На самом деле он следил за промышленником из Рурской долины, чей завод, видимо, производил военное оборудование. Джош должен был узнать, что именно производили на заводе в обстановке строжайшей секретности. Он устроился на завод и проработал там пять месяцев, пытаясь собрать разведывательные данные. Но потом решил проследить за фабрикантом, выяснить, с кем тот общался, и, если повезет, заполучить ценные сведения. При необходимости он был готов применить полученные на стажировке знания и изучить документы, находившиеся в кабинете загородного дома промышленника в новой Большой Германии — так после аншлюса называлась Австрия. Так он и оказался в этом якобы престижном ресторане, где ему подали чашку странного неудобоваримого напитка.
— Простите, сэр, — раздался вежливый голос, — вам помочь?
Джош очнулся от раздумий и увидел официантку, услужливо стоявшую у его стола. Он удивленно моргнул. Вместо угрюмой усатой хаусфрау, налившей ему ядовитого пойла, перед ним стояла юная улыбчивая прелестница.
— Я заметила, что вы оглядывались по сторонам, и решила, что вам что-то нужно.
Джош оправился от шока и улыбнулся официантке, что было совсем нетрудно сделать.
— Да, есть проблема, — ответил он, — можете попробовать этот кофе? — Он указал за чашку. — Кажется, с ним что-то не так.
Официантка пристально посмотрела на него, взяла чашку, глотнула и с отвращением поморщилась.
— Сэр, простите, я немедленно заменю вам кофе!
Слово она сдержала и меньше чем через минуту вернулась и принесла другую чашку. С тревогой подождала, пока Джош сделает осторожный глоток. Он улыбнулся.
— Вот это, я понимаю, вкусный кофе.
Официантка одарила его самой очаровательной своей улыбкой, и сердце Джоша забилось чаще. Он лихорадочно придумывал, как бы задержать ее и вовлечь в разговор.
— Скажите, — начал он, — почему в городе так мало людей, хотя сейчас сезон отпусков? Где все?
Девушка отвечала, а он внимательно на нее смотрел. Она была необыкновенно хороша собой; мягкие натуральные светлые волосы волнами ниспадали на плечи, обрамляя красивое лицо с нежно-розовой кожей, составлявшей поразительный контраст с яркими голубыми глазами.
— Я точно не знаю, но, кажется, в этом году многие не поехали в отпуск. Может быть, из-за неопределенности.
Джош обвел рукой почти пустой зал; все столики, кроме трех, были свободны.
— Вам, наверное, скучно, когда совсем нет гостей.
— Я найду чем заняться. — И девушка с улыбкой добавила: — А если станет совсем скучно, могу поговорить с гостями, которые все-таки пришли.
— В таком случае я рад, что вы не заняты. — Ее розовые щеки немного покраснели. — Мне нравится город, но одному тут очень одиноко.
Некоторое время они говорили о том о сем. Официантке понравился этот юноша; он сильно отличался от наглых разудалых молодых немцев, которых она обычно обслуживала. Странно, но он был даже не похож на немца. Она задумалась и не заметила, как он ее о чем-то спросил. Встрепенулась и прислушалась.
— Как считаете, сможете ли вы сжалиться над чужаком и показать ему свой прекрасный город?
— У меня строгое правило, — сурово ответила она, — не ходить на свидания с мужчинами, чьего имени я не знаю.
Молодой человек встал. Он оказался высоким — выше, чем она предполагала, — и двигался с изяществом атлета. Он поклонился, но не чопорно, как тевтонцы, и не прищелкнул каблуками. Его поклон был старомодным, как у придворного. Вытянув руку для рукопожатия, он произнес:
— Йорген Шмидт.
— Астрид Эриксон, — ответила девушка и сама удивилась, как легко назвала свое имя.
К ее изумлению, он не пожал ей руку, а наклонился, поднес ее руку к губам и поцеловал ее. Не выпуская ее руки, взглянул на нее, и его глаза лукаво заблестели.
— Поскольку некому было представить нас друг другу, я решил сделать это сам. Теперь, когда с церемониями покончено, согласитесь ли вы со мной прогуляться?
Астрид вдруг растерялась, смутилась, а ее сердце затрепетало. Она знала, что должна отказаться. Он явился ниоткуда, да еще он немец. Немцев Астрид презирала. Она посмотрела ему в глаза, и их умоляющий взгляд лишил ее остатков решимости.
— Хорошо, — ослабевшим голосом ответила она, надеясь, что он прозвучал чопорно и строго.
Кажется, ее притворство не сработало; Йорген не испугался, а напротив, широко улыбнулся. У него была чудесная улыбка. Он улыбался не просто из вежливости, потому что того требовали социальные каноны; улыбались даже его красивые глаза. «А ну хватит, возьми себя в руки», — подумала Астрид.
— Когда заканчивается ваш рабочий день? — спросил Йорген.
— Я имела в виду не сегодня! — возразила Астрид.
— А я думал про сегодня, — ответил он. — Не люблю зря тратить время.
— Я поняла, — кокетливо заметила она. — А если я скажу, что мое дежурство заканчивается в полночь, когда закрывается ресторан?
— Тогда я буду ждать вас у входа в полночь.
