ти, связанной с пересылкой ценной информации с Запада в Китай, и с радостью пропускали эти компьютерные издания. Разумеется, было бы проще, быстрее и дешевле отправлять данные по электронной почте, но брат очень боялся электронных методов наблюдения, применяемых американским правительством и отслеживающих в телефонных разговорах и интернет-общении ключевые слова или словосочетания. Кроме того, китайские власти использовали специальные фильтры для всех входящих электронных писем. Правительство Народной республики то жестче, то мягче относилось к компьютерной переписке, но было ясно, что у Чена не настолько хорошие связи, чтобы он мог с уверенностью сказать, когда произойдет очередное закручивание гаек или насколько эффективны фильтры. Он помнил, как некоторых его друзей арестовывали всего лишь за то, что в полученном ими мейле встречалось слово «свобода».
Так что лучше переправлять контрабандную информацию старомодным, невиртуальным способом. Каждую неделю Цзин Ли резервировала место в багажном контейнере на самолете, вылетавшем из Джей-Эф-Кей[12] в четверг ночью и прибывавшем в Шанхай в субботу на рассвете (по местному времени). Двадцать семь кип компьютерных журналов были уложены в форме куба, упакованы каждая в свою целлофановую оболочку и размещены на деревянном поддоне; все это отправлялось в громадный контейнер. Этот контейнер выгружали не позже чем через час после прибытия самолета, и им завладевал один из людей Чена. Кипа, содержавшая нужный диск, всегда располагалась в центре поддона, и надо было просто вынуть ее, разрезать упаковку и просмотреть стопку журналов в поисках обложки с загнутым уголком. Простота плана делала его изящным. Если случайно загибался уголок другой обложки, следовало сравнить диски из двух журналов, это нетрудно. Диск оперативно доставляли в апартаменты Чена в одном из новейших и кричаще дорогих небоскребов, вокруг которых бродили обнищавшие переселенцы из дальних провинций, надеясь выпросить какие-нибудь поручения у модно одетых шанхайских специалистов, слишком занятых, чтобы самостоятельно относить белье в химчистку или мыть свою новую машину. К середине субботнего дня Чен вышвыривал очередных дам легкого поведения, которых принимал у себя ночью, и усаживался за работу: загружал диск в компьютер и следовал инструкциям Цзин Ли, указывавшей, что именно может открыться из того или иного документа. Он содержал небольшую группу преданных своему делу аналитиков, некоторые из них (перед тем как он их похитил) успели набраться опыта в крупных американских и европейских венчурных фондах и банках, пытающихся выкачать из Китая деньги; они сравнивали эту информацию с материалами из общедоступных источников, что помогало делать выводы в тех случаях, когда Цзин Ли не вполне могла подкрепить свое суждение фактами.
К вечеру воскресенья Чен отбирал те стратегии и сопровождающие документы, которые считал наиболее перспективными, и в понедельник, сидя в закрытой от посторонних глаз столовой одного из самых могущественных китайских банков, разъяснял группке инвесторов, что ему удалось обнаружить. Прихлебывая черепаховый суп, они внимательно слушали, с важным видом кивая, если та или иная возможность казалась особенно многообещающей. Ченом (и он этого не скрывал) двигала смесь жадности, гедонизма и национальной гордости; люди постарше, особенно те, кто застал времена Мао, считали, что Чен для них — открытая книга: показным поведением он удовлетворял свои сокровенные желания. Почти каждую неделю Чен демонстрировал им какое-нибудь достижение, а когда этого не происходило, они обсуждали поступившие за эти семь дней новости о компаниях, за деятельностью которых они следили (или обдумывали ее, или манипулировали ею). А в тех случаях, когда они решали действовать, им помогало их местонахождение на земном шаре. Большинство американских акций не подвержены колебаниям в те пустые часы, когда закрыты европейские и нью-йоркские фондовые биржи, и можно потихоньку занять выгодные позиции, прежде чем на другом конце света активизируются главные игроки. То, что Чен выуживает сведения прямо из Нью-Йорка, подогревало патриотический задор его китайских соратников-инвесторов. Они все до единого ненавидели Америку — или, по крайней мере, говорили, что ненавидят.
Самый подходящий бизнес — умело обходящий законы и правила игры, принятые у западных капиталистов.
