Выписавшись из больницы, Филип Фишер с загипсованной ногой вернулся в дом Финнеганов, ведь другого дома у него не было. Находясь в больнице, он чувствовал себя странно; время будто бы остановилось, его никто не навещал, он не получал писем. Филипу объявили бойкот, но тогда он об этом еще не догадывался.
Однако по возвращении домой все встало на свои места. Никто не вышел на крыльцо, чтобы поприветствовать его. Луиза увезла детей на весь день, и в доме остался один Патрик Финнеган; увидев подъехавшее такси, он открыл дверь. Филип пытался выбраться из машины, опираясь на непривычные костыли, а после достал кошелек, чтобы заплатить водителю.
— Не надо, — выкрикнул Финнеган с порога, — такси тебе еще понадобится. В нашем доме ты не останешься.
Филип взглянул на него с тревогой и изумлением.
— Тебе придется найти другое жилье, — сказал Финнеган и подошел к машине. — Луиза не пустит тебя на порог. Тебе здесь не рады. — Он указал на груду коробок и чемоданов на веранде. — Попроси водителя помочь тебе с вещами.
Финнеган повернулся и пошел в дом.
— И на работу выходить не спеши. Все знают, что произошло у вас с Люком. В конторе тебе обрадуются, как таракану в салате.
На работу Филип все-таки вернулся, но натянутые отношения с Финнеганом и другими коллегами надолго усложнили ему жизнь. Он знал, что окружающие не одобряли его действий, и в глубине души стыдился себя. Он хотел бы встретиться с Люком и извиниться, но тот исчез. Вскоре Филип убедился, как высоко ценили в конторе его брата и как недолюбливали его самого. На любой его приказ следовал обидный ответ: «Люк бы так не сделал», «А почему нельзя сделать, как раньше при Люке?»
Патрику же приходилось работать с Филипом, но разговаривали они строго по делу, и все равно разговоры порой не клеились. Филип был бы рад воспользоваться своей властью ведущего акционера, но не хотел, чтобы Патрик стал его врагом. Он догадывался, что, сложив свои голоса, Патрик и Люк могли вышвырнуть его из компании. Потому между Филипом и Патриком установились настороженно-нейтральные отношения. Никто из родных не хотел общаться с Филипом, и тот не знал, что они тоже не догадывались о местонахождении Люка; даже Патрик об этом не знал.
Глава двадцать седьмая
Джанни Рокка был одним из многих итальянцев, иммигрировавших в Австралию в начале века. Он родился в Монтеспертоли в Тоскане и происходил из семьи наследственных виноделов. Джанни был младшим из пяти братьев, а доходов семейного предприятия не хватало, чтобы содержать их всех. Джанни приехал в Австралию, имея при себе лишь небольшую сумму денег — почти все свои накопления он потратил на билет.
Хотя жизнь в новой стране поначалу была трудной и Джанни пришлось попробовать себя на нескольких поприщах, он наконец нашел работу с хорошим жалованьем и купил билет на корабль своей невесте Ангелине. На фоне большинства сверстников-иммигрантов Джанни выигрывал: он был из хорошей семьи, получил образование, отлично говорил, писал и читал по-английски. Он также знал французский и немецкий. Именно благодаря языкам он устроился на высокооплачиваемую работу: один предприимчивый газетный редактор, зная о том, сколько в Австралии иммигрантов из Европы, решил выпускать приложение к газете на нескольких языках. Так новоприбывшие смогли бы быть в курсе происходящего в их новой стране, и всем была бы польза. Увеличились бы тиражи газеты, что тоже было немаловажно. В редакцию стали набирать сотрудников со знанием европейских языков. Одним из них стал Джанни. А предприимчивого редактора звали Рэндольф Чарльз; газета же входила в концерн «Фишер-Спрингз».
Там Джанни и познакомился с Люком Фишером; начав работать на семейном предприятии, тот первым делом решил обучиться тонкостям газетного дела. Люк и Джанни принадлежали к разным слоям общества: первый был молодым представителем новой промышленной аристократии, авантюрной по духу; второй происходил из класса старинной неторопливой винодельческой культуры. Но несмотря на различия — а может, благодаря им — молодые люди подружились.
Жизнь Джанни по большей части его устраивала; работа была стабильная, с женой он ладил. Но виноделие было у него в крови, и он мечтал о собственном винограднике. Джанни видел, что австралийский климат и почва хорошо подходили для виноделия. Но стоило задуматься о практической стороне дела, и он понимал, что мечты, вероятно, останутся мечтами. Создание виноградника было длительным, трудоемким и дорогостоящим процессом. Лишь спустя много лет тяжелого труда, вложив значительный капитал, владелец виноградника мог рассчитывать на награду за труды и потраченное время. Хотя Джанни ни в чем не нуждался, такая игра была ему не по карману.
Однажды вечером они с Люком сидели в баре недалеко от редакции, расслабляясь после работы, и Джанни поведал ему о своей мечте.
— Интересно, — ответил Люк. — Помню, когда я был маленький, родители ездили во Францию. А когда вернулись, отец сказал, что здесь, в Австралии, можно делать вино не хуже французского — или итальянского, раз на то пошло, — добавил Люк.
Джанни совсем забыл об этом разговоре, но однажды, когда они с Ангелиной и детьми сидели дома, в дверь постучали. Джанни с удивлением обнаружил на пороге Люка Фишера.
