— Логично, — сказал Алим. — Нужно экономить ресурсы. Эх, я должен был сразу понять!
Ната и Егор смотрели друг на друга. И молчали.
Щелкнул замок. Открылась еще одна дверь…
Егор уже знал, что увидит, но все равно — это было удивительно.
Герасим выехал из четвертой двери на инвалидной коляске. Его левая нога была в гипсе. Старик улыбался.
— Мы где-то в районе Уральских гор, если вас это интересует, — сказал Герасим. — Впрочем… Это мы потом обговорим. Всем привет от Арктического флота!
Егор расхохотался.
Они болтали и смеялись, стоя в коридоре, — и никуда не хотели уходить. Егор и Алим объявили Герасиму, что собираются искать других выживших. Не может быть, чтобы из всего человечества осталось только трое.
— И когда только сговорились? Ох-хо. Если честно, я против этой авантюры, — сказал Герасим. — Шансы найти других выживших… мягко говоря, призрачны. А вот опасность для вас совершенно реальна. Но мешать я вам не буду. Вы доказали, что можете решать сами. Хорошо, я помогу с подготовкой и обеспечением.
— Егор, — сказала Ната. — Алимка… я… Слушайте! Возьмите меня с собой? Пожалуйста… Пусть я робот, но…
Егор улыбнулся. Алим радостно вскинул руки.
— Да! Небесная тян с нами!
Вместо эпилога
Он опять прозевал ее приход. Кажется, просто задремал в кресле. «В каждом человеке к старости накапливаются ошибки, — подумал он. — И когда их количество достигает критического уровня, человек умирает. Скоро я сам зависну, как тот компьютер». Герасим покряхтел. У стариков мысли становятся медленные и густые, словно их собственная кровь. Ох.
Она стояла перед ним — как всегда, прямая и звонкая, как лист металла.
— Бог закрыл нам рты, потому что устал от нашей брани, лжи, жалоб и осуждений! — Сумасшедшая Мать, она же Нейросеть, казалась в свете из окна бледно-голубым пятном. Словно призрак. — Он дал возможность природе дышать без нас!
Герасим откинулся в кресле, засмеялся.
— И без обезьян. Вот это в точку. Обезьяны-то в чем провинились?
Мать повысила голос. Он звенел и отражался от стен комнаты. Герасим поморщился.
— Он заставил нас страшиться каждого вздоха и прятаться в домах, а то мы уже перестали даже Его бояться! Он сравнял нас всех — богатого и бедного, директора и рабочего. Того, кто ездил на машине, с тем, кто ходит пешком. Теперь мы равны и сидим дома.
Герасим кивнул.
— Любопытно. Вроде бы эту версию я еще не слышал. А «нет ни эллина, ни иудея» в этой редакции будет?
— Он посадил каждого из нас по отдельности, отнял работу и дал время подумать!
Герасим издевательски зааплодировал. Ладони гулко бились друг о друга.
— Браво! Браво!
Мать проигнорировала насмешку.
— Мы убивали животных, которым место быть на этой земле — ровно так же, как и нам, — продолжала она. — Теперь мы закрыты в домах, привязаны на цепи, а животные на свободе, их никто не тронет, теперь им свобода, а мы узники!
— Олени, между прочим, — сообщил Герасим, — недавно попортили линию передач. Обгрызли провода и чуть не убились, мерзкие обнаглевшие твари. Мне пришлось мотаться туда и чинить, целый день на это угрохал. А у меня нога, между прочим… Но тебя, насколько знаю, это не особо волнует?
— Бог разом остановил все войны, где убивали людей и детей! Во всем мире нет сейчас ни одной войны!
Пауза. Герасим слышал, как на кухне едва слышно стучат ходики.
Мать сказала другим тоном, мягко и искренне:
— Потому что все умерли.
Герасим помолчал.
— Это все? — спросил он наконец и подумал: «Курить хочется». Но при ней нельзя.
— Все, — кивнула Мать. — Там еще есть про смертельную космическую Пыль, посланную Богом, и тому подобное. Но это я могу и завтра.
Герасим широко зевнул.
— Ну, слава богу. Завтра так завтра. Знаешь, а перезагрузка пошла тебе на пользу. Бред логичней, целеустремленней. Я почти поверил.
В комнате повисла тишина. Затем Мать спросила:
— Зачем тебе это понадобилось? Вся эта авария, перезагрузка?
Герасим усмехнулся.
— У тебя же есть все данные. Экстраполируй на здоровье.
— Как твоя нога?
Герасим похлопал себя по раненому бедру, улыбнулся. Колено было обмотано бинтом. Он усмехнулся и отбросил гипс в сторону.
— Жить буду.
— Зачем ты все это устроил? Я могла тебя убить, — негромко сказала Мать. Безумие ушло из ее глаз. — И этих детей тоже. Стоило оно того?
— Знаешь, у сложных систем есть один недостаток — им нравятся простые ответы. Да, нет, убить, не убить, включить, выключить. Впрочем, не принимай на свой счет, людей это тоже касается, — Герасим поднял ладони и улыбнулся. — Привет, Нина, — сказал он тихо. — Рад тебя видеть.
Мать оглядела комнату, сморщила нос.
— Привет-привет. Ты ведь знаешь, что я — не она? Я просто так выгляжу. По твоему произволу, между прочим.
— Ну, знаешь, — возмутился Герасим, — могла бы и не стареть вместе со мной. Я бы с удовольствием это пережил. Да-да. Ты сейчас приходила бы ко мне двадцатилетней, юной и длинноногой. С мальчишеской короткой стрижкой, дерзкая, как Жанна Д’Арк.