Чен и его сообщники прекрасно понимали, что делают. В Китае разрешили публичную покупку и продажу акций еще в девяностые годы, так что у тех, кто постарше, были за плечами годы опыта: они долго следили за рынком, научившись чувствовать его прихоти, подводные течения и тревоги. Они достигли уровня интуитивного понимания, какое возникает, когда ты успел несколько раз потерять огромное состояние, а затем еще больше разбогатеть. В последние годы маниакальное увлечение игрой на бирже глубоко проникло в китайский средний класс, и возможность скупать или сбрасывать акции стала теперь чем-то привычным. Предупреждения правительства и его попытки ограничить безумную активность на торгах лишь способствовали такому поведению, ибо китайцы знали, что хорошие времена преходящи. Главное в жизни — удача, но не следует просто ждать, пока она к тебе придет, особенно если вокруг тебя тысячи людей хотят того, что у тебя уже есть. Таким образом желание многих создает возможности для немногих. Очень часто Чен вместе со своей группой решал, как сначала заработать, торгуя определенными акциями на западном рынке, а потом сорвать куш на тех же акциях уже на китайской бирже. Вместе они обсуждали заявки на предстоящих торгах, и обсуждение очень часто завершалось ритуальным звоном маленького бронзового гонга: этот звук словно бы подтверждал их принадлежность к китайской культуре и вместе с тем пародировал звонок колокольчика, который откроет торги на Уолл-стрит несколько часов спустя. Затем в одном из частных клубов города устраивался грандиозный пир, где Чен и его сподвижники пили и пользовались вниманием примерно десятка девушек, приглашенных не только для того, чтобы помочь мужчинам забыть тревоги, но и чтобы укрепить в них уверенность, будто они хозяева всего, на что упадет их взор. Была там одна девица, особенно искусно действовавшая гортанью и языком одновременно. Цзин Ли доводилось слышать, как брат с большим жаром обсуждает эту, по-видимому, замечательную и редкостную способность. Девушка приехала в Шанхай без гроша в кармане, но вскоре порядочно разбогатела; она не блистала красотой, но ее услуги были очень востребованы, и все знали, что в подпитии мужчины устраивают своего рода аукцион, пока в конце концов кто-нибудь один не поднимет ставку выше всех разумных пределов и не купит себе удовольствие. Затем счастливчик удалялся вместе со своей принцессой в особую комнату.
Свиньи, думала Цзин Ли, все они долбаные свиньи. А я тут, в Америке, помогаю им проделывать все это, и я попала в беду. Она почти ненавидела себя — хотя, конечно, она тогда сама согласилась на предложение брата и даже объяснила ему, почему она лучше всех сумеет с этим справиться. Сказала, что готова сделать это для их семьи, для родителей. И если честно, Чен здорово рисковал. Как сказали бы ее мексиканки, у него были huevos — шарики, то есть яйца. Чтобы начать проект, требовался стартовый капитал в шесть миллионов долларов, и ее брат обошел нескольких инвесторов, излагая им схему (естественно, не на бумаге), используя, в зависимости от аудитории, иносказания либо специальные термины. Так или иначе, финансирование для этого проекта удалось найти быстро. Настолько быстро, что Чен даже забеспокоился, как бы кто-нибудь другой, восхитившись идеей, не задумал реализовать ее сам — если не в Нью-Йорке, то в Лондоне, Париже или другом западном городе, где китайцы активно занимаются бизнесом.
Но что толку вздыхать о прошлом? Какая из компаний пронюхала о ее проделках? Кто прислал за ней двух мужчин и ассенизаторскую машину? Почему они заодно убили двух девушек-мексиканок? Что-то тут не клеится, подумала она. Цзин Ли видела записи телефонных переговоров «Корпсерв»: ни одна из фирм, с которыми они сотрудничали, не звонила, чтобы разорвать контракт. Никаких жалоб не поступало, при том что все доступные ей отчеты о деятельности «Корпсерв» были более-менее свежими. Кто же это сделал? За последние полгода ее фирма усердно крала информацию у восьми компаний, и она легко могла проверить текущие котировки их акций на рынке, но это бы ей почти ничего не дало. Ее брат с приятелями применяли различные стратегии к тем или иным акциям: они заключали пари, что цены, на них упадут, продавали сведения конкурентам или поставщикам компании. Могли даже использовать достоверную информацию, чтобы торговать дезинформацией. Точно она знала только одно: они предпочитали мелкие американские компании с небольшим объемом биржевых торгов: покупая или продавая их акции, нетрудно было поколебать их цену.
Комбинация с «Корпсерв» работала уже четыре года, и следовало признать, что им удалось достичь значительных успехов. Ее брат купил три больших здания в Шанхае, построил себе новый дом, приобрел в Гонконге апартаменты для новой любовницы и заказал себе ежеутренний массаж лица.
А много ли Чен дал ей взамен? Недостаточно. Хорошее жалованье — по нью-йоркским меркам. По китайским — целое состояние. Но никакой защищенности. Скорее наоборот, несмотря на то что сам он разбогател. Это ее могли судить в Соединенных Штатах, посадить в федеральную тюрьму или депортировать. Это за ней охотились те мужчины. Она понимала, что брату необходимо поскорее найти ее, поскольку вся его империя зиждилась на потоке поступавшей от нее информации. Больше никто в «Корпсерв» не знал, что делать, что искать. Больше никому нельзя было по-настоящему доверять. Чен и его инвесторы заняли выгоднейшие позиции на рынке, и предполагалось, что руки и глаза Цзин Ли постоянно будут давать пищу их умам, их деньгам. Клочок бумаги на одном краю Земли превращался в миллионы на другом ее краю. Чен не мог себе позволить потерять с ней связь, утратить контроль над «Корпсерв» или допустить, чтобы кто-нибудь проведал о ее исчезновении. Она знала: сейчас ее брат в отчаянии.