Джош растерянно взглянул на нее.
— Видишь ли, мой дорогой Джош, ты оставил мне нежданный подарочек. Поэтому мне пришлось пойти в подпольный абортарий в Лидсе и избавиться от ребенка. От нашего ребенка, Джош, зачатого в любви и грехе, о котором мы не подозревали. Тогда я чуть не умерла. И потом не раз жалела, что осталась жива, но это уже в прошлом. Но из-за той неудачной операции у меня никогда больше не будет детей.
— Ох, Джессика. Моя бедная, бедная Джессика!
Джош потянулся и обнял ее. Джессика, всхлипывая, к нему прижалась.
— Что за кошмар, — ответил он. — Прости, что я послужил причиной такого несчастья.
— Не глупи. Ты виноват не больше моего. — Джессика выдавила из себя улыбку. — Откуда мы могли знать, что притяжение между нами было неестественным, греховным?
— Джессика, оно не было неестественным. Нам просто не повезло. Что мы могли поделать? Подсознательной тяге невозможно противостоять.
— Я не хотела поступать с тобой жестоко, но теперь, когда тебе известны факты, ты понимаешь, почему я повела себя именно так? Я решила, что ты никогда не узнаешь ужасную правду. Но потом увидела тебя сегодня и поняла, что сейчас, когда весь мир катится к черту, ты должен узнать. Иначе я поступила бы несправедливо.
Джош посмотрел на фотографию.
— Знаешь, что с ним стало?
— Не знаю, и мне все равно. Он причинил столько зла… не хочу его знать. — Джессика пожала плечами. — Мать говорила, что считала его погибшим, так как он исчез в начале войны, но что с ним, неизвестно. Еще она рассказывала, что его родного брата повесили за убийство, но, по правде говоря, все, что связанно с Джесси Баркером, окутано тайной. А еще она говорила, что моя пылкая натура — результат столкновения их генов. — Джессика горько улыбнулась. — И верно, меня не назовешь образцом морали, и теперь я за это расплачиваюсь. Да и ты, сам того не зная, унаследовал тот же ген. Я помню, как тебе нравилась физическая сторона отношений; сомневаюсь, что с тех пор ты хранил воздержание.
Джош подумал о Кармен, об их бурной и неукротимой страсти, оборвавшейся, когда он вынужден был покинуть ее в Испании, но ничего говорить не стал.
Они еще немного поговорили, а потом Джессика произнесла:
— Ты лучше иди домой, Джош. У меня еще много работы, а завтра нужно ехать в Бирмингем первым поездом. Кроме того, зная нашего начальника, у тебя наверняка тоже работы по горло.
Она была права, но просила его уйти совсем по другой причине, хотя никогда бы не в этом не призналась. Снова увидев Джоша, очутившись рядом с ним, в его объятиях, она ощутила пробуждение старых чувств. Несмотря на запретную природу их отношений, чувства никуда не делись. И ей лучше было держаться подальше от пороховой бочки.
Джоша не обманули ее отговорки, но он понял, что она была права. Он пошел к двери, держа ее за руку. А на пороге повернулся к ней.
— До свидания, Джессика, моя дорогая сестра. Береги себя и будь счастлива. — Он наклонился и поцеловал ее — братский поцелуй и ничего больше. Потом ушел.
Джессика заперла дверь и прислонилась к ней, часто дыша, словно только что пробежала кросс. Пошла в спальню, разделась и легла в кровать. События последних двух часов ее вымотали. На короткий миг, когда они стояли у двери, ей захотелось ответить на его поцелуй; хотелось, чтобы Джош остался, лег с ней в постель и всю ночь занимался с ней любовью, как когда-то.
Джессика знала, что эти мысли греховны, но они не желали уходить, как бы она ни пыталась их прогнать. Уставший мозг не мог решить, была ли она порочной или просто слабой. Она повернулась набок и заплакала; неконтролируемые рыдания сотрясали ее тело, пока наконец, мучимая своим несчастьем, она не погрузилась в тяжелый сон.
Джессика не лгала: утром ее ждал поезд в Бирмингем. Она отсутствовала три дня. И, вернувшись в лондонскую штаб-квартиру, думала лишь о том, что может встретить в коридоре Джоша. Но Джош уже уехал навестить родных, после чего ему предстояло погрузиться в мир науки.
В доме на мысе Полумесяц праздновали восьмидесятилетний юбилей Ханны Каугилл. В других обстоятельствах такую важную дату отметили бы с размахом, но Каугиллы слишком беспокоились о судьбе пропавших Марка и Дженни и решили просто поужинать в «Гранд-Отеле» в Скарборо.
Ранним вечером в день рождения Ханны зазвонил телефон; дворецкий Джордж снял трубку и долго и оживленно с кем-то разговаривал. Когда он закончил, Рэйчел, которая шла по коридору, спросила:
— Кто звонил, Джордж?
— Звонили из «Гранд-Отеля», мэм. Они что-то напутали с количеством гостей.
В «Гранд-Отеле» собрались все обитатели дома на мысе Полумесяц: Каугиллы и домашняя прислуга, а также Майкл и Конни Хэйг с детьми и Саймон и Наоми Джонс с младшими детьми. Когда они уселись за стол, Рэйчел повернулась к Джорджу.
— Они все равно всё напутали. — Она указала на два пустых стула в торце стола.
