Последняя затяжка опалила губы.
— Погоди, — перебил я, стряхнув с иголки огонек и отправив ее на место. — Как это конец? Лешие разве не бессмертны?
— Да так, знаешь… Если обездвижить надолго, деревенеть начнет…
— Окаменелостью, что ли, станет?
— Нет. Не окаменелостью. Корягой. Я ж говорю: деревенеет…
— Насовсем или…
— Бывает, что и насовсем.
С невольным уважением покосился я на рядового Лешего. Не ожидал я от него столь грандиозной, а главное, столь подробной и достоверной залепухи.
Честно сказать, в карантине он казался мне обычным деревенским валенком. А потом, когда нас уже в дивизион распределили, — то ли привык я к нему, то ли сам Леха схватывал все на лету, — но и речь у него стала посложнее, и фантазия, как видим, разгулялась. Ну да с кем поведешься…
— Так чем дело кончилось?
— Повезло мне! Смотрю: идет через опушку парень. Грустный такой, башка стрижена… Окликнул я его. Помоги, говорю, добрый человек, развяжи… Что хочешь для тебя за это сделаю!
— А он?
— Спрашивает: ты кто? Леший, говорю. А он мне: да нет, это я Леший.
— Та-ак…
— Ну фамилия у него была — Леший!
— Да я понял. Развязал он тебя?
— Развязал. Теперь, говорю, проси что хочешь. А у него, слышь, глазенки вспыхнули. Отслужи, говорит, за меня в армии! Я, конечно, прибалдел сперва, потом прикинул, думаю: ну а что? Два года — это ж не двадцать пять лет! Это раньше, при царе четвертак служили. Скорчил его морду, забрал паспорт — и на призывной пункт. Так вот сюда и попал…
— Леха… — выговорил я с восхищением. — Слушай, Леха… Как дембельнешься, начинай романы писать. Большие деньги заработаешь… Нет, кроме шуток…
Тут я заметил, что рядовой Леший не слушает. Вернее, слушает, но не меня.
— Лежи, не двигайся, — тихо предостерег он.
Я приподнялся на локте и оглядел окрестности. Чуткий Леха, как всегда, не ошибся: со стороны радиотехнической батареи к нам приближалась опасность в лице рядового Горкуши. Сапоги у рядового гармоникой, рукава закатаны по локоть, бляха ремня сияет в области детородных органов, тулья панамы промята на ковбойский манер.
Я встал. Не навытяжку, понятно (это уж было бы чересчур), но и оставаться в горизонтальном положении также не стоило.
— Ну не падлы, а? — плаксиво вопросил рядовой Горкуша, подойдя вплотную и устремив на меня синие горькие — под стать фамилии — глаза.
— Так точно! — отрапортовал я. — Падлы, товарищ старослужащий!
А сам все ломал голову: почему это он до сих пор не обратил внимания на лежащего рядом Леху?
— «Дедушку»! — трагически вскричал рядовой Горкуша. — «Дедушку» во внутренний наряд! Дневальным! На тумбочку! Со штык-ножом!.. Это что?
— Бардак, товарищ старослужащий!
— Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!
— Так падлы же!.. — истово поддакнул я.
И смягчился рядовой Горкуша, подобрел.
— Ну ты все понял, да? — уточнил он на всякий случай.
Полагаю, выражение глубокого искреннего горя оттиснулось на моих чертах вполне убедительно.
— Так точно, понял! А заменить не смогу. Заступаю в караул. Первый раз.
Рядовой Горкуша был потрясен услышанным. Даже снял зачем-то панаму. Костлявый, кадыкастый, бледный, какой-то весь вывихнутый, стриженный под ноль… Огляделся в поисках другой жертвы. Но нет, никого не видать. Кругом поросшие верблюжьей колючкой унылые серо-зеленые бугры, да белеет вдали бетон пятого капонира.
— А где этот… Леший?
Я осторожно покосился на Леху. Тот лежал неподвижно и смотрел на меня. «Молчи», — прочел я в его глазах.
— Был здесь… — осторожно соврал я. Впрочем, почему соврал? Действительно ведь был здесь. И есть.
— А теперь где?
В недоумении я развел руками:
— Лопата — вот…
Лопата валялась в полуметре от Лехи.
— Найду — дыню вставлю, — кровожадно пообещал Горкуша. — Поперек!
Нахлобучил панаму и двинулся сердито-расхлябанной походкой в сторону стартовой батареи. Рядового Лешего он там, разумеется, не встретит. А значит, стоять на тумбочке со штык-ножом суждено рядовому Клепикову — он сейчас возле курилки верблюжью колючку вырубает.
Леха тем временем шевельнулся.
— Говорил же: лежи, не двигайся… — упрекнул он.
— Как это ты?..
— Молча!
— Да я заметил, что молча… Ты что, глаза отводить умеешь?
Леха вздохнул:
— Когда-то умел…
— Эх, ни хрена себе! А сейчас это что было?
— А сейчас, видишь, замереть пришлось. Вот если бы в лесу… Там хоть пляши — никто не заметит. А тут чуть шевельнулся — вмиг углядят!
— То есть в лесу, значит, попроще…
— Ну а как же!
— А ты не из цыган, Лех?
— Из леших я…
Тут со стороны солдатского городка подкатил третий самосвал — и взялись мы снова за лопаты.
С этого дня мы с Лехой как бы поменялись ролями: уж больно показалась мне интересной эта наша новая игра в лешего. Я спрашивал — он отвечал. Я его ловил на вранье, а он выкручивался. И выкручивался, доложу я вам, виртуозно.
