— Какая у вас возможность! Какая возможность! — подбадривал Дробышев Мацкова. — Успех вашей благородной миссии обеспечен и тем, что вы человек грамотный. Если хотите — светлячок в темной, забитой нуждой мужицкой массе, к которому, вот увидите, потянутся казаки, как мотыльки на свет. Нужно только умело ловить мотыльков.
На этом подготовка к заброске Мацкова в основном закончилась. Обучение зашифровке донесений, которые он должен был направлять в Константинополь, откладывалось на самые последние дни, когда Мацков будет уже на судне.
В сентябре 1922 года его с трудом устроили помощником повара на плавающий под турецким флагом корабль «Гурдистан», направлявшийся в Батум за марганцем. А через месяц, в хмурый, но еще теплый день Зимин-Мацков снова оказался в грузинском порту, откуда ему предстояло пробраться по знакомой дороге на Кубань.
6
Подъесаул Малогутий, захваченный чекистами оперативной группы Андрея Крикуна, сидел перед ним на допросе настороженный, в его маленьких звериных глазках ничего нельзя было разобрать. Он все еще прислушивался к каждому шороху, как будто вокруг был лес. Все это было уже позади, закончилось, но он не мог освободиться от чувства затравленности. Потом его охватила опустошенность. Он не мыслил себе жизни без нагана в руках и чувствовал себя неловко на допросе с незанятыми руками.
Свое донесение он так и не отправил за границу. Когда Крикун спросил, кому конкретно заготовил он свое послание, Малогутий после недолгих колебаний с неохотой признался:
— Генералу Улагаю.
— Улагаю?
— Ему.
Крикун подшил в «дело» конверт и отложил на некоторое время донесение, чтобы разобраться с его автором, подумать, как можно употребить эту бумагу для непосредственного выхода на Улагая. Использование рекомендательных писем как визитной карточки для представления нужной особе было принято в высшем обществе с давних пор. Над этим и задумался Крикун.
Молчаливая скромность Крикуна хорошо была известна всем, кто с ним работал. В его характеристике в «личном деле» отмечалось:
«Тов. Крикун — один из скромнейших и преданных членов РКП(б). Он способен вывести всех на чистую воду».
Что же касается Малогутия, то он так и не узнал, что рядом с ним долгие месяцы жил один из тех самых «верных советских служащих», который делил с ним все тяготы лесной жизни, ходил по опасным извилистым тропам в горах, чтобы разложить банду изнутри, вывести ее на засаду чекистов, передать в руки закона. Нелегко ему было войти в доверие к бандитскому вожаку Малогутию, невыносимо трудно было жить среди бандитов, которые звериным нюхом ловили малейшие подозрительные запахи и сразу, как разъяренные звери, разрывали на куски свою жертву. Но Николай Гуляев, не раз стоявший под дулом револьвера самого Малогутия, справился с данным ему поручением. Это он привел остатки банды на зимовку, которую заблаговременно подготовили чекисты. А указал ему то место Андрей Крикун.
Теперь Гуляев сидел в кабинете на «допросе», уставший, много переживший и еще не освободившийся от потрясений лесной жизни, заросший густой черной бородой. Он рассказывал не столько о выполнении им задания, сколько о самих бандитах и их главаре Малогутий, у которого исполнял роль писаря и не раз писал под его диктовку отчеты для заграницы.
— Отчеты? Это интересно. Кому они предназначались? — спросил Фролов, начальник отдела ЧК.
— Для передачи за границу.
— Отчеты и нам нужны. Борьба с бандитами далеко еще не закончена. Гибнут люди, достается и нашему брату. Вы успешно выполнили задание рабоче-крестьянской власти по борьбе с контрреволюцией, на деле доказали свою преданность пролетариату России, мировой пролетарской революции, поэтому принято решение о зачислении вас на работу в ЧК.
Гуляев встал и стоя слушал Фролова. От неожиданности он не сразу нашел что сказать. Фролов видел, как волновался бородач, понимал, как ошарашил Гуляева своим предложением, и решил чуть смягчить разговор.
— Брат твой давно служит в ЧК, и по его рекомендации зачисляем тебя. Кто же лучше брата тебя знает и кто лучше его может за тебя поручиться? Правильно я говорю, товарищ Гуляев?
Гуляев хотел было сказать, что его отец — полковник царской армии, что он сам пять лет, с 1912 по 1917 год, учился в Одесском юнкерском училище, а затем, уже после Октября, кончал Пятигорское реальное, несколько месяцев служил рядовым в гусарском дивизионе. Гуляев не питал особой симпатии к белому движению, но, подхваченный мутной волной контрреволюции, как сын белого офицера, оказался на какое-то время в стане бело-зеленых. Сейчас он стоял перед Фроловым, обо всем этом вспоминал и сожалел, но из прожитого выбросить ничего не мог. Его брат Юрий работал в ЧК. Однажды братья с помощью Крикуна встретились. Сходились с заряженными револьверами в руках, как на дуэли. Крикун стоял поблизости наготове. Выстрелы не прогремели. Говорили недолго, в темноте, на опушке леса. Договорились без лишних слов. Николай согласился помочь чекистам ликвидировать банду Малогутия. Это согласие явилось переломным моментом в его жизни. Тут же Юрий познакомил Николая с Крикуном...
