– Безусловно, мисс Лодж. – В его голосе не было и тени эмоций. – Ха-ха.
Это был самый жуткий притворный смешок из всех, что я когда-либо слышала, не считая разве что фильма Стэнли Кубрика.
Слева от стойки наша соседка Никола Мэвис, жившая этажом ниже нас, доставала почту из ящика. Она была в широких брюках – шелковых, но никак не похожих на вечерний наряд, – и без обуви. Странно, обычно Никола приходит на все наши вечеринки.
– Скоро увидимся? – спросила ее я.
Соседка вздрогнула. Судя по всему, я застала ее врасплох.
– О… Вероника, я… я к вам еще не поднималась.
– Ничего страшного. – Я улыбнулась. – Я тоже. Можем обеспечить друг другу алиби.
Я пошутила, – это же было очевидно! – но Никола еще больше напряглась.
– Да, – сказала она. – Я скоро зайду.
Но прозвучало это неубедительно.
Я поднялась на лифте в наш пентхаус, с волнением думая о том, что сейчас будет.
Первое, на что я обратила внимание, когда открылась дверь лифта, это жутковатая тишина. Мы наняли джаз-трио, и теоретически музыканты должны были играть тихонько, чтобы гости могли общаться в приятной, расслабленной атмосфере, способствующей интересной беседе, но атмосферу трудно было назвать расслабленной. Стояла гробовая тишина.
Собственно, обстановка во всем холле, когда я с колотящимся сердцем вышла из лифта, напоминала фильм в жанре «саспенс». В воздухе дрожало напряжение, и совсем не чувствовалось легкомысленности и веселья, свойственных большим праздникам. Гости были тут, они все-таки собрались, – я даже увидела одну из наследниц Вандербильтов, облаченную в такой тесный корсет, что непонятно, как она дышала, бедняжка, – но все молчали, будто затаив дыхание.
Я собиралась незаметно прокрасться на кухню, а оттуда по коридору и через служебные помещения добраться до своей комнаты и быстренько переодеться. Но все сразу пошло не так.
– M’hija! – Голос моего отца громом раскатился по коридору, ничуть не нарушая странную атмосферу. – Зайди сюда, пожалуйста.
Он звал меня из своего кабинета.
– Конечно, папочка.
Я осторожно двинулась вперед, будто холл был заминирован, хотя сама не смогла бы объяснить собственные ощущения.
Да, гости собрались, но они молчали – потрясенные, застывшие, будто в музейной диораме. Кто-то крепко сжимал бокал с сансером, – его пальцы побелели, как у олимпийского атлета, вскинувшего копье. Кто-то не донес до рта мини-рулетик с омарами, и угощение зависло на полпути между ртом и тарелкой, будто гость забыл о своем намерении съесть его. Джазисты, как всегда, расположились возле камина, французское окно распахнуто, летний воздух льется в комнату. Но инструменты молчат.
Официанты в белых рубашках и черных брюках выстроились у дальней стены холла, как манекены, – самая расфуфыренная и самая неподвижная армия в мире.
Все взгляды были устремлены на меня, пока я шла в папин кабинет. В толпе я заметила Кэм, Ника и Энни – лица у них были непонятные, словно никак не могли принять одно какое-то выражение. В тот момент я еще не понимала, что это значит.
– Папочка, – сказала я, входя в кабинет и надеясь, что мой голос не дрогнет. – Там у нас так странно, что-то случилось? Я пропустила какие-то новости, пока меня не было? Что-то в «Пост»? И еще я непременно должна рассказать тебе, как со мной ужасно, ужасно обошлись в «Барнейс». Там…
Я осеклась.
Выронила сумку. Она упала мне на пальцы ног, а я была в босоножках и не могла не почувствовать боль или хотя бы вздрогнуть, но открывшееся зрелище настолько меня потрясло, что я даже не шелохнулась.
Если в комнатах снаружи было людно – толпились перешептывающиеся или молчащие, застывшие, как восковые фигуры, гости, – то тут просто яблоку негде было упасть. В кабинете практически искрило от напряжения. Тут кишмя кишели полицейские и агенты Комиссии по ценным бумагам и биржам… От людей в форме у меня зарябило в глазах.
Кабинет был разгромлен. Ящики стола вывернуты и валяются на полу, их содержимое кучами громоздится рядом. На всех мыслимых поверхностях – папки. Опрокинутая корзинка для мусора, в которой белеют остатки разрезанных шредером документов. Причем разрезанных недавно.
– Что происходит? – спросила я, хотя внутренний голос уже сказал мне, что именно происходит.
Я должна была это предвидеть. И предвидела бы, если бы удосужилась обратить внимание на знаки, которые подавали мне окружающие с самого утра. Если бы поверила, что даже мои близкие могут быть уязвимы.
– Не говори ни слова.
Роджер Глассман, главный папин адвокат, тоже был здесь. Он велел папе молчать – ничего не отвечать даже мне, его собственной дочери.
Теперь понятно, что имели в виду сотрудники «Барнейс», когда говорили, что моему отцу и его адвокатам будет не до меня.
Понятно, почему все мои кредитные карты заблокированы.
Да, я пропустила какие-то новости. Немало новостей. И с сотню очевидных признаков того, что должно случиться.
Слухи о том, что папа занимается какими-то сомнительными делами, ходили не один год, но я никогда не прислушивалась к сплетням. Да ведь всех успешных бизнесменов время от времени обвиняли в мошенничестве! Такова цена успеха – мишень на твоей спине.
«Большинству королей отрубают головы». Похоже, настало время и папе подняться на гильотину. А все его друзья и коллеги собрались здесь, чтобы насладиться происходящим и позлорадствовать. Порадоваться его падению, тому, что на этот раз их самих эта участь миновала.
– Мисс Вероника Лодж? – подошел ко мне один из полицейских.
Я посмотрела на Глассмана. Тот кивнул.
– Да.
– Вашему отцу предъявляют очень серьезные обвинения. У нас есть ордер на обыск данных помещений, и мы полагаем, что арестуем его, когда обыск завершится. – В глазах полицейского я заметила неожиданное сочувствие, будто ему не хотелось втягивать меня во все это дело. – Возможно, вам лучше подождать в коридоