Правда, шить платье на заказ я отказался, хотя Барух уверял, что ждать понадобится всего неделю. Впрочем, готовое сидело тоже неплохо, хотя и не так, как мне хотелось бы. Но тут уж виноват свободный покрой согласно существующей моде и традиции.
Зато пищаль была самая лучшая из всех, что продавались, а помимо берендейки[23] я обзавелся солидным запасом пуль и еще одним мешком пороха. Саблю Барух подбирал не сам, а нашел специалиста, который тоже не подвел, да и рукоять была удобная, как раз по руке.
Получив на руки для личных нужд еще сотню и уговорившись встретиться с Барухом по весне в Москве – коль такое дело, пора и в Первопрестольную наведаться, нечего здесь киснуть,– я решил гульнуть. Первым делом выдал Ваньше рубль со строгим наказом прикупить подарки всем своим женщинам, после чего двинулся по торговым рядам, выбрав к концу дня четыре платка для давшей мне приют Матрены с ее девчонками и для бабки Марии. Заодно – гулять так гулять – набрал сластей. Пусть соплюхи порадуются, а то когда еще доведется.
Единственное, что меня несколько удивляло, так это непонятное тревожное чувство, которое я испытывал уже второй день кряду. Вроде бы все замечательно, лучше и не придумаешь, а тревога оставалась. И еще тянуло... в деревню.
Да-да, скажи мне кто об этом три-четыре дня назад, сам бы нипочем не поверил, а тут...
«Медом, что ли, там для меня намазали?» – ворчал я, но, привыкший доверять ощущениям, пусть даже необъяснимым, засобирался обратно.
Правда, выехать удалось не сразу, поскольку попутный большой поезд должен был отправиться в дорогу только через четыре дня. Один день я кое-как прождал, но ближе к вечеру не выдержал, разыскал Баруха и попросил его помочь с отправкой закупленного зерна, которое я встречу сам на опушке леса, перед развилкой.
Барух клятвенно заверил меня, что все сделает, и поинтересовался, в чем причина. Я развел руками.
– Тянет и все тут,– сообщил сокрушенно.– Не иначе как что-то стряслось, хотя что там может случиться – убей, не пойму.
– Выходит, ты не в полной мере обладаешь даром отца, коли тебе неведома причина беспокойства,– вздохнул купец.
«Вот еще почему он так передо мной лебезил,– догадался я.– Жаль. А я-то, балда, подумал, что он и впрямь чертовски рад нашей случайной встрече. Оказывается, не все так просто. Не иначе захотел с моей помощью попробовать провернуть какую-нибудь хитроумную операцию, основываясь на знании будущего. Хотя за добрые дела, пусть даже с корыстной целью, все равно надо платить...»
– А что именно тебя интересует? – осведомился я у Баруха.
Тот замялся, но потом честно спросил:
– Могу ли я рассчитывать на то, что в ближайшие два-три года царь Борис Федорович не начнет войны со своим соседом Жигмонтом?[24] Дело в том, что с одобрения отца я затеваю крупное дело, сулящее солидную прибыль, но если случится война, то, боюсь, получу вместо нее такой же по величине убыток.
Я прикинул. С историей моя дружба продлилась ровно столько же времени, сколько и увлечение дядькиными приключениями. Нет, я ее всегда уважал.
Стоящая в моем школьном аттестате напротив этого предмета отличная оценка на самом деле соответствовала моим знаниям, но к тому времени я уже охладел к ней.
Зато в тот год я весьма рьяно штудировал не только учебники, но и классиков-историков. Правда, в основном мною двигало не стремление изучить ту эпоху, а самое обычное тщеславие, то есть желание отыскать в самых крупных написанных трудах – у Татищева, Карамзина, Соловьева или Костомарова – хоть какое-то упоминание о дяде Косте.
Найти не удалось, после чего интерес к ней у меня пропал. Сейчас, припоминая давнишние поиски, я убедился, что часть прочитанного в памяти еще держится, но вот беда – почти все посвящалось именно временам тридцатилетней давности, а нынешним – жалкие обрывки.
Хотя постой. Если сейчас начало тысяча шестьсот четвертого года, то получалось... Ну да, у нас с дядей Костей пару раз даже вспыхивали дебаты на эту тему. Все решали, кто бы из правителей оказался для Руси лучше – царевич Федор, убитый спустя всего полтора месяца после скоропостижной смерти отца, или нахальный самозванец Лжедмитрий I, впрочем, тоже убитый, только через год правления.
Дядя Костя из симпатии к Борису, не иначе, защищал царевича, я отстаивал Лжедмитрия. Когда страсти разгорелись не на шутку, нас мгновенно остудил дед. С минуту он внимательно прислушивался, вникая в суть, после чего равнодушно заметил:
– А чего вы надрываетесь, как петухи на рассвете? Даже я помню, что в конце концов всех победил Василий Шуйский. Вот и ответ.
– Какой же это ответ, папа? – возразил еще не успевший остыть от спора дядя Костя.
– А такой. Хороший правитель власть ни за что не отдаст. А коль упустил из рук, значит, хреновый он.– И, упреждая дальнейшие доводы сына, добавил: – Может, как люди – они оба замечательные, а этот, наоборот, козел. Но власть он захватил. Значит, как царь, был на голову выше их обоих. И... ужин стынет.
На том тогда все и закончилось.