Следовало, правда, выбирать для таких бесед место и время. А то, помню, перепугали однажды чуть не до полоумия «шнурка»-узбека из нашего призыва. Послушал он нас, послушал, потом вскочил с груды только что разгруженного щебня и жалобно закричал:
— Д-дураки!..
И кинулся прочь.
С тех пор поостереглись. Если и развлекались подобным образом, то наедине, без лишних ушей.
— Значит, говоришь, скорчил ты его морду… И сейчас тоже корчишь?
— Да как тебе сказать… Привык за два месяца. Вроде приросла…
— Ладно! А кого-нибудь другого скорчить — слабó? Рядового Горкушу, к примеру…
— Ну его на фиг! — По-моему, Леха даже содрогнулся слегка, представив такую попытку.
— Хорошо, не Горкушу… — поспешил исправиться я. — Меня давай.
— Я что, за всех служить подряжался? — вспылил он. — Мне вон одного Лехи Лешего за глаза хватает!
— Нет, ну я ж не прошу тебя в самом деле прикинуться! Я спрашиваю: можешь или нет?
— Да хрен его теперь разберет… — отвечал мне с тоской рядовой Леший. — Иногда кажется: совсем разучился. После карантина напрочь все отшибло. Даже пробовать боязно…
— А вообще трудно служить? — сочувственно спросил я.
— А то сам не знаешь!
Забаву пришлось прервать. Дверь столовой открылась, и вошел старшина Лень. Оглядел столы с перевернутыми лавками на них.
— Не по-нял!.. — взмыл его звонкий зловеще-ликующий голос. — Это что за пол такой? Вы его мыли, нет?
— Два раза перемывали, товарищ старшина!
— Хреново перемывали! Тряпку в зубы — и вперед!
Вышел.
Пол взбрызнули и протерли. Главное — что? Главное, чтобы линолеум влажный был и блестел.
Вот в казарме, когда дневалишь, там сложнее. Собственно, казармой нам служил старый ангар с четырьмя рядами шконок, финской дизельной печкой и черно-белым ламповым телевизором на сваренной из арматурин подставке. А самое грустное — полы в ангаре были бетонные. Вымоешь разок с хлоркой — и кожа на пальцах становится, как у девочки, тонкая и прозрачная.
— Лех, — продолжал допытываться я, — а какой ты на самом деле был? В лесу…
— Да какой хочешь! — буркнул он. — Без разницы…
— Ага… — пробормотал я, соображая. — То есть в кого пожелаешь, в того и перекинешься… А сила откуда? Деревья небось помогали?
— Да, в основном деревья…
— А у нас тут, значит, ни деревца… Одна верблюжья колючка, так?
— Так…
— Нет, но перед казармой-то — акации!
— А толку? Они ж тоже на территории!
— Понял… То есть нужны не просто деревья, а гражданские деревья?
— Н-ну… в общем… да.
— Погоди! А за территорией? Там же колхозные виноградники, сады… Тоже ведь растительность! Или это не то?
— Может, и то… — уныло ответил он. — А как туда попадешь?
— Через дырку.
— А «деды» узнáют?
Да, верно… Пока не отслужил хотя бы полгода, о дырке и думать забудь. Высокое право на самоволку надо еще выстрадать.
Случай нам представился всего пару дней спустя. Сидели в курилке перед ангаром и при этом, обратите внимание, не курили, что в глазах окружающих равнозначно уклонению от исполнения воинских обязанностей. Невесть откуда возник смутно знакомый старлей.
— Вы двое, — определил он и направился в сторону КПП.
Мы, понятно, последовали за ним.
— Со мной, — бросил он дежурному.
Так впервые за два месяца мы оказались на гражданке.
Достигли поворота и увидели заглохший невоенный грузовичок с какой-то подержанной мебелью в кузове. Поднажали втроем, подтолкнули. Грузовичок завелся, зафырчал. Старлей тут же забрался в кабину к шоферу и уже из окошка сообщил:
— Свободны. Долóжитесь на КПП.
И подумали мы: а почему бы нам не дать крюкá и не пройти через виноградник?
Ах, какой это был виноградник! Дамские пальчики вполне мужского размера. Я подумал и сорвал гроздь — поменьше, чтобы успеть слопать все по дороге. Леха последовал моему примеру.
— Ну и как? — осведомился я, гурманствуя. — Способствует растительность?
— Чему?
— Способностям!
Рядовой Леший хотел ответить, но не успел — нарвались мы с ним на приключение. Из-за шпалеры вышел навстречу нам смуглый юноша в тюбетейке и с берданкой за плечом.
— Замер! — негромко скомандовал Леха — и я замер.
Сторож моргнул и отшатнулся, уставившись туда, где только что стояли два мародера в военной форме, а теперь вот взяли вдруг да исчезли. Потом скинул с плеча свою одностволку и принялся озираться. Я, честно сказать, струхнул. Сейчас пальнет куда попало… А ну как в нас!
Рядовой Леший медленно поднял руку, опустил, всмотрелся в испуганно мечущиеся карие глаза, потом повернулся ко мне и, кивнув, двинулся в обход ошарашенного туземца. Я, понятно, за ним.
— Гляди-ка… — подивился Леха, когда мы, выбравшись на бетонку, перевели дыхание. — И вправду ведь способствует…
— Кто?
— Растительность…
У меня, признаюсь, екнуло под ложечкой. Тут уже, простите, не игра, тут уже чертовщина какая-то начинается. К счастью, вспомнилась читанная когда-то статейка об уличном гипнозе. Все-таки, наверное, Леха из цыган — там у них в таборе, по слухам, еще и не такое проделывают. Да и фамилия какая-то вроде цыганская…