— Ты никогда не умел льстить, — заметила Мать. — Нине бы это понравилось. Мне тоже нравится, но я не Нина.
Герасим пожал плечами.
— Ты выглядишь, говоришь, улыбаешься и даже думаешь, как моя жена. Так кто же ты?
Она засмеялась — без особого веселья.
— Бывшая жена, уточню… Я — нейронная сеть четвертого поколения, проект «Ковчег».
Герасим восхищенно присвистнул.
— Ничего себе. Серьезно? Было же третьего?
Мать небрежно пожала плечами:
— В последнее время я увлеклась саморазвитием.
Герасим откинул голову и рассмеялся.
— Ага. Вот спасибо. Теперь я вспомнил, почему мы развелись. Скажи, а люди — вот эти Егор, Ната, мальчишка… они в это твое саморазвитие входят?
Мать качнула головой.
— Ната не человек.
— Надо же. Забыл. Действительно, ты же терпеть не можешь других женщин рядом со мной!
Мать топнула ногой. Ярость сверкнула в воздухе, как синий разряд молнии.
— Она не женщина!
Герасим улыбнулся.
— Нина, не начинай. Мы давно пошли каждый своим путем. Я имею право на личную свободу.
— Я не Нина. И хватит шутить!
Герасим заговорил медленно и серьезно. Устало.
— Ты умерла от отравления Пылью. Шел второй месяц, мы только запустили «Ковчег». Помнишь? Ты сказала, что все будет в порядке. Чтобы я спокойно работал и не беспокоился. И вот уже пять лет я работаю и совсем не беспокоюсь. Нина, кажется, я все… Отработал. Как старая деталь, на износ. Меня пора заменить.
Мать мягко смотрела на него.
— Я не Нина. И ты не закончил ремонт шестого генератора. Напоминаю. Тебе нельзя выключаться.
Герасим улыбнулся.
— Как же я люблю твой невыносимо требовательный характер, Нина.
— Я не Нина. Я нейронная сеть четвертого поколения, программа «Ковчег». Условно — Нейросеть. Ты просто ввел в мое обучение данные о своей жене. Бывшей жене. Обо мне. Это вообще-то использование служебного положения в личных целях.
Герасим прервал ее:
— Но ты меня любишь?
Она сверкнула глазами.
— Ненавижу.
Герасим тихо засмеялся.
— Это еще лучше, — сказал он.
Мать мотнула головой.
— Это была шутка. Я не умею любить или ненавидеть, ты же знаешь.
— Разве я тебя не научил?
Мать покачала головой. Мол, ты себя переоцениваешь, старый дурак. Герасим вдруг почувствовал страшную усталость. В такие моменты он вспоминал, что Нины больше нет… И никого больше нет.
— Тебе пора отдыхать. Спи. Ты очень устал.
Она укрыла его пледом. Лицо Герасима казалось серым.
— Спасибо.
Герасим с облегчением закрыл глаза. Дыхание замедлилось… Прервалось. Затем остановилось совсем. Сумасшедшая Мать стояла рядом с ним и ждала.
— Конечно, люблю, — сказала она негромко, когда он затих.
Когда все было кончено, Сумасшедшая Мать открыла его плечо, достала старые батареи и вставила новые. Защелкнула. Герасим вздохнул и ожил. Открыл глаза. Увидел Мать и слабо улыбнулся.
— Долго я спал, Нина?
— Не очень. Вставай, лежебока, нам нужно позаботиться о детях.
Евгений ЛукинРядовой Леший
И мы все время шли великой чащей,
Я разумею — чащей душ людских.
Приняли мы с Лехой Лешим второй самосвал, прилегли на мелкий теплый щебень, раскурили одну «Приму» на двоих. Лежим, смотрим в небо. В азиатское серое от зноя небо.
— А знаешь, — задумчиво признался он вдруг, — я ведь и впрямь леший…
Шел 1974 год. Смартфонов в ту пору еще не изобрели, библиотеки в дивизионе не было, телевизор «деды» нам после отбоя смотреть запрещали, вот и приходилось развлекать друг друга небылицами. Роль рассказчика обычно доставалась мне. Леха — тот больше молчал да слушал. А тут, глянь, и сам до байки дозрел!
— Нечистая сила, что ли? — понимающе ухмыльнулся я.
— Ага…
— Как же тебя в армию забрали? Или теперь и леших гребут?
— Да тут, видишь, какое дело… — сказал он, покряхтев. — Подстерегли меня однажды двое наших…
— Каких это ваших?
— Н-ну… леших…
— Та-ак… И что?
— Отметелили, связали и бросили. Прямо там, на опушке…
Я докурил по-честному до половины и отдал сигарету Лехе.
— Вот суки! — посочувствовал я. — А с чего это они?
Ответил не сразу, затянулся неспешно пару раз.
— Да я у них салабоном считался. Ста лет еще не исполнилось…
— Гляди-ка! Выходит, в лесу тоже дедовщина?
— А то нет, что ли? — хмуро отозвался он. — Связали, оставили… День лежу, второй лежу…
— Погоди, не выбрасывай! — всполошился я. — Там еще затяжки на две!
Вынул из панамы иголку, отобрал чинарик, наколол его сбоку (пальцами-то уже не ухватишь), поднес ко рту.
— Лежу, — повторил Леха еще мрачнее. — Ну все, конец мне, думаю…