— Да уж, — усмехнулся Глеб. — Необычный у меня день. Такой раз в сорок лет бывает. С лишним.
Вот только что Глеб рядом лежал, щекой в землю вжимался. И вдруг раз — исчез. Словно его и не было. Не растаял в воздухе, а просто исчез. Только книжка фантастическая осталась. И я понял, что он уже дома.
А еще подумал, что мне, наверное, крышка.
Эти минометчики, наверное, никого убить-то и не хотели. Иначе бы по поезду стреляли. Может быть, это был новый теракт ДРГ. Или провокация добробатов, чтобы окончательно разрушить перемирие. Или опять началась атака на Донецк? Я ничего не понимал — ведь от линии разграничения до центра города из миномета не добить. Значит, граница поменялась?
А может, им отчитаться надо было, мины списанные утилизировать? Может, сделать так, чтобы наша ДЖД перестала работать, а то что за безобразие — война идет, а тут поезда детей катают… И обстрел на наших списать. А может, тренировались, пристреливались. Они потому и выждали, когда поезд уедет, а теперь по пустой станции колотят (ну, они так думают, что по пустой). Только у них там было несколько минометов и мин до фига, они в два или три ствола по станции садили, и когда мина неудачно упадет — меня всего на кусочки порвет. И вскакивать, бежать в укрытие тоже поздно, бегущего точно осколками посечет.
Поэтому я лежал под скамейкой, вцепившись в книжку, оставшуюся после Глеба, и ждал не пойми чего.
Ну и дождался, как ни странно.
Рядом взвыл двигатель, через пути к станции скакнул старый побитый БТР-70 и встал возле скамейки, нависая надо мной. Пулемет загрохотал, плюясь свинцом куда попало. Десантный люк распахнулся, выскочил какой-то седой дядька в камуфляже, подхватил меня поперек, закинул внутрь и прыгнул следом. Меня подхватил, не дав упасть, еще один пожилой дядька, тоже в камуфле.
— Живой? — спросил тот, кто за мной выскакивал. Пулемет продолжал бить, а БТР мчался куда-то от станции.
— Живой, — растерянно пробормотал я. — Спасибо. Повезло мне! Хорошо, что вы тут оказались!
Второй дядька засмеялся.
— Да уж, хорошо!
— Книжку-то верни, Борис, — заявил тот, что за мной выскакивал.
Я смотрел на него и ничего не понимал.
— А то я так и не дочитал, — продолжал дядька.
— Глеб? — понял я наконец-то.
Оба ополченца засмеялись.
— Гляди-ка, а он и впрямь смышленый, — сказал второй. — И смелый, не хнычет. Спасибо, Борька, что помирил нас тогда. Может, это важно было? Может, это что-то изменило, как думаешь?
Глеб вдруг строго посмотрел на него, и он замолчал. БТР, виляя, несся по дороге, и разрывы уже остались далеко позади.
— Подбросим тебя до парка, — сказал Глеб. — Лады?
— Лады, — отозвался я. Глеб был совсем старый, но я теперь снова видел, что он — это он. — Я, кстати, обещал на скутере дать покататься.
— С удовольствием, — сказал Глеб.
БТР остановился, Глеб со своим другом переглянулись.
— Не терпится… — сказал Глеб. — Еще поболтаем. А ты иди, пересядь к командиру. Оттуда обзор лучше.
Чего-то они недоговаривали. И я даже почти заподозрил, что именно, когда люк распахнулся и я увидел их командира.
И вот тогда, когда отец меня обнял, я разревелся.
Святослав ЛогиновТретья линия
— Тревога! Тревога! К оружию! — крик протяжный и уныло-неубедительный, тем не менее не позволяющий отвернуться и уснуть, забыв о нем, не обратив на дурной вопль внимания.
Зимней, да и осенней ночью в городе тихо. Случайная машина просверлит фарами темноту, уличные фонари не светят, а словно разливают по асфальту застывший холодец. Подвыпившие компании предпочитают веселиться в тепле. Осенью и зимой криков со двора не услышишь, разве что всерьез приперло кричащего. Раз в жизни Виктор Аркадьевич слышал ор, прорезавший морозный воздух. «Женщины! — отчаянно неслось со двора. — Вы тут спите, а моя Валя рожает!»
Такое бывает редко, и никто на такой крик наряд полиции не вызовет.
А вот летом и майской весной со двора такое доносится, что хоть уши ватой закладывай.
Виктор Аркадьевич поднялся с жаркой постели, вышел на балкон. Одинокая субтильная фигура выплясывала посреди двора, взывая к спящим. Вроде бы не пацан, но и до взрослого парня недотягивает… сплошное недоразумение что есть сил будило город: «Тревога! К оружию, граждане!»
Как такой дурик поднимет город на борьбу неясно кого с непонятно чем?
Смутный отблеск осветил на мгновение двор и пропал бесследно. Три часа ночи, какая может быть тревога?
Виктор Аркадьевич наклонился, всматриваясь. Так и есть, патрульная машина прибыла утихомиривать хулигана. Теперь до утра во дворе будут порядок и спокойствие.
— Тревога! Вставайте!
Двое патрульных ухватили крикуна под мышки, поволокли к выезду. Ноги безвольно чертили след по асфальту.
Хлопнула дверца, мигнул свет фар, заурчал мотор, и пала тишина.
Ну, вот, теперь можно лежать, наслаждаясь покоем.