– А что тебя волнует, Барух? – осведомился я.– Они же совсем недавно вроде мир подписали, так какие проблемы? – И тут же досадливо поморщился от вырвавшегося невзначай последнего слова – ну никак не получалось до конца избавиться от прежних оборотов речи.
Но Барух не обратил на это внимания. Привстав на цыпочки – ростом он был на голову ниже меня,– он жарко прошептал свой секретный вопрос прямо мне в ухо:
– Были ли у тебя видения про царевича Димитрия, сына царя Иоанна Васильевича, который вроде бы был убит в Угличе, а ныне объявился в Речи Посполитой у князя Вишневецкого?
– Были, и не раз,– подтвердил я и полюбопытствовал: – А чего ты шепчешь? Мы же тут одни.
– У стен иногда тоже бывают уши,– виновато пояснил купец,– а за одно упоминание сам понимаешь о ком человеку иной раз приходится худо. Случается, что он попросту исчезает. А мне очень хотелось бы знать, станет ему помогать Жигмонт или откажется.
– Не станет,– мотнул я головой,– но вот другие... Насколько мне помнится, знатные шляхтичи королю подчиняются постольку-поскольку, поэтому если... царевич попросит их помочь ему, то найдет изрядное количество желающих. Да плюс казаки с Запорожской Сечи. Тем вообще все равно – лишь бы весело было и горилки вволю.
– Но если он сам решится пойти, то его разобьют в первом же бою. Не сможет ведь он собрать столько, чтобы...
– Столько – нет,– перебил я и, послушавшись умоляющего жеста Баруха и понизив голос до шепота, заговорщицки продолжил: – Но если случится что-нибудь с царем, а здоровье у него слабое, то войска могут и вовсе отказаться сражаться с сыном законного монарха.
Купец задумался.
– Надо же,– наконец заметил он,– прошло всего ничего со дня нашей встречи, а я уже сумел извлечь немалую выгоду от знакомства с тобой. Вот уж никогда бы не подумал. Признаться, я несколько не доверял отцу, когда он рассказывал о княж Константине. Что ж, нынче ты доказал мне, что я ошибался.
– Пока не доказал, ибо это лишь мои слова,– поправил я,– но не позднее этой осени доказательства непременно появятся.
– Я верю тебе уже сейчас.
– А велика ли будет твоя выгода? – осведомился я.– И в чем она?
– В отсутствии убытков,– пояснил Барух,– а что до величины, то, я полагаю, не меньше трех тысяч, а там как знать. Благодарствуй, княж Федот Константиныч,– вдруг проникновенно произнес купец.
– Да ладно, чего уж там,– засмущался я,– для хороших людей мы завсегда рады. Ты вон тоже для меня сколько всего сделал – и с закупками помог, и с деньгами. Иного возьми – он бы вообще не вспомнил, все-таки тридцать лет назад было, к тому же ни расписки, ни свидетелей, а твой отец и ты... Словом, квиты. Да и вообще, что за счеты могут быть у сыновей старых друзей? – И патетически заявил, закатив глаза: – У нас теперь одна задача – быть достойными дружбы наших отцов.
– Он мне не раз говорил об этом,– тихо произнес Барух.– Другими словами, нежели ты, но говорил. Только я был глуп и не понимал. Теперь вижу, что старческая мудрость куда больше, чем мне казалось раньше.
Я, вспомнив дядю Костю, хотел было возразить насчет старческой, мол, рано ты своего отца туда записываешь, но вовремя спохватился, что прошло в этом мире не десять лет, как в моем, а тридцать, поэтому Ицхак бен Иосиф со своими шестьюдесятью годами или что-то около того, действительно старик, и промолчал.
Больше в тот вечер мы не разговаривали. Чувствовалось, что Баруху хотелось спросить еще кое о чем, но он так и не решился задать вопрос, а я не стал подталкивать – хорошего помаленьку, особенно с учетом моих весьма и весьма скудных познаний в истории. Что же до странного чувства беспокойства, продолжающего меня тревожить, то с каждым часом, проведенным в обратной дороге, оно не ослабевало, а, напротив, усиливалось.
Наконец я не выдержал и наутро четвертого дня пути, резко оборвав на полуслове Ваньшу, потребовал:
– Давай-ка побыстрее. Надо до полудня успеть.– И пояснил удивленно обернувшемуся ко мне Меньшому: – Хочу в баньке попариться.
Ваньша понимающе закивал головой и заулыбался.
– А я, признаться, мыслил, будто она тебе не по ндраву пришлась.
Я невольно передернулся, поскольку на самом деле Ваньша угадал.
Нет, вообще-то я всегда считал себя большим любителем бани. Отец приохотил меня к ней с самого раннего детства. А если вдобавок вспомнить рассказы дяди Кости о парной у князя Воротынского и о царской мыльне, то тут и вовсе, как говорится, слюнки побегут от предвкушения неземного удовольствия.
Но Ольховка была деревней, цари в ней никогда не жили, разве что принадлежала она им, а потому и бани у мужиков топились исключительно по-черному, то есть трубы в печке не имелось и дым из нее, радостно клубясь, плотно застилал всю парилку. Нет, перед началом мытья его, разумеется, разгоняли, но не весь. Присутствие его – и весьма изрядное – все время чувствовалось даже на самой нижней полке, что уж говорить о верхней.