– Послушайте, Ребекка, – начала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я не знаю, как все это попало ко мне в сумку, но клянусь вам, я ничего не брала.
Она по-прежнему сомневалась, и я не могла ее винить: доказательства лежали прямо перед ней, в конце концов. Что видишь – в то и веришь.
Но затем багровая горячая волна ярости снова ударила меня, будто током: да я на этой работе надрываюсь Каждый. Чертов. День. Разве я не заслужила хоть немного доверия?
– Я не понимаю, зачем ты это сделала, Бетти? – Ребекка запихнула мой рюкзачок под стол и собрала все «украденные» вещи.
– Нет никакого «зачем». – Я уже не сдерживала злость в голосе. – Говорю же: я этого не делала. Я знаю, что с верхней полки брать ничего нельзя. И я не ворую вещи. И не лгу. – Я смотрела Ребекке прямо в глаза. – Вы знаете, насколько эта стажировка важна для меня, как для будущей журналистки. Вы знаете, что я всегда выполняла все ваши требования. Зачем же мне так рисковать? Особенно сейчас, когда вы дали мне возможность проявить себя? Ответ простой: я этого не делала.
Она отвела взгляд, и я почувствовала легкое удовлетворение. Но тут же Ребекка опять посмотрела на меня невозмутимо и холодно, хотя мы так и не выяснили, что же произошло.
– Но каким-то образом эти вещи попали к тебе в сумку.
– Очевидно.
– И сегодня, кроме тебя, в редакции никого нет.
Но это не совсем соответствовало действительности. Да, в редакции было безлюдно – почти.
– Один человек тут все-таки есть.
Клео по-прежнему сидела за стойкой в холле, притворяясь, что поправляет маникюр, но по ее напряженным плечам я поняла, что она жадно слушает. Как приятно наблюдать из надежного укрытия за львом, рвущим на части гиену.
– Надеюсь, ты не обвиняешь Клео в том, что это она тебя подставила?
Я пожала плечами.
– Кто-то же меня подставил. Я не знаю, сделала это Клео или еще кто-то. Но она была в редакции. И, честно говоря, я не понимаю, почему ее обвинять нельзя, а меня можно.
Последовала долгая пауза. Я уж было подумала, что моя работа в «Хелло Гиглз» подошла к бесславному концу. И даже представила, как буду объяснять это друзьям и родным в Ривердейле, которые дружно поддерживали меня.
– Ребекка, – уже мягче заговорила я. – Я никого не обвиняю. Но очень похоже на то, что кто-то пытается меня подставить, как вы и сказали. Я не знаю, кто мог бы так поступить и почему. Конечно, мы с вами не очень хорошо знакомы, я недолго проработала в редакции. Но я не брала эти вещи. Я не стала бы так поступать. Дайте мне возможность доказать вам это. И возможность разобраться в том, что происходит.
Ребекка вперилась взглядом в коробочку с накладными ресницами так, словно там были сокрыты тайны Вселенной. Последовала еще одна бесконечная пауза, прерываемая только жужжанием телефона Клео. Она что, рассылала всем эсэмэски о том, что тут происходит? Я не понимала, с какой стати она так взъелась на меня, но от одной мысли о том, что ей это может доставлять удовольствие, становилось совсем тошно.
Ребекка вздохнула.
– Я прочла твою заметку, Бетти. Очень хорошо. Очевидно, у тебя талант к журналистике.
Она не сказала, что я прощена или что мы можем позабыть обо всей этой истории, но все же это был комплимент. По крайней мере, мы двигались в нужном мне направлении.
– Спасибо.
– И мы в «Хелло Гиглз» верим во второй шанс.
(Это правда. Ребекка очень любила статьи о возвращении звезд на сцену после реабилитации. Оправдание в глазах общественности, приправленное раскаянием, – она это просто обожала. Уж не знаю, имеет ли это какое-либо отношение к ее собственной жизни.)
– Поэтому давай договоримся так. Все возвращается в подсобку. На верхнюю полку. И больше ты оттуда ничего не берешь. Что скажешь?
Я сжала кулаки. Мне так хотелось крикнуть, что я оттуда ничего и не брала. Но я заставила себя глубоко вздохнуть.
– Хорошо.
– И если больше ничего не пропадет…
Снова мои руки сжались, еще один глубокий вдох… – Мы спишем это на невинную ошибку.
«Это не МОЯ ошибка!» – хотелось крикнуть мне. Но я слишком хорошо знала, что поступать так – неверная тактика.
– Тебе осталось написать статью о Лодж, – сказала Ребекка. – И, полагаю, мы все сможем отправиться по домам праздновать.
– Договорились, – сказала я.
Так и будет. Я напишу статью о Веронике Лодж, этой загадочной и неуловимой богатой наследнице, устроившей фурор в городе. И Ребекке статья понравится. Но это еще не все. Прежде чем уйти домой праздновать, я сделаю еще кое-что: по примеру Нэнси Дрю выясню, кто меня подставляет. А потом? Потом я их всех прихлопну. Жестко.