Виктор Аркадьевич вернулся в постель, улегся, через минуту с отвращением скинул жаркое одеяло. Нет, так спать невозможно. Жара изводит окончательно. Угораздило оруна перебудить жителей среди ночи. Теперь мучайся. Пойти, что ли, душ принять? Или на улицу прогуляться…
Виктор Аркадьевич щелкнул резинкой пижамных штанов, поправил курточку, из которой выпирал волосатый животик, сунул ноги в домашние тапочки, опустил связку ключей в карман пижамы и вышел на лестницу.
Пижама вроде бы считается приличным костюмом, но днем в ней по улице не походишь. Ночью — тоже, но кто тебя выследит в три часа пополуночи? Гуляй на здоровье.
Двор залит почти дневным светом. Вот-вот встанет солнце, уже отметившее отблесками высотки. И куда ни глянешь, нигде ни единой души. Только на детской площадке что-то виднеется, такое неожиданное, что зрение отказывает, не позволяя понять, что там вырисовывается.
Подошел ближе. Девочка лет трех сидит в песочнице и сосредоточенно лепит куличики. Целые ряды изготовленных куличей выстроились словно танковая колонна и стремятся вырваться за пределы песочницы. Сразу видно, девочка трудится давно и занята серьезно.
— Что ты тут делаешь? Тебе спать пора!
Девчушка подняла взгляд, кивнула, соглашаясь:
— Хорошо. Хоть один доброволец, но есть. Идем.
Какой доброволец? Толстый дядька в пижаме и мягких тапочках! И ребенок, наверняка голодный, которому спать пора, а не в добровольцев играть.
— Ты где живешь?
— Там.
Кивнула на соседнюю парадную.
Это хотя бы что-то. Виктор Аркадьевич взял девчушку за руку, радуясь, как послушно та поднялась. Никаких формочек и совочков у девочки не было; просто она отряхнула ладошки и пошла.
Парадная пятиэтажного дома без лифта. Поднимаешься, словно к себе домой, никакой разницы со своей лестницей не увидишь. В углу лестничной площадки примостилась табуретка, и на ней сидит старуха. Спит или просто зажмурилась, словно кот в засаде?
— Маньяк! — проскрипел старушечий голос. — Куда ребенка потащил? Давай его сюда и убирайся прочь!
— Не отдавай меня ей, — пискнула девочка.
— Это твоя бабушка?
— Это ничья бабушка. Она тут караулит.
Виктор Аркадьевич наклонился, поднял ребенка на руки. Почему-то он ни на секунду не усомнился в происходящем. Принято верить взрослому, а не младенцу, но не среди же ночи на городской лестнице. Если ребенка зашвырнуло туда в такое время, значит, тому были причины.
— Маньяк! — старуха протянула руки с длинными пальцами, напоминавшими переваренные сосиски. — Отдай дитя, маньяк!
Подъезд соседний с тем, в каком жил Виктор Аркадьевич, и, значит, должен быть точно таким же, но почему-то после третьего этажа они очутились сразу на крыше. Здесь стоял крошечный пластмассовый вертолетик. Такие продаются в магазинах детской игрушки: пультик управления величиной с ладошку, электромотор, пара пальчиковых батареек. Такие вертолеты легко запускаются, выписывают виражи, не слушая управления, и так же легко ломаются. В кабину, пока вертолетик цел, можно посадить игрушечную собачку или обезьянку, но уж никак не что-то большее.
Девочка мгновенно залезла внутрь. Хлопнула дверца.
— Садитесь быстрее!
Раздумывать было некогда. Там, откуда они только что выбрались, появились худые старушечьи лапы с невероятно длинными сосисками пальцев.
— Маньяк…
Мотор затарахтел, крыша косо ушла вниз. Город поплыл под механизмом, который, кажется, вообще не должен был подниматься в воздух. Светлые прямоугольники домов, пустынные линии проспектов, заводские трубы, обозначенные красными огоньками. Ярко-зеленая точка двигалась в стороне, прокладывая свой маршрут.
— Еще кто-то из наших летит, — произнесла юный пилот. — Должно быть, Арик, он вечно меня старается подстраховать.
— Тебя-то как зовут, чудо поднебесное? — спросил Виктор Аркадьевич.
— Ариша. Я думала, меня все знают.
— Я вот не знаю. Я вообще ничего не понимаю, даже как сюда попал и зачем.
— Это как раз понятно. Ты добровольцем вышел на зов.
— Какой я доброволец? Я даже в армии не служил. Белый билет.
— А когда понадобилось, услышал зов, встал и пошел.
— И что я буду делать в вашей команде? Хорош вольноопределяющийся: пузо впереди на метр шествует. Здоровья, опять же, никакого. Думаешь, пенсии таким, как я, за красивые глаза дают?
Ариша бросила косой взгляд в зеркальце над приборной доской.
— А я бы не отказалась от такой пенсии, что за красивые глаза. Летчики говорят, у меня глаза ничего.
Глаза у Ариши были выше всех похвал, японские аниматоры иззавидуются, и эта подробность придавала происходящему оттенок нереальности.
Вертолет неожиданно тряхнуло, город и редкие предутренние облака кувыркнулись, поменявшись местами, перед глазами промелькнули несколько темных росчерков. Коротко ударила очередь. Один из противников вспух взрывом, за миг до которого Виктору Аркадьевичу почудилась в кабине сбитой машины фигура летчика. Потом словно из ниоткуда свалился зеленый летун, только что бывший в непредставимом далеке, и еще один темный закувыркался, теряя крыло.