Теперь уже приходилось следить за собой, чтобы на улице или в магазине ненароком не повернуть голову дальше, чем следует. Обмороки пугливых женщин и гогот жлобов — не то, чего хочет нормальный человек.
Одинокий непьющий пенсионер всегда найдет себе забаву. Не успела прийти весна, как Глеб Петрович перешел к следующему этапу. Он уже пытался повернуть голову дальше, чем на пи радиан, посрамив тем самым Мартина Лаурелло. Темнело в глазах, перехватывало дыхание. Бодрила мысль, что медицинские эксперименты над собой — самые благородные. Пугало, что кто-нибудь когда-нибудь найдет в его квартире хладный труп со свернутой шеей и высунутым языком. Следаки озадачатся, участковый подтвердит феномен, а что придумает Фуфайко, о том и гадать противно.
Какой смысл в подобных опытах, Глеб Петрович и сам не понимал. Просто было интересно. Говорят, будто старики впадают в детство. Это так и не так: располагая временем, старики лишь пытаются доиграть в то, во что не успели доиграть мальчишками, а люди среднего возраста не делают это просто потому, что им недосуг, да и что о них знакомые скажут? Особенно начальство. А у стариков начальства нет, и в том их счастье.
Влево до упора. И еще усилие. Помочь руками. Нет, дальше не идет… Теперь вправо…
Новый щелчок отозвался столь резкой болью, что брызнули слезы. Сквозь них на мгновение проступило нечто страшное — и тут же исчезло. Глеб Петрович не на шутку испугался. Судорожным движением вернув шею на место, он дышал, как марафонец после забега, ничего не видя и не слыша. Потом принялся осторожно массировать шею. Боль не спешила уходить. Вот тебе! Доигрался! Не-ет, отныне никаких экспериментов! Только конченому идиоту могла забраться в голову мысль превзойти Мартина Лаурелло.
Но ведь превзошел! Никакому Лаурелло не удалось бы повернуть голову на двести градусов, предел того циркача — сто восемьдесят…
Боль в шее прошла через два дня, и еще неделя понадобилась Глебу Петровичу, чтобы успокоиться. А когда неприятность немного подзабылась, возникла странная мысль: клин клином вышибают. Или, как говорил Конфуций, чтобы выпрямить кривое, надо перегнуть его в другую сторону. Иными словами, попробовать запредельно вывернуть шею уже не вправо, а влево…
Обозвав себя недоумком, Глеб Петрович сердито набросился на эту мысль и стал гнать ее вон. Она не уходила. Металась, уворачивалась, отступала на время, затаивалась и вновь начинала донимать. Ну что ты будешь делать! Оставалось плюнуть и терпеть.
Терпения хватило на месяц. За это время Глеб Петрович выяснил, что из всех нелетающих позвоночных выворачивать голову по-совиному умеют только долгопяты, а что такое долгопят? Мелкая пучеглазая ночная зверушка, уже не лемур, но еще не обезьяна, питается насекомыми и уж точно не курит…
Глеб Петрович не питался насекомыми. Он также не испытывал пристрастия к ловле мышей и мелких пичуг, а если и летал без всяких приспособлений, то только во сне, очень давно, крайне невысоко и уж точно не парил бесшумно в ночном лесу, как сова. Где связь?
Ничего не понятно!
Новый цикл упражнений озадачил и обрадовал. Обрадовал потому, что поворот шеи на сто восемьдесят градусов уже не сопровождался даже малым намеком на боль, а озадачил по причине одной странности. Стоило повернуть голову чуть дальше — и сразу начинало мерещиться что-то отменно нехорошее. Пугающее.
Разобрать, что это такое, было трудно.
И страшно.
Поворот по часовой стрелке или против нее — без разницы. В любом случае Глеб Петрович задыхался от ужаса и спешил прекратить эксперимент. Но проходило небольшое время — и вновь тянуло прикоснуться к жути.
Мало неприятностей было в жизни?
Не насмотрелся ужастиков?
Похоже на то.
Лишь благополучному обывателю жуть может показаться сладостной. Глеб Петрович таким и был.
К повороту головы на двести семьдесят градусов он шел долго, малыми шажками. Мешала анатомия, не приспособившая шейные мышцы к подобным выкрутасам. Связки, по-видимому, уже растянулись на необходимую длину, а вот мышцы… Поворачивать голову, а потом возвращать ее на место приходилось обеими руками. В припадках сарказма думалось о гаечном ключе, да только никому еще не пришло на ум изобрести ключ для головы. Бездельники эти изобретатели, прокисшие мозги: если нет резьбы, так уже и ключ не нужен, да?
Абстрактная жуть обретала зримость и смысл. Видимый мир размывался и ускользал, проваливаясь в темноту, и сейчас же из черного ничто всплывали новые картины. Неведомое становилось доступным, невидимое превращалось в видимое.
Лучше бы его не видеть!
Еще доворот на долю градуса… Глеб Петрович внезапно узрел себя со стороны — и не сразу узнал. Его взгляд парил над больничной койкой, занятой страшно худым человеком с ввалившимися щеками, лысой головой, туго обтянутой пергаментной кожей, и глазами снулой рыбы. Тощая желтая лапка, похожая на птичью, истыканная по сгибу следами от игл капельниц, бессильно лежала поверх больничного одеяла и куда нагляднее, чем тусклые глаза, давала понять: человек умирает. Он умирает, он сам, а не кто-нибудь иной! Глеб Петрович!
