— Что, Фима, машину дали? — спросил один. — Наконец затянутся твои трудовые мозоли на кросачах. Какую хоть?
Ефим достал новую сигарету.
— Не знаю еще, валите.
— А че? Не обращается? — Офицер посмотрел на парня на платформе. — Не кормил его? Себя не кормишь, так хоть тачке беляш купи.
Ефим молча курил. Офицеры забрали кое-какие инструменты и ушли. Тут же поднялась дверь перед платформой № 11, и в гараж заехала белая «Тойота Королла». Из нее вышел молодой офицер, обратил «Тойоту» в девушку спортивного телосложения, подал ей руку, чтобы помочь подняться.
Ефим тоже подал руку парню на своей платформе, но тот отказался и поднялся сам, размялся, повертел головой.
— Все в порядке? Берете? — спросил у Ефима.
Тот кивнул.
— Хорошо. Подпишете?
— Как зовут тебя?
— Максим.
— Максим. Мак, — хохотнул Ефим и протянул руку. — Будем работать.
Вернулись в кабинет. Ефим спешно раскрыл на столе папку Максима, вчитался. Тот сел напротив, начал подворачивать рукав олимпийки.
— Не бойтесь, движок в порядке, — сказал он спокойно.
— Что?
— Из-за руки — вмятина, но в остальном — полный порядок.
Ефим хмыкнул, пролистнул несколько страниц, снова вчитался.
— Отлично… — сказал тихо. Посмотрел на Максима, снова в папку. Взял из стакана ручку и подписал нужный бланк. Потом спохватился, открыл нижний ящик стола и протянул Максиму вслед за бланком плитку «Бабаевского».
— Я не хочу.
— Да ты еле встал.
Максим поднялся:
— Могу идти?
Ефим тоже поднялся. Он смотрел беспокойно, лоб влажно поблескивал:
— Ты занят сегодня? Хочу опробовать, че как…
Максим ответил Ефиму прищуром. Тот не поддавался, давил:
— Вдруг ехать завтра куда, надо разобраться.
— Если быстро. В десять мне надо быть на Троллейной.
— Будешь, понял. Ты шоколад-то ешь.
— Не хочу.
— Ну, хрен… Пошли тогда.
В гараже Максим снова снял олимпийку и сумку, протянул их Ефиму:
— Возьмите с собой.
Тот спешно взял вещи, поторопил. Максим снова лег на чумазый, едко пахнущий прямоугольник платформы, тут же встала дуга обращения, расширилась до купола. На глаза словно набросили плотную ткань, ребра раздвинул жар, внутренности потянуло в разные стороны, а потом — в кучу.
И почти сразу же на лицо закапало: тяжелые капли дождя задолбили по лбу и губам. Максим очнулся лежащим на тротуаре под золотящейся вывеской «Ломбард». Сверху рушился ливень, под спиной текла ледяная река стока.
Он тяжело перевернулся на бок, кашлянул, из легких вышел дымный плотный воздух.
— Давай вставай, — потащил Ефим вверх за плечо.
— Ты курил? — Максим откашливался и еле стоял на ногах.
— У тебя ничего не работает, в курсе?! — орал Ефим. — Где подогрев сидений, где мультиэкран?
— Магнитка работает, — прошептал Максим.
— Да на хрена мне магнитола твоя!
— Ты курил?!
— Там даже свет через раз в салоне…
Максим согнулся пополам, его вырвало. Ефим продолжал орать:
— …мне тачка, у которой сиденье, как в дачном толчке…
— Во мне нельзя курить, у меня аллергия!
Дождь сыпал и сыпал. Максим стоял согнувшись, чтобы не заливало лицо, и пытался отдышаться. Внутри клубились горечь и сладость одновременно, рот постоянно наполнялся слюной, Максим сплевывал.
Он не сразу заметил, что улица мало похожа на Троллейную.
