Проезжая по мосту над прудом, Булатов попросил водителя остановиться. Съехав с моста, они вышли из машины и посмотрели на лед. Остался широкий пролом от середины пруда до самого берега – это тащили из воды машину.
– Они тут здорово попали. – Водитель закурил и сплюнул на снег. – Видали, Петрович, – на самой середке оказались! Говорят, вытащила их какая-то бабенка, одна! И не побоялась же! Я бы поостерегся на тонкий лед, глубина-то здесь нешуточная, даром что пруд.
– Не побоялась. – Булатов поежился, представляя, как Ника ползла по льду. – Есть еще люди на свете. Только машина ближе к берегу упала, на середину потом ухнула – дно-то здесь какое, сам знаешь.
– И не говорите! С берега вниз да вниз… Я овраг здешний помню – пацанами мы сюда приходили, в самое жаркое лето здесь было студено, травы какие росли! А потом решили сделать пруд. Значит, правда, что вытащила их женщина. Да, а ведь на том мы всегда и стояли – на взаимопомощи и взаимовыручке, так нас учили. Но теперь времена поменялись, деньги людям глаза застят, каждый со своей бедой в одиночку барахтается, а если всем миром взяться, оно сподручней было бы… Но нет уже этого.
– Ну, почему же. Видишь – есть. Поехали, мы опаздываем.
– Не опоздаем. В аккурат в десять поспеете, тютелька в тютельку. Мне ведь из Александровска вас сподручно забирать, я сам тамошний.
Булатов задумчиво потер подбородок. Его ждала работа, но кроме работы его ждал темноглазый Марек, с которым они поладили практически моментально, его он силком увел в помещение персонала, когда в клубе арестовывали Евгению. Отчего-то ему казалось неправильным, чтобы парень слышал и видел это чудовищное представление, организованное предприимчивым Олешко и полицией. Но как в одной семье могли родиться и вырасти настолько непохожие дети? Вот взять Марека с Иркой – такое ощущение, что они родные брат и сестра. Выросшие у разных родителей, они похожи – внутренне, привычками, общаются своими, только им понятными словами. А тут две родных сестры, но одна – как лучик света, располагает к себе моментально – хотя нет у нее яркой красоты, как у Евгении, и не такая она холеная, а лохматая, полноватая, с доверчиво распахнутыми синими глазищами в коротких ресницах, а вот, поди ж ты, с ней хочется говорить, с ней хочется созвониться и поболтать, ее хочется видеть… Постоянно видеть. Булатова словно кипятком обдали – а ведь Ника очень нравится ему. И как теперь с этим быть?
«Собственно, я свободный человек. Мне сорок семь лет, я был дважды женат, дети уже взрослые, все пристроены. Почему бы и нет? Вот только Макс Матвеев, похоже, думает о том же, хотя и виду не подает. Ладно, поглядим».
Машина въехала в Красный Маяк, водитель сбавил скорость – не хватало еще кота задавить, примета – хуже некуда.
Ника вынырнула из сна – Лариса отсоединила капельницу. Ника терпела все процедуры стоически – так ей, по крайней мере, казалось.
– Вставать нельзя. – Лариса отодвинула систему. – Ну, ты и сама все понимаешь. В туалет можешь осторожно, и снова ложись – и не вставай. Никаких дел, никаких звонков, никаких стрессов. Постарайся спать побольше.
– Я и так все время сплю. – Ника капризно засопела. – Мне сны плохие снятся… Как там Лерка?
– Ника, будут новости – ты узнаешь первой. Марек с Иркой отправились в школу под усиленной охраной, с ними все будет в порядке. Димка дурака валяет, но лучше так, чем где-то далеко, с чужими людьми. Все наладится, Ника. Ну, что ж, случилась беда, а могло быть хуже. Через пару дней тебе станет легче, вот посмотришь.
– Ладно, поверю тебе на слово…
Лариса возмущенно фыркает, осторожно трогает компресс на лице Ники:
– Надо убрать и смазать, готова?
– А что изменится, если я скажу, что не готова?
– Ничего. – Лариса улыбается. – Ладно, потерпи.
Она как можно осторожнее снимает компресс – но Нике больно от любого прикосновения.
– Ну, вот… картина, конечно, так себе, но чего ты хотела, при таком повреждении это…
– Не начинай. Мало радости…
– Бестолочь.
Но Ника ее уже не слышит – она вспоминает свой сон, вспоминает отчетливо, хотя с детства отгоняла подобные мысли. Кто-то согревал ее на той скамейке, кто-то шептал о принцессе на острове, охраняемом солдатами… может, оттого она и создала свой собственный Остров – у себя в мыслях, и постоянно играла там, уходила туда, а люди думали, что она здесь! Со временем Остров разрастался, но ее комнаты в замке оставались неизменными. И только в шкатулке добавлялись украшения, и цветы в оранжерее цвели все более яркие и причудливые. Она думала, что вырастет и потеряет Остров, – но не потеряла.
На ее Острове было все, чего у нее не было здесь, и еще свобода. Ника любила посидеть в одиночестве и побыть там, на Острове, а Женька и отец думали, что она просто рисует. Но когда родился Марек, она стала редко посещать Остров – потому что строила его для своего сына здесь. И у него были своя комната, игрушки, сказки на ночь, она сама и бабушка Магда тоже, и Остров был покинут, но дорогу туда Ника не забыла. Приходила ночь, и она возвращалась на свой Остров, чтобы побыть там и подумать. Там многое изменилось, но это неважно – туда по-прежнему нет пути чужим, и это главное.