— Товарищ Фролов, позвольте поблагодарить за доверие.
— Благодарите за это Крикуна. Горой за вас.
«Весь мой остальной сознательный отрезок жизни, — писал Гуляев позднее в автобиографии, — я решил посвятить работе не за страх, а за совесть в органах ОГПУ».
Фролов все это знал, верил ему и уточняющих вопросов к его автобиографии не задавал, а в отношении полковника Сеоева, возглавлявшего банду в горах, вопросов было много.
Гуляеву было поручено в период его пребывания в банде бело-зеленых сойтись с Сеоевым, резидентом терского атамана Вдовенко. Чекисты замышляли через него проложить дорогу к верхушке белоэмиграции и к самому Вдовенко в Константинополе.
— Как у вас с Сеоевым? — спросил Фролов.
— Думаю, что доверяет. Ведь мой отец — осетин. Правда, мать русская. С Сеоевым мы как-то сразу сошлись, подолгу беседовали в лесу. Не раз он отводил от меня подозрения Малогутия.
— Как вы считаете: вы могли бы воспользоваться связью с ним, чтобы в Константинополе явиться к Вдовенко?
Гуляев посмотрел на Фролова с некоторым удивлением. Только теперь он по-настоящему понял, насколько ему верят, если ведут разговор о поездке за границу. Фролов рассеял многие сомнения Гуляева, от которых тот еще не совсем освободился. Они невольно появлялись сами, как только ему задавался прямой вопрос, не всегда приятный, задевающий его прошлое. Гуляев не торопился с ответом, собирался с мыслями, но он уже был согласен.
— Думаю, что мои взаимоотношения с Сеоевым позволяют встретиться с Вдовенко.
— Без подозрений со стороны атамана?
— Подозревать может, но то, что я знаю о Сеоеве, его отношении к Вдовенко и, наконец, пароль для связника из России, должно рассеять подозрения атамана.
— Хорошо. Подумаем. У нас есть теперь отчет Малогутия, который можно с собой прихватить.
— Что даст такая встреча? Вдовенко за границей, а не на Северном Кавказе. Пули оттуда до нас не долетят, и если он залезет на самую высокую мечеть в Константинополе, все равно ничего у нас не увидит. И его никто не услышит.
— Все это так, но они засылают агентуру и бандитов на Северный Кавказ. Через атамана можно кое-что прояснить, связаться и с другими тузами, от которых тянутся нити контрреволюции. Ну, это мы потом обсудим. А сейчас придется побыть с Малогутием. Вас ведь вместе Крикун прихватил.
— С Малогутием? — вырвалось у Гуляева. — В камере?..
Он умоляюще смотрел на Фролова, и выражение его лица просило не делать этого.
— Надо поломать голову, как вас вывести из затеянной нами игры, — спокойно рассуждал Фролов. — Отвести от вас всякие подозрения. Одним словом, чтобы вы были чистым на тот случай, если придется встретиться с представителями белой эмиграции за границей. Потерпите. Недолго осталось, товарищ Гуляев.
— Что делать... Трудно переносить камеру. Одно сознание, что я под замком, на меня действует хуже, чем если бы стоял под дулом пистолета...
— Хотел с вами еще посоветоваться относительно банды Гребенюка. Что можете сказать?
— Гребенюк?.. Бандит из бандитов. Все у него подобрались головорезы. Очень опасная и коварная банда. Он, как и Малогутий, заброшен из Константинополя.
— Пойдет на переговоры с нами?
Гуляев задумался. Он много слышал о Гребенюке от Малогутия и других, о его жестокости, грабежах, об убийствах всех, кто попадался на пути.
— У многих бело-зеленых, вы знаете, руки в крови, и они это знают. Путь к переговорам зеленые сами себе отрезали. Но попытаться можно. Если вы найдете нужным меня использовать, я в вашем распоряжении.
— Спасибо, товарищ Гуляев. Попытаемся вызвать на переговоры Гребенюка.
Переговоры состоялись через несколько дней в станице Исправной. Бандиты Гребенюка потребовали участия в них самого начальника отдела. Фролов без колебаний сразу же поехал к месту встречи.
По дороге он подобрал пожелтевший мокрый лист серой бумаги, на котором был напечатан приказ по Ейскому отделу Кубанской области. Атаман Марченко довольно многословно призывал в нем выступить против Советской власти.
«Братья казаки, — говорилось в приказе, — да проснется в вас дух казака-воина, да не пожалеет каждый из вас себя! С радостью в душе громко прокричим: да здравствует Русь православная! Отбросьте прочь сомнения собственного бессилия и, помолясь богу, ищите себе единомышленников!
...Что скажете вы православной России при колокольном звоне святой церкви?
На основании данных мне полномочий приказываю всем организаторам в непродолжительное время соединиться в станичные вооруженные отряды. С богом, братья, за святое дело!»
Это все, что мог сказать православным казакам уже обезвреженный чекистами атаман.
Впереди показалась станица. Фролов разорвал и бросил приказ. Не первый раз он ехал на встречу с бандитами и всегда был уверен в правоте всего того, что предстояло ему сказать. Никакие, даже самые хитроумные приказы атаманов не имели той силы, какую имел он, коммунист-чекист.