открытие о годах его бесконечной занятости. Он все собирался выбрать свободное время, ожидал некое затишье, но время шло, а затишья не наступало. Он сам стал замечать недомогание и опять думал, что вот закончит какие-то неотложные дела и передохнет.
— Доктор, — говорил Гуляев, — вам не кажется, что когда человек работает по-настоящему, то он работает на износ? Я не имею в виду себя. И ничего страшного в этом нет. Износ — это явление естественное. Если только все время думать об износе, о том, чтобы его избежать, то тогда как же быть?
— Работать и отдыхать. Соблюдать разумные пропорции.
— К сожалению, доктор, не всегда это возможно. Вы это отлично знаете. Не пытайтесь меня переубедить.
Врач пожимал плечами. Он не хотел пускаться в спор с больным.
Так Гуляев оказался вдруг на какое-то время не у дел, выбитый из привычной, укатанной за многие годы колеи. Его захватили тоскливые мысли. Такое состояние может исправить только работа, занятость, сознание того, что и в новом качестве человек остается полезным и нужным. Трудно жить без перспективы. Перспективой для Гуляева стала должность директора скромной, небольшой гостиницы в Новороссийске, на которую он и был назначен. С первых же дней он, с присущей ему настойчивостью, принялся за наведение порядка в гостиничном хозяйстве. Ему хотелось, чтобы гости чувствовали уют и видели идеальную чистоту в каждом уголке. По приглашению и по собственной инициативе к нему заходили администраторы, горничные, электромонтеры, слесари-водопроводчики, дворники.
Прочитав объявление на входной двери: «Требуется швейцар», приходили наниматься на работу пожилые и больные старики, нуждавшиеся в дополнительном заработке. Однажды пожаловал на прием к Гуляеву мужчина средних лет, говоривший с заметным акцентом. Он просил принять его на работу в гостиницу.
— Нам нужны только швейцары.
— Портье, — поправил директора пришелец.
Гуляев пристально посмотрел на него и охотно согласился, что портье звучит лучше, а главное — скрывает характер работы для многих и удовлетворяет самолюбие тех, кому не хотелось бы себя называть швейцаром.
— Вы, случайно, не француз? — спросил Гуляев.
— Нет, я — эстонец из-под Сочи.
— Откуда? — удивился директор.
— Из-под Сочи. Там есть эстонские села. Не слышали?
— Да, да, конечно... Ну что ж, пишите заявление.
— Заявление у меня уже написано.
Мужчина развернул газету, которую он держал в руках, извлек листок из ученической тетради и передал директору. Николай Васильевич прочитал заявление Пери Мико Карловича и наложил резолюцию о приеме на работу в качестве швейцара. Когда вопрос был решен, Гуляев предупредил:
— Зарплата, как вы сами знаете, у нас невысокая. Чтобы потом не было обиды. Кстати, вы язык знаете? — поинтересовался Гуляев.
— Эстонский?
— Эстонский или другой какой.
— Да так, с пятого на десятое. Мать у меня — немка, отец — эстонец. В селении говорили больше по-русски. Кое-что слышал еще в детстве. Отец знал немного немецкий. Меня пытался обучить. Но в молодости все мы как-то не ценим всего того, что нам хотят дать родители.
Такой швейцар гостинице был нужен.
— Когда выходить на работу? — спросил Пери.
— Завтра и выходите. Зайдете ко мне на инструктаж.
...— Андрей Карпович, можно спросить? — прервал я майора.
— Спрашивай.
— Откуда вы знаете все эти подробности?
— Откуда? — удивился Крикун. — Через плечо не заглядывал, любопытства не проявлял. У нас это не принято. А с Николаем мы еще в гражданскую из одного котелка кашу ели.
— Извините...
— Ото, что не положено, не взыщи... Сколько ни спрашивай... Для тебя, молодого, полезно знать историю, потому и рассказываю, — назидательно заметил майор.
Уже на инструктаже Пери не понравился Гуляеву своей молчаливой напыщенностью и заискивающей угодливостью, мелькавшей на лице, но личная антипатия никак не повлияла на отношения директора к своему новому подчиненному и внешне была незаметна.
Швейцар исправно выполнял возложенные на него директором нехитрые обязанности, заодно присматривался к людям, которые его окружали. На новичка тоже обратили внимание служащие гостиницы и на первых порах отнеслись настороженно. Он как-то выделялся среди них своим усердием, замкнутостью, непривычными манерами, редкими разговорами и тем, что каждый день брился до синевы. Бритье доставляло ему удовольствие. Правда, все это относили за счет того, что он эстонец, почти иностранец, хотя и проживал в России. Не ускользнуло от сослуживцев и то, что Пери любил в одиночестве вечерами гулять по побережью. Комнату он снял на окраине города у Елизаветы Петровны Косухиной, одинокой женщины, муж которой умер. Жила она тихо и незаметно с дочерью, ученицей третьего класса, и не предполагала, что ее нелюдимый жилец однажды явится к ним и сделает довольно странное предложение — считать их мужем и женой, но без регистрации брака. Елизавета Петровна стала наводить справки о своем квартиранте, побывала у директора гостиницы, робко, не поднимая глаз, поинтересовалась, кто он такой, не пьет ли и нет ли у него жены. После этого в гостинице было только и разговоров: Михаил Карлович обзаводится семьей... Так его теперь именовали сослуживцы, вспомнившие при этом и о другом холостяке, Меретукове Исмаиле, работавшем администратором, тихом адыгейце лет тридцати, с острым пытливым взглядом. Исмаил, слушая эти разговоры, держался скованно, но директору он нравился своей скромностью и аккуратностью.
Беседуя как-то с ним, Гуляев выяснил не только степень его грамотности, но и пригодность к работе в гостинице. И чем больше Меретуков рассказывал о себе, тем внимательнее его слушал Николай Васильевич.
Отец и два старших брата Исмаила в период гражданской войны бежали с белыми за границу. Отец настаивал, чтобы с ним бежали все сыновья, но самый младший — Исмаил остался с матерью дома, в родном ауле. Ему, сыну помещика, нелегко приходилось после того, как революция смела помещичьи и монархические устои в России. Деревенская беднота не только конфисковала их землю и дома, но и требовала, чтобы Исмаил занимался полезным трудом. И хотя он не уклонялся от работы, относились к нему с недоверием.
До Исмаила доходили слухи, что его братья учатся чуть ли не в Белграде, в университете. Потом он как-то неожиданно получил из Таганрога письмо, написанное отцом. Его привез из-за границы какой-то возвращенец. В письме отец просил Исмаила пробраться в Югославию любыми путями, сообщал, что они втроем вступили в «Союз русских монархистов».
Исмаил раздумывал. С ним жила старая мать, которую он не мог бросить, а пускаться с ней в такое дальнее путешествие, как и вообще заводить переписку с отцом и братьями, не решался. Отец к тому же предлагал деньги для матери и просил сообщить адрес, на который он мог бы их перевести. Исмаил совсем испугался, так как получение денег из-за границы нельзя было скрыть.
Его положение в ауле несколько уравновешивалось тем, что он был единственным грамотным человеком. Нередко к нему обращались за помощью, когда нужно было написать какую-нибудь бумагу, прошение или письмо.
Мать Исмаила, Гошсох, урожденная Ду, происходила из богатого старинного рода, состояла в родстве с генералом Улагаем. Ее братья Мурат и Темирбей бежали после революции на собственном пароходе в Турцию.