— Нет, мэм, кажется, не напутали. — Джордж указал на вход.
Рэйчел повернулась, и ее сердце чуть не остановилось. На пороге, как всегда, держась за руки, стояли две знакомые фигуры. Они повзрослели, похудели и сильно загорели, но сомнений не оставалось: ее сын с невестой вернулись домой.
Рэйчел вскочила, и все присутствующие в зале посмотрели туда же, куда она, пытаясь понять, что вызвало такую реакцию и почему женщина переменилась в лице.
Тут, к потрясению всех собравшихся, метрдотель объявил:
— Мистер и миссис Марк Каугилл.
А Дженни прошептала Марку на ухо:
— И с ними еще один маленький Каугилл. Или маленькая.
Тут даже мастер сюрпризов Марк не нашелся, что сказать.
Часть четвертая: 1938–1939
Кто невредим домой вернется, тот
Воспрянет духом, станет выше ростом
При имени святого Криспиана.
Кто, битву пережив, увидит старость,
Тот каждый год и канун, собрав друзей.
Им скажет: «Завтра праздник Криспиана»,
Рукав засучит и покажет шрамы:
«Я получил их в Криспианов день».
Хоть старики забывчивы, но этот
Не позабудет подвиги свои
В тот день[32].
Глава сороковая
Для кого-то Рождество 1937 года стало временем надежды, а для кого-то — глубокой тревоги. Обитатели дома на мысе Полумесяц испытывали и первое, и второе. Надежды возлагали на Дженни Каугилл и малыша, который со дня на день должен был появиться на свет. Тревога объяснялась зловещей политической ситуацией в Европе.
Марк и Дженни рассказали о своих приключениях в Испании; их слушали, затаив дыхание. Они рассказывали о людях, с которыми подружились, о судьбах тех, с кем им пришлось рядом жить. Поведали и о том, как на борту корабля Марк решил, что они должны пожениться, и попросил об этом капитана.
— Это было так волнительно! — воскликнула Дженни. — Капитан был страшно горд, когда мы его об этом попросили. Вокруг были сплошь незнакомые люди, но нас это не волновало.
Родные немного расстроились, что пропустили такое событие — на мысе Полумесяц его бы отметили с размахом, — но, помня о любви Марка и Дженни к сюрпризам, порадовались за молодых.
Для Марка, теперь уже мужа Дженни, который отнесся к своей роли родителя весьма серьезно, зима стала временем хлопот. Он поступил на работу младшим продавцом в компанию по торговле шерстью «Фишер-Спрингз» и пропадал в конторе; вдобавок у него появилось новое хобби, которому он посвящал всего себя. Вдохновленный уроками испанского товарища, Марк стал проводить много времени в отцовской столярной мастерской в бывшей конюшне за домом на мысе Полумесяц. Сонни объяснил ему, как пользоваться сложным оборудованием, и вскоре Марк стал умелым работником по дереву. К ним присоединился и Билли, не желавший ни в чем уступать отцу или старшему брату, и втроем они смастерили множество практичных и красивых предметов обстановки для дома.
Некоторые вещи изготавливались втайне и были представлены домашним лишь в утро Рождества: именно тогда, к восторгу и изумлению Дженни, ей вручили кроватку и качающуюся колыбельку с прелестной резьбой и окрашенную вручную. Но к появлению малыша готовилась не только мужская половина дома; будущая мать, две будущие бабушки и прабабушка часами вязали и шили одежду и прочие необходимые вещицы. А несколько пар пинеток Дженни связала теми самыми спицами, которые ей подарили в Испании, — с момента своего возвращения на родину она хранила их, как самое ценное сокровище.
Рассказы Марка и Дженни об увиденном в Испании лишь усугубили растущее беспокойство Сонни и других директоров «Фишер-Спрингз» по поводу событий в Европе и во всем мире. В начале 1938 года Германия зажала соседей в тиски, аннексировала Австрию и Судетскую область и в то же время усилила гонения на ненавидимых фашистами евреев. Ту же политику перенял приспешник Гитлера Муссолини в Италии. В то время как жестокие свидетельства силы Германии становились все более очевидными, во Франции рухнуло очередное правительство, продемонстрировав слабость политической системы, которой не хватало сильного и убедительного лидера. А на другом конце евразийского континента боролись за власть Китай, Россия и Япония: у японцев имелись имперские амбиции на Китай и Сибирь.
Майкл Хэйг и Саймон Джонс следили за тревожным развитием событий, опасаясь не только за бизнес, но и за семью. Сын Майкла и Конни служил во флоте; при вступлении Британии в войну это коснулось бы его напрямую. Но самой сильной и непосредственной опасности подвергался Джошуа, сын Саймона и Наоми. Не считая редких односложных посланий от Идрита Пойнтона, Саймон и Наоми не получали вестей от сына два года; затем он неожиданно приехал на четыре дня и снова отбыл сначала в Лондон, а потом в неизвестном направлении.
Тревога о будущем заставила наших героев решиться на поступки, которых они, возможно, и не совершили бы, если бы не угроза войны. В Австралии Филип Фишер и Амелия Баксендейл перешагнули через изначальное нежелание пожениться и все-таки вступили в брак. Церемония прошла скромно; на ней не присутствовали ни семья жениха, ни родственники со стороны невесты, а единственными гостями были друзья по теннисному клубу.