— Эй! Эй-й! — разогнулся он. — Мы в каком районе? Который час?
На улице торчало два дома-барака, она упиралась в забор стройки, пахло полынью и затхлой озерной водой. Тут Максим заметил, что у Ефима в руках только его лимонная «бананка». Он рывком забрал ее:
— Хорошо, что у меня ключи здесь, а не в олимпийке. Пустоголовый.
Максим открыл сумку и проверил: связка ключей была на месте. Ефим отер лицо от влаги:
— Загулялся слегонца, че.
— Денег дай на такси, че.
Ефим не стал спорить, достал, похмыкивая, пятисотку:
— Виноват, товарищ машина.
От него шел сладкий пивной аромат. Когда раскрывал рот — сильнее. Максим забрал пятисотку, развернулся и пошел в сторону перекрестка.
— Папку надо читать, урод, — шипел он, набирая адрес в приложении. — Час ночи!
Когда подъехало такси, Ефима на улице не было. Максим сел на заднее сиденье, сгорбился, сдвинул дрожащие плечи и почти всю дорогу смотрел в одну точку.
Утром Ефим встретил его простецким «прости» и протянул олимпийку.
Максим закрыл за собой дверь, решительно сел и медленно начал:
— Еще раз я проснусь с дымом внутри…
Ефим заулыбался:
— Не. Все. Не будет.
Максим смотрел хищно:
— …я тебя блевотиной умою!
Улыбка Ефима прокисла.
— Иди в жопу.
— Сам иди.
— Скажи спасибо, что я презики в тебе не забыл.
Максим офонарел. Он почувствовал, как по затылку и шее течет холодная колючая волна. В глазах Ефима, сейчас особо похожих на глаза мопса, не было ни раскаяния, ни стыда. Максим встал и направился к двери.
— Э, ты куда это? — Ефим остановил его, перегородив выход. Максим долго набирал воздуха, а затем выдавил тихо:
— Забытый предмет стоит автонизму жизни. А если б я рипнулся?
— Я же сказал. Все. Не будет больше.
И снова ни в голосе, ни в глазах его не было глубины. Максим почувствовал себя в западне.
— Где твой предыдущий автонизм? — спросил он. Ефим метнулся к вешалке-пальме и стащил куртку:
— Все будет нормально, увидишь. Поехали по адресу. Пожалуйста. Нас ждут.
— Я не хочу с тобой работать.
— А больше не с кем, — запросто ответил Ефим.
Платформа № 12 внезапно оказалась отмытой. Пусть не до блеска, но до родного матового цвета металла. Максим остановился перед ней в недоумении, провел ладонью по волосам. Ефим не торопил, просто ждал возле кнопки обращения, молча перебирал документы, выуженные из кармана.
— Ладно, — выдохнул Максим. Он повыше застегнул олимпийку, которую теперь можно было не снимать, потом протянул Ефиму бананку. — Не забудь, пожалуйста.
Пахла платформа теперь свежо и пронзительно — металлом. Максим просунул руку в паз и отметил, что внутри он тоже начищен. Тут же сработала дуга. Темнота стояла перед глазами секунды четыре, простреливала цветными бликами и дрожала. Затем рассеялась.
Максим очнулся на платформе маленькой СТО. Где-то работал пневмоключ, слышались стук и звуки шиномонтажа. Пахло маслом и яблочной отдушкой.
— Пошли поедим. — Ефим стоял рядом и расстегивал ворот форменной рубашки.
Под его нависшим животом виднелась сумка-бананка.
На улице было удивительно солнечно, ветер приносил горечь листвы.
Прошли по сухому бурьяну в ворота небольшого оживленного рыночка, а затем свернули в распахнутую дверь кафешки. Их встретил крепкий запах пива и смеси специй. Пространства было мало: три метра в одну сторону, два поперек. Стены украшали простые обои в сине-голубой ромбик. С полки позади кассы хитро и гордо смотрели целых два портрета Сталина. Возле одного из портретов стояло потемневшее металлическое распятие.
