умел убивать голыми руками. Позднее, уже через полчаса, когда среди ночи подняли Дитриха и участники ночного инцидента давали объяснения у него в кабинете, Мельник проговорил без малейшего зазрения совести: узнав, что новичок совсем недавно служил в НКВД, тут же решил наказать его. Отыгравшись на Дерябине за все плохое, что, по его словам, принесла ему лично эта организация. Он ненавидел «красных» люто, считая, что они не имеют права ходить по одной земле с ним, и о причинах подобной ненависти можно было даже не спрашивать. Уж кто-кто, а Николай Дерябин прекрасно понимал: подобное отношение к карательной организации, в которой он состоял, испытывает не только инструктор Мельник.
Впрочем, ситуация довольно быстро прояснилась. Как оказалось, тот, кого называли Мельником, – бандит, отбывавший свой срок на Колыме и вызвавшийся служить в штрафном батальоне, где можно искупить вину кровью и скостить судимость. Только, видать, бандиту Мельнику и с непогашенной судимостью было неплохо: оказавшись на передовой, он рванул через линию фронта к немцам в первом же бою. Так он попал в разведшколу и сейчас собирался спросить с Дерябина за всех энкавэдэшников, залегших за пулеметы и стрелявших штрафникам в спины, если те отказывались идти на прорыв фактически с голыми руками – оружие получали не все, только тесаки да саперные лопатки, автоматы уцелевшие бойцы должны добыть в сражении.
Николай же не считал себя настолько глупым, потому легко пришел к заключению: о том, что он офицер НКВД, пусть бывший, вряд ли знал кто-то, кроме Отто Дитриха. Это означало только одно: именно с подачи Дитриха инструктор Мельник получил нужную информацию. Другого варианта просто не было. Так же, как Николай не сомневался в том, что инструктор готовился удавить его, и поступил приказ не допустить этого, вмешаться в нужный момент.
Суть затеянной Дитрихом игры Дерябин пока не мог понять.
Но, похоже, все сейчас прояснится.
– Я не могу, не хочу и не имею права рисковать заданием, – говорил между тем Отто, продолжая переваливаться с пятки на носок. – У меня нет ни желания, ни возможности проверять каждого на психологическую совместимость друг с другом. Мне все равно, кто как к кому относится. Но меня совершенно не устраивает, если, оказавшись за линией фронта, Мельник воткнет нож в спину Пастухова – или Пастухов при первой же возможности сведет счеты с Мельником, списав это на боевые потери.
Дитрих прошелся вдоль строя, продолжая чеканить фразы:
– Подтверждаю – курсант Пастухов раньше действительно служил в советских органах НКВД. Но каждый из вас тоже являлся советским гражданином. У кого-то даже были партийные билеты, вы выступали на собраниях, клеймили и обвиняли, хлопали врагов народа, при этом восхваляли гений Сталина. Теперь все вы сделали свой выбор. Сделал его и Пастухов. Я провел с ним немало времени. Как, впрочем, однажды беседовал лично с каждым из вас. Но готов согласиться, – капитан остановился, повернулся к виновникам, картинно щелкнул пальцами. – Да, готов согласиться и признать право каждого из вас, бывших советских граждан, ненавидеть карательные органы большевиков. И допускаю – всю злость рано или поздно кто-то вновь захочет выместить на курсанте Пастухове. Который, повторяю, один из вас, так или иначе. Что вы можете сказать, Пастухов?
– Разве я должен что-то говорить? – вырвалось у Николая.
– Вы можете отказаться работать в школе. Тогда вас ждет концлагерь, пока я не придумаю, как с вами быть. И пока мое руководство не примет решения в отношении вас с учетом обстоятельств. Хотя, честно говоря, – пальцы снова щелкнули, – я не думаю, что вокруг вашей персоны, Пастухов, особенно с учетом обстоятельств, возникнут такие уж серьезные споры. Вам предложат стать надзирателем, и вы согласитесь.
– А если не соглашусь?
– Во-первых, здесь вас никто не спрашивает, – проговорил Дитрих. – И, во-вторых, мне не нужны проблемные курсанты. То, что я упомянул о вашем праве отказаться… Так, обычная формальность, либеральная шелуха, ведь либерал во мне умирает медленно. Но есть выход. Инструктор Мельник должен пообещать при всех, что с этой минуты ни он, ни кто-либо другой не станет посягать на вас. Мельник, вы готовы к заявлению?
– Извините, господин капитан. Либо вы эту красную суку отсюда уберете, либо придется отправить в лагерь половину школы. Это в лучшем случае. Я готов, мне не привыкать. Он, – инструктор кивнул на Николая, – все равно раньше меня сдохнет.
– Ага, – сказал скорее самому себе, чем кому-то конкретно Дитрих. – Как я понимаю, даже ради общего дела примирение невозможно?
– Не с ним. Вот Бубнов – он красный, командир танка, но мы с ним лучшие кореша. Потому что Бубнов не чекист, не комсячья морда. И с ним я куда хошь пойду. Правда, господин капитан! Не дразнили бы вы этим подонком наших гусей, а?!
Пока Мельник говорил, Дерябин физически ощутил исходящие от него волны ненависти.