ОТ РУКОВОДСТВА
КЛИФФОРДА К. БЛОССОМА
Сообщение для наших акционеров
Руководство «Блоссом мэйпл фарм» осведомлено о беспокойстве наших акционеров, вызванном попытками нашей команды разорвать деловые связи с «Лодж Индастриз», одним из наших самых давних и самых неоднозначных партнеров по бизнесу. Уверяю вас, мы тщательно изучили вопрос о том, как наилучшим образом воплотить в жизнь это намерение, и данный процесс будет завершен со свойственной нам скрупулезностью и дисциплинированностью. Как вам известно, мы долго и внимательно анализировали возможные правовые последствия этого решения и подходим ко всем этапам его воплощения со всей серьезностью.
Руководство «Блоссом мэйпл фарм» целиком и полностью уверено в том, что после расторжения договора с «Лодж Индастриз» нашу фирму ждет беспрецедентный прирост доходов.
Если у вас есть какие-то вопросы или вам хотелось бы развеять свои сомнения по данному вопросу, пожалуйста, свяжитесь с нами.
С наилучшими пожеланиями,
Кленовый сироп Блоссомов:
«С нашим сиропом все вкуснее, мэм!»
Глава десятаяДжагхед
После кафе Поупа автокинотеатр «Сумерки», наверное, мое второе любимое место в Ривердейле, пусть оно и не служит фоном для мгновений в духе Нормана Роквелла, все же случавшихся в моей безумной жизни. Хотя Джонсы – типичные жители Саутсайда в том смысле, что с деньгами у нас всегда туго, было время, когда я проводил здесь каждую субботу, причем не в качестве киномеханика.
Сейчас это уже трудно вспомнить, но ведь и правда выдавались моменты, когда даже такой неудачник, полуалкоголик и бывший член уличной банды, как мой отец, умудрялся наскрести денег, чтобы усадить всю семью в машину и отвезти на вечерний сеанс в авто-кино.
(Ладно, признаю, Джеллибин пряталась под сиденьем машины, чтобы не платить за нее, и все равно поход в кино был настоящим расточительством для нас.)
Чего-нибудь пожевать мы брали из дома (дешевые чипсы и списанную в магазине давно просроченную колу), а когда фильм начинался, Джеллибин вылезала из-под сиденья. (Сильно подозреваю, билетеры всегда знали, что малышка там, но делали вид, что не замечают ее. Должны же и саутсайдеры иногда расслабляться.) Мы с Джеллибин растягивались на заднем сиденье машины на брошенных нам подушках, а мама с папой держались за руки на переднем сиденье. В эти мгновения они никогда не ссорились. Как будто в закрытой машине целых два часа царила удивительная, альтернативная реальность, в которой каким-то непостижимым образом мы становились лучшими версиями себя самих, – и вели себя друг с другом соответственно.
Да, знаю, знаю, я впадаю в сентиментальность, что для меня вообще-то не свойственно. Но вечера, проведенные в кино, были теми редкими исключениями, когда мы были счастливы все вместе.
Папа перестал вывозить нас в кино задолго до того, как мама с Джеллибин уехали.
Поэтому когда старый Сэл, долгие годы проработавший билетером и управляющим в «Твайлайт», подошел ко мне два года назад и предложил поработать в автокинотеатре через день (ну, то есть через вечер, но вы поняли), причин отказаться у меня не нашлось. Я не испортил бы счастливые семейные воспоминания, превратив место отдыха в место работы, потому что к тому моменту счастливые воспоминания уже изрядно поблекли.
(Вот он, фирменный цинизм Джагхеда Джонса.)
С тех пор… да, это стало моей работой. Но я был рад немного подрабатывать, чтобы время от времени отдавать хоть что-то Поупу в счет долга. И, несмотря на то что моя семья распалась, а счастливые детские воспоминания почти стерлись, кинотеатр по-прежнему казался мне райским местечком. А главное, он стал моим убежищем.
Кинобудка была знакома мне не хуже хлипких алюминиевых стен нашего трейлера. Я помнил наизусть все инициалы, нацарапанные на стенах будки, и часто придумывал истории тех, кого я не знал или с кем не был лично знаком. Запахи парковки перед кинотеатром – сигаретный дым, застарелый попкорн, сырая земля – вызывали у меня условный рефлекс, как у собаки Павлова. Стоило мне вдохнуть знакомые ароматы, и я расслаблялся. В кинотеатре я был настолько счастлив, насколько это вообще возможно.
Больше всего я любил время, когда сеанс заканчивался, – кстати, я почти всегда сам выбирал фильм для показа, и это было одним из главных моих удовольствий, – когда все машины разъезжались и продавцы из бара уходили домой.
Оставались только я и меркнущие образы с экрана, отдельные кадры, заново прокручивавшиеся в моей голове, и приятное чувство завершенности.
И сама работа тоже была мне по душе. Мне нравился металлический скрежет, с которым открывалась коробка с кинопленкой, нравилось потрескивание, когда я скармливал пленку проектору.
Я словно заражался веселым настроением зрителей, которые приехали отлично провести вечер вдали от кинодрамы, разыгрывавшейся в их собственной реальной жизни, и были готовы погрузиться с головой в чужую историю. Да я и сам был готов.
В тот раз мне удалось раздобыть режиссерскую версию фильма с альтернативной развязкой, от которой у всех просто крышу снесет. Разгребая хлам вокруг своего сиденья в кинобудке, я лениво оглядывал стены, по привычке отыскивая взглядом мамины и папины инициалы, хотя знал, что их здесь нет и из воздуха они не появятся, да и папа не склонен к сентиментальным поступкам.