— Люк. Что ты здесь делаешь? Что-то случилось?
— Нет, Джанни, ничего не случилось. Я пришел предложить тебе осуществить твою мечту.
Жена Джанни Ангелина поначалу сомневалась, стоит ли рисковать и ввязываться в игру, но, увидев условия контракта, который по настоянию Люка они с мужем должны были изучить и подписать, отбросила сомнения.
— Я хочу, чтобы Ангелина тоже стала партнером предприятия, — сказал Люк, — потому что вы вдвоем будете отвечать за поиск участка для будущего виноградника, расчистку земли, посадку лоз и уход за ними до первого урожая. Я буду нечасто появляться на винограднике, но прослежу, чтобы у вас всегда имелось достаточно средств на развитие, и даже выделю фонд для непредвиденных ситуаций. Я составил контракт. — Люк достал документ на многих страницах, написанный сложным юридическим языком. — По его условиям, вы и ваша семья не пострадаете финансово, даже если предприятие окажется неуспешным. Я хочу, чтобы вы показали контракт независимому адвокату: пусть проверит, и, если его все устроит, подписывайте и отправьте мне счет за его услуги.
— Ты говоришь, что будешь нечасто появляться на винограднике; чем намерен заняться? — спросила Ангелина.
Люк рассказал о событиях, спровоцировавших его отъезд из дома, хотя приукрашенные и искаженные слухи об этом уже ходили в компании. Люк улыбнулся в ответ на вопрос Ангелины и сказал:
— Я поеду путешествовать; хочу пожить в свое удовольствие, а через несколько лет найду себе полезное занятие.
— А денег хватит? — спросил Джанни, хотя это было скорее утверждение, чем вопрос.
— Думаю, да, — улыбнулся Люк. — Даже с учетом стоимости виноградника денег у меня более чем достаточно. Если бы я захотел, мог бы не работать всю жизнь. Со смерти родителей дивиденды копятся в банке, несмотря на рецессию. А сейчас экономика пошла на взлет, и станет еще лучше. Патрик Финнеган и мой брат могут и без меня управлять компанией, а я решил отдохнуть и воспользоваться своими средствами. — Когда Люк заговорил о брате, его улыбка слегка дрогнула, но лишь Ангелина это заметила. — Я хорошо устроился: продолжаю получать дивиденды, а работать не надо.
После ухода Люка Джанни и Ангелина долго обсуждали новый волнующий поворот в своей жизни, но в конце концов заговорили о Люке.
— Он, кажется, доволен судьбой: сам сказал, что хорошо устроился, — заметил Джанни.
Ангелина ласково на него посмотрела.
— Знаешь, Джанни Рокка, порой ты кажешься очень мудрым человеком, а бывает — как, например, сейчас — совершенно бестолковым.
— О чем ты?
— Неужели ты не заметил, что Люк храбрится? Неужели не увидел, что душа его болит? Надо было смотреть ему в глаза; в них все было написано. Он зол, обижен и рассержен. Помнишь его слова «Через несколько лет найду себе полезное занятие»? Странно слышать такое от юноши его возраста. «Продолжаю получать дивиденды, а работать не надо»? Так говорят семидесятилетние старики. Нет, Джанни, помяни мое слово, Люк глубоко несчастлив, и можно ли его винить? Он порвал связи с семьей, домом, семейным бизнесом; отгородился от всего, что было ему дорого. Неудивительно, что в его глазах столько печали, что они пусты, а голос так одинок. Будущее, о котором он столь храбро рассуждал, сейчас наверняка представляется ему безрадостным.
Джанни задумался над ее словами.
— Думаешь, потому он это затеял? — Джанни указал на лежавший на столе контракт.
— Конечно, хотя сам Люк этого пока не понимает. Думаю, он пытается заменить то, чего вынужден был лишиться.
— Но нам-то это выгодно? — Джанни хотел, чтобы жена его успокоила.
— Даже очень, — уверенно ответила Ангелина. — Если у меня и были сомнения, когда он предложил оплатить услуги адвоката, они отпали. Впрочем, я не сомневалась с самого начала. С первой же встречи с Люком Фишером я поняла, что все, что ты мне о нем рассказывал, и все, что о нем говорят, — правда. Он очень порядочный юноша с твердыми принципами. А еще он очень сильный, и в ближайшие годы сила ему понадобится.
— Интересно, куда он поедет? И чем займется? — сказал Джанни.
— Думаю, поедет за границу — может быть, в Америку, в Европу или даже в Азию. Но в одном я уверена: рано или поздно он вернется в Австралию. Пусть связь с семьей разорвана, здесь его дом. Он не сможет жить без родины.
Празднование Нового 1936 года в доме на мысе Полумесяц надолго всем запомнилось. Как всегда, Рождество затянулось; в гости приехали друзья и родственники: Майкл Хэйг, Конни и Эдвард, Саймон и Наоми Джонс с детьми. Джонсы, Маргарита Хэйг и ее муж остановились в гостинице на противоположном конце мыса Полумесяц, чтобы дом не лопнул по швам. Несмотря на отсутствие Джорджа Хэйга — тот ушел служить в Королевский военно-морской флот и дослужился уже до младшего офицера — и Джошуа Джонса, который якобы «путешествовал по Европе», праздник выдался веселым.