— Какой-то тут тухлый вайб, — подытожил Максим, оглянувшись.
— Чего?
Ефим кивнул темноволосой женщине, протиравшей столики. Та поспешила за кассу. Максим ухмыльнулся:
— Дизайн всратый, говорю.
— Начальнике будет плов? — запела женщина низким голосом. Ефим кивнул:
— Плов, лаваш, палку свиного… А тебе чего? — обернулся он. Максим попросил взять банку «Монстра».
— Знаешь, какой тут плов? Ты вообще когда-нибудь ешь?
Максим проследил, чтобы Ефим рассчитался за обед из своей сумки.
Они сели за липкий столик у окна. Ефим разломил лаваш, предложил Максиму. Максим отказался раскрытой ладонью.
— Где мы сегодня были?
— Хм, сейчас расскажу…
Максим открыл банку энерготоника. Женщина появилась из-за плеча Ефима и поставила перед ним кружку пива.
— Ты собрался пьяным меня водить? — возмутился Максим.
— Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах, — махнул Ефим на еду, словно закуска все оправдывала. Он пододвинул к кружке солонку. — Хуже пива лучше нет! Смотри, фокус. — Ефим всыпал щепотку соли в кружку, соль упала комком на дно и вдруг словно взорвалась, пиво вспенилось и приподняло над кружкой белую шапку. Ефим по-детски заулыбался. — Так вот, короче, семейный скандал. Муж вменяемый, жена заведенная, на мужика кричит, типа задолбал, скотина… Вызывали соседи. Я с ней в другую комнату, успокоил, расспросил, ну. Выяснилось, когда она хочет поговорить с мужем о чем-то серьезном или че обсудить, он идет на кухню и начинает мыть посуду. Я говорю: ну клево же, пока он моет, вы говорите. Женщина начинает заводиться, мол, ни хрена! Он говорит, что вода шумит, ему не слышно, и моет посуду, пока она не уйдет. Короче, своим поведением и игнором он ее выводил из себя, а потом всем говорил, что она дура невменяемая и орет. Соседи, кстати, тоже говорили, что всегда слышно только женщину. Иду поговорить с мужиком, узнать, зачем он такой мудак. Начинаю беседу, а этот хрен встает со стула, идет к раковине и начинает мыть посуду! Я аж растерялся. Потом воду выключил, в чувство привел и уже доходчиво ему все объяснил. Короче, выяснилось, что они с его матерью хотели хату отжать, решили жену-невестку шизофреничкой выставить. Интриганты от бога…
Максим усмехнулся неправильно произнесенному слову, поболтал из стороны в сторону пустую банку, потом смял ее.
— Офигенная у вас работа…
— Давай я тебе чебурек возьму? — Ефим сдержал отрыжку.
— Не надо.
— Ты хочешь, чтоб я жопой по асфальту поехал?
— Не поедешь. Мне на энергосе норм.
Кафе заполнялось мужичками различной комплекции. Максим распустил хвостик, наклонил лицо вперед, спрятав его за волосами. Ефим оставил попытки накормить его и спросил:
— У них еще «Флеш» есть, взять?
— Возьми.
— У меня анорексия, — признался Максим, открывая вторую банку. — Мне еще в военкомате сказали, что анорексия. Я тогда весил сорок пять килограммов при росте сто восемьдесят. Были одни ребра. Просто забывал поесть. На то, чтобы подумать об этом, времени не хватало: помимо легкой атлетики я еще был волонтером. Постоянно разрывался между учебой, спортом и волонтерством. Родители говорили, что надо питаться нормально… Но у меня был режим «все сам знаю». До ссор с тренером тоже доходило. Он мне говорил, что у меня маленький вес, а я ему иногда даже грубо отвечал… Типа: учите меня бегать, а что касается меня, то касается меня…