Он говорил так искренне, что официантка слегка покраснела и уступила.
— Вообще-то я сегодня вышла не в свою смену. Я подменяю Хельгу, ту даму, которая подавала вам кофе. Она ушла к дантисту и вернется через час. Тогда я и освобожусь. — У молодого человека была такая прекрасная улыбка, что у Астрид подкосились колени.
— Хорошо. Тогда я подожду на улице.
Она еще раз взглянула в его чудесные глаза и окончательно капитулировала.
— Зачем стоять на улице? Подождите здесь.
— Замечательная идея. Если клиентов не будет, мы сможем поговорить и лучше узнать друг друга. Я люблю поговорить.
— Я только уберу со столиков, — сказала Астрид, пытаясь скрыть смущение. Ее щеки пылали, и она не сомневалась, что они пунцового цвета. Она поспешно отвернулась. — Постараюсь быстро, — добавила она.
Люк написал Белле письмо:
Нас учат летать, но очень странным методом. Мы управляем безмоторными самолетами. Они называются планёры. Подниматься очень страшно, но стоит взлететь, и… это просто удивительно! Планёр почти бесшумный. Слышен лишь шум ветра — это воздух вымещается летательным аппаратом и тихо шелестит; чем-то напоминает звук льющейся воды. И сам планёр поскрипывает. Немного противно, но привыкаешь. Теплые воздушные потоки возносят пилота все выше и выше по спирали; там, наверху, можно оглядеться и полюбоваться необыкновенным видом. Здесь очень красиво, гораздо больше зелени, чем у нас, и цветов и оттенков как будто больше. В погожие дни вид открывается на много миль, видны даже маленькие фермы вдалеке. Фермами здесь называют станции, и они здесь действительно маленькие, намного меньше, чем у нас. Площадь некоторых, полагаю, равна двум сотням или даже трем сотням акров. Кроме ферм, тут есть леса, маленькие деревушки и городки. Иногда эти края напоминают головоломку из кусочков, которые я помогал тебе складывать, когда мы были маленькими. Ты только меня послушай — можно подумать, сейчас мы старые и женаты уже сто лет (хотя я об этом мечтаю). Меня расквартировали в Йоркшире; наверное, тут где-то выросли мама с папой, потому что местный говор напоминает их речь, и я испытываю ностальгию, услышав то слово, то фразу, то даже вариант произношения. Будь у меня время, я бы попытался найти своих родственников, хотя Фишер — распространенная фамилия. Но времени у меня совсем нет; мы все время учимся летать, да и общую строевую подготовку никто не отменял. Слухи ходят разные; кто-то говорит, что нас скоро переведут и припишут к роте. И все без исключения считают, что будет война. Ребята тут хорошие, есть только один странный парень, который смотрит на всех свысока; англичане так умеют.
Я купил спортивную машину кататься по окрестностям, настоящую красавицу — «бентли» с откидным верхом. Видела бы ты, как ребята на меня смотрели, когда я припарковался у столовой! Но английские дороги… с нашими не сравнить. Узкие, со скрытыми поворотами и высокими живыми изгородями. Тут надо быть начеку. Кажется, люди, которые их проектировали, делали это спьяну. Вот чем я занимаюсь, веду себя образцово, как и обещал. И очень по тебе скучаю. У меня с собой три твои фотографии. Одну поставил на шкафчик у кровати, вторую храню в бумажнике, а третью ставлю в кабину, когда поднимаюсь в небо. Так что ты со мной всегда, ночью и днем. Вот только я хочу, чтобы все это скорее закончилось и вместо фотографий у меня была бы настоящая ты.
Когда я вновь обниму тебя, я стану самым счастливым парнем на Земле.
Луизе Финнеган не сразу удалось уговорить Дотти, чтобы та разрешила Дэнни Мэллою ей писать. Воспоминания о побоях, жестокости и изменах все еще были свежи.
— Я верю, что он изменился. Может, Люк вбил в него толк?
— Что-то сомневаюсь, — саркастично отвечала Дотти.
Луиза поспешила ее успокоить:
— Не пойми меня неправильно, я не хочу, чтобы содеянное сошло ему с рук, но я поспрашивала, и, кажется, он правда изменился. Я даже Патрика посылала в пабы, где Дэнни раньше был частым гостем, и там говорят, что он уже несколько месяцев не появлялся.
— Может, испугался навсегда потерять мои деньги? — Дотти все еще не верила.
— Он сказал, что пошел в армию. Я не утверждаю, что он полностью исправился, но какой вред от того, что ты прочтешь его письма? Никто же не просит ему отвечать.
И Дотти неохотно согласилась. Когда Люк уехал в Англию, ей стало одиноко в Мельбурне, и она предложила Луизе отправить к ней Беллу. По приезду Дотти с радостью встретила подругу. Они дружили с тех пор, как Белла научилась ходить, были почти как сестры, и больше всего на свете Дотти мечтала, чтобы они породнились и Белла стала бы ее невесткой. При этом не могла удержаться и слегка подтрунивала над Беллой.
— Я поселила тебя в комнате Люка, — сказала она и лукаво добавила: — Решила, что тебе понравится, да и привыкать пора.
Многие девушки зарделись бы от такого намека, но Беллу было не смутить.