– Ника…
Это Димка. Она повернула к нему голову, но как сделать, чтобы он не увидел то, что видеть ему совершенно не нужно, – рану на ее лице?
– Ника, там еда готова, сейчас мы будем тебя кормить. – Димка садится на ее кровать. – Болит?
– Ага…
Он вздыхает. То, что произошло в последнее время, совершенно перевернуло привычный уклад их с отцом жизни, раз и навсегда налаженной когда-то матерью. И, попав в этот дом, в водоворот непонятных событий, Димка понял, что здесь совсем другая жизнь – в этом доме изначально был какой-то свой уклад, своя жизнь, совсем непохожая на их собственную, но в одном было сходство: Марек, как он отца, опекал свою мать, потому что она иногда забывала сама о себе заботиться.
– Смотри, у меня на руке такая же штука. – Димка показал свое запястье. – У Марка тоже такая есть, и у моего папы. Как это можно объяснить?
– Не знаю, малыш. – Ника озадаченно смотрит на свое запястье. – Моя мама говорила, что эта штука появилась у меня, когда я в детстве сломала руку. В общем, что-то там с травматическим шоком связано, но я никогда об этом не думала. А у Марека такая же, а уж он-то руку не ломал.
– И я не ломал, а вот же! И у Маринки есть. Маринка – это моя сестра, она сейчас в Лондоне учится. А у мамы не было…
Димка вздохнул и искоса посмотрел на Нику. Что будет, если отец, например, женится на ней и она к ним переедет? Но она же не бросит свое кафе, или клуб, как они его называют, и не бросит Марека с Иркой… Сложно-то как все у взрослых.
– Ника, давай позавтракаем. – Матвеев прервал молчание. – Димка, пододвинь табурет, я поставлю тарелку.
– Я не хочу есть, – отказалась она.
– А надо. – Матвеев погладил ее по голове. – Есть отличный куриный бульон, и ты его съешь, иначе я позвоню Ларисе, она нажалуется Семенычу… ну, ты все знаешь о шантаже. Давай поедим.
У Матвеева возникло ощущение, что он давным-давно знает и Нику, и Ларису с Семенычем, и Леху Булатова. Это было странное ощущение, потому что теперь эти люди станут частью его жизни, просто записать их в шапочные знакомые он уже не сможет. Что-то забытое вернулось в его жизнь – а может, сама жизнь вернулась? Когда он вот так быстро сходился с кем-то? Давно, еще до смерти Томки, а потом закружило его, он отгородился от всех – и от всего нового тоже. И вот снова он живет как раньше – немного несуразно, на грани куража, и ему это нравится, несмотря ни на что.
– Горячо…
– Сейчас остынет. Давай, я совсем немного налил. Сам Панфилов готовил, он еще со студенческих времен мастер варить супы. Мы-то, приехав от родителей, ничего толком не умели – ну, максимум картошку в мундире и яичницу, а Панфилов вышел на общую кухню и принялся варить настоящий суп! Да мы обалдели просто, веришь? Со временем все научились готовить, на картошке в мундире далеко не уедешь – но он уже умел, представляешь?
– Серьезная заявка на победу.
– Ну да! У него мать работала по какому-то вахтовому методу, а больше никого не было, и его подкармливали сердобольные соседки. А потом ему надоело побираться, он подошел в школе к учительнице труда, что преподавала у девчонок, и попросил дать ему рецепт супа. Объяснил, что к чему, – Сашка умеет, и она, расчувствовавшись, пришла к нему домой и показала, как и что надо готовить. Он всегда говорил, что умение готовить для мужчины – это еще одна ступенька к свободе.
– Он не женат?
– Был когда-то, но как-то сразу стало заметно, что брак этот… временный. Ну а потом он и не женился больше. Да и работа у нас, понимаешь, требует много сил и…
В прихожей раздался звонок. Ника проглотила последнюю ложку супа и опустилась на подушки – кто бы там ни был, она не одна. И она рада этому.
Слышен спор, голоса, дверь открывается. Ника удивленно смотрит на вошедшую.
– Привет, мам. Что ты здесь делаешь?
Мать смотрит на нее с каким-то странным выражением, какого Ника давно уже у нее не видела.
– Мам?
– Я ушла от них. Если ты меня прогонишь, я пойму, но я ушла от них.
Матвеев смотрит на гостью с заметной враждебностью. То, что он узнал о семье Ники, а больше – то, о чем он догадался, хоть она и смолчала, не добавляет прибывшей шарма в его глазах, хотя когда-то она, безусловно, была красивой женщиной. Но то, что она сделала с Никой, или то, что делал муж с ее молчаливого согласия, не должно было случиться. Но – случилось.
– Ну куда я тебя прогоню, – ответила Ника устало. – Но у меня сейчас гостей многовато, и где тебя уложить, я не знаю. Знакомься, Макс – это моя мама, Стефания Романовна.
– А раскладушку вот тут поставим. – Димка кивает на пространство у балкона. – Купим еще одну и поместимся. Кушать будете?
Гостья удивленно смотрит на деловитого подростка.