Сердце бешено застучало. Значит, так это будет? Так?
Неизвестно откуда явилась уверенность: да, это будет с ним именно так. Еще не завтра, но и не в какой-то смутной дали. Четыре года — вот сколько ему отпущено. Нет, чуть больше: пожалуй, четыре с половиной. Потом — смерть. От рака. Господи ты боже мой, не от инфаркта и не от инсульта, как пугал Минздрав, — от рака прямой кишки! Унизительно. Мучительно.
Вернув голову в исходное положение, Глеб Петрович с треском рванул на себе воротник и выдавил сквозь зубы страдальческое «ы-ы-ы». Затем накапал себе валерьянки. Не помогло. Тогда принялся убеждать себя: чепуха, не может это быть правдой, откуда шея может знать, что случится в будущем? Нет у нее такой функции, она не Ванга и не девица Ленорман, она просто шея, штатив для головы…
Значит, глюк? Несомненно.
Мало-помалу пулеметный стук сердца перестал отдаваться во всем теле. Успокоившись, выкурив три сигареты подряд и поразмыслив, Глеб Петрович решил отнестись к дурному видению юмористически. Даже хихикнул через силу. Но все же прошло изрядное время, прежде чем он отважился повторить опыт. Что привидится на сей раз — купание в золоте? А может, семейное счастье, которого никогда не было? Жизненный успех детей? Лепет внуков?
Привиделся тот же самый кошмар: умирающий старик в онкологическом отделении больницы. Даже более того: агония, морг, скудные похороны за государственный счет и судебная тяжба за освободившуюся жилплощадь между двоюродной племянницей, которую Глеб Петрович не видел много лет, и почему-то соседкой. При чем тут кляузная дура Фуфайко? Впрочем, было бы удивительно, если бы в этом деле обошлось без нее…
Поскрипев зубами, Глеб Петрович не стал ждать. Теперь следовало повернуть голову в другую сторону на тот же самый угол. Если привидится что-нибудь другое или вообще ничего не привидится — плюнуть и забыть. Но если выйдет то же самое, это что-то значит…
Потому что всем известно: один раз — случайность, два — совпадение, но три — уже закономерность.
Закономерность восторжествовала. То же самое! С одним лишь дополнением: по результатам квартирной тяжбы Фуфайке ничего не достанется, кроме новой персоны для сочинения на нее кляуз…
Слабое утешение!
Ни к селу ни к городу вспомнились совы и долгопяты. Так вот почему у них огромные глаза — от ужаса! Началось это у них со стригицефалии, с дефекта, по сути, а всякая там адаптация к ночному образу жизни, наверное, вторична. Плевать, что совы не курят, — ведь любую болезнь из числа тех, что перечислены на сигаретных пачках, можно приобрести и без курения!
Знакомая кассирша в ближайшем магазине сильно удивилась, когда непьющий Глеб Петрович приобрел бутылку дешевого коньяка. Сначала он подливал коньяк в чай, затем решил, что чай не нужен.
Назавтра зашел лейтенант.
— Это вы всю ночь мучили собаку?
Глеб Петрович пожал плечами, о чем тотчас пожалел: движение отдалось тупой болью в и без того разламывающейся голове.
— У меня и собаки-то нет, — выдавил он, морщась.
— Ну, может, дворовую псину поймали, — предположил участковый, обшаривая профессиональным взглядом кухню. Не обнаружив кровавых пятен и клочьев шерсти, он узрел бутылку из-под коньяка. — Хм, а вот это вы зря…
— Знаю.
Он знал и то, кто накатал жалобу. Однако немного ошибся.
— Ваши соседи показывают, что ночью слышали собачий вой. По-видимому, из вашей квартиры.
Следовательно, не только Фуфайко… Беда в том, что Глеб Петрович ничего не понимал. Не было никакой собаки. Что было — не вспомнить, но псины точно не было.
Кажется, он отключился ближе к ночи… или уже ночью? Правильнее сказать, отключился мозг, а лишенное контроля тело, возможно, совершало какие-то действия. Неужели… выло?
— Соседям почудилось. Садист я разве? Чаю хотите?
Лейтенант ушел, а Глеб Петрович немедленно выбросил пустую бутылку в мусоропровод. Вот ведь дрянь… Неужели это он выл ночью? Только какая такая собака? Волк! Серый хищник, угодивший лапой в капкан. Тоскливый волчий вой — вот что могли произвести лишенные управления голосовые связки после всего увиденного…
Нет, все-таки то был простой глюк! Проверить! Немедленно проверить! Наплевать на больную голову. Так даже лучше: вряд ли похмельный увидит то же самое, что здоровый…
Надежды рассыпались в прах, чуть только голова повернулась на страшный угол. Опять умирающий старик! Господи, ну за что?!
Отчаянным рывком Глеб Петрович провернул голову дальше. Он сам не понимал, чего хочет: то ли просто перестать видеть страшное, то ли добиться того же, свернув наконец себе шею. От резкой боли перехватило дыхание, почернело в глазах. И в этой черноте медленно, как изображение на фотобумаге, начало проступать будущее.
Не личное будущее Глеба Петровича, совсем нет. Кто он такой в масштабах мироздания? Пылинка, человеческая монада, вдобавок порядком изношенная, не стоящая внимания, тьфу на нее. Проступило в нескольких картинках будущее страны.