– Ладно, – как-то очень легко согласился Отто. – Тогда другое предложение. Так сказать, третий путь, который часто ищут в подобных ситуациях и редко находят. Я пока не знаю, насколько курсант Пастухов ценен для школы и для меня лично. У него любопытная биография, да. Только это не главное в той работе, которую вы готовитесь выполнять. Мельник и Пастухов, вы будете решать все сами.
– Это как? – вырвалось у Николая.
– Я сейчас дам инструктору возможность закончить начатое, – просто объяснил Дитрих. – И вы получите возможность убить Мельника. Раз не уживетесь друг с другом, проблему лучше решить так. Habe ich Recht?[8]
Не сговариваясь, противники переглянулись.
Инструктор прочел на лице Николая недоумение, Дерябин на лице врага – неприкрытое злорадство. На плацу стола тишина.
– Если удача улыбнется Пастухову, значит, он не безнадежен. Я сочту его ценным кадром, а вы все должны будете с ним смириться и забыть о его прошлом. Если случится так, как того хочет Мельник… Значит, потеря невелика, я зря делал на него ставку, жалеть не о ком.
Похоже, поступить именно так Отто Дитрих придумал изначально. Дерябин даже не попытался понять ход его мыслей, и вообще – для чего нужен весь этот дешевый спектакль. Впрочем, нет, не дешевый, даже слишком дорогой: он мог стоить Николаю жизни.
Тем временем двое курсантов уже протягивали противникам финские ножи. Лишний раз убедив Дерябина: своим подопечным Дитрих решил преподнести зрелище, и оно не стало для них такой уж неожиданностью. Свою финку бандит взял уверенно, театральным жестом подкинул на ладони, дав ножу перевернуться в воздухе вокруг своей оси и ловко поймав его за рукоятку. Подобным умением Николай похвастаться не мог, потому просто оглядел присутствующих, задержал взгляд на ничего не выражавшем лице Дитриха, шагнул назад, принял боевую стойку и выставил руку с ножом перед собой.
Ряд курсантов уже перестал быть стройным. Не дожидаясь специальной команды, зрители рассредоточились, образовали широкий круг с неровными краями, капитан устроился среди курсантов, уже не выделяясь особо из толпы. Перед предстоящим зрелищем все оказались равны, словно патриции и плебеи в Древнем Риме, стянувшись посмотреть на очередной гладиаторский бой.
Читал Дерябин мало. Но книга о Спартаке была среди читанных в юности, даже не один раз. Тогда Николай нет-нет да и представлял себя на арене, конечно же, в роли отважного бесстрашного предводителя восставших рабов. Сейчас ему уже так не казалось.
Мельник напал первым, без предупреждения. Даже если кто-то собирался подать сигнал, его не было, или же тот просто не дождался отмашки.
Он прыгнул, подавшись вперед всем телом, далеко выбросив руку с финкой перед собой, и, не подтолкни Дерябина инстинкт шагнуть в сторону, вчерашний бандит насадил бы его на нож. Отступая, Николай сделал по инерции еще несколько шагов и потерял равновесие. Устоять на ногах не удалось, он упал, чудом не выронив при этом нож, и сразу же бросил тело в сторону – Мельник уже летел на врага, решив воспользоваться моментом в полной мере.
Дерябин откатился, в движении развернувшись ногами к нападавшему, и ловко, вспомнив, чему учили на занятиях, подцепил носком сапога голень противника. Следующим должен стать удар другой ногой пониже колена либо в идеале – по коленной чашечке, однако Николай попал в пустоту: Мельник вывернулся, попытался в прыжке достать лежащего, и тому снова пришлось перекатываться по плацу. Он слышал над собой крики, так и не поняв, за него ли болеют зрители, подбадривают ли инструктора, или просто орут. Адреналин плескался через край, вокруг уже ничего и никого не существовало.
Дерябин понял, что подняться Мельник ему не даст. Терять такое явное преимущество он не собирался. Потому оставалось сделать еще одну попытку сбить его с ног тем же приемом, только теперь подпустить максимально близко и стараться действовать наверняка. Когда Николаю это удалось, он невольно удивился сам себе – вот противник навис, собираясь, наконец, ударить ножом, и вот он уже падает на спину, нелепо взмахнув руками. Вскочили они одновременно, Мельник не собирался давать врагу ни секунды передышки, только и Николай уже обрел хладнокровие. Вновь подпустив инструктора к себе, решил больше не прыгать от него по кругу – ушел влево, нырнул под правую руку, плавным движением левой перехватил ее, рванул, не столько беря на прием, сколько пытаясь огорошить противника.
Удалось. Под воздействием полученного эффекта рычага инструктор невольно развернулся к Дерябину спиной. Он мог выйти из предполагаемого клинча, что и сделал – только для этого нужно было занести свою правую руку вверх, чтобы освободить ее из захвата. Не помня, где и когда наблюдал именно такой прием, Николай тут же переместил тело за спину Мельнику, левая рука змеей устремилась к шее противника – и вот уже локоть сильным движением принял ее в захват.
Природа наделила Мельника короткой шеей, которую не всякому удобно обхватить, тем более – в такой ситуации, когда противники не стоят на месте. Ему достаточно было двинуть плечом, ослабляя хватку, у Дерябина оставалась всего секунда, чтобы усилить захват, и Николай воспользовался ею в полной мере: помогла всецело охватившая злость за все, что происходило с ним в последнее время. Кто-то должен ответить, и этим человеком оказался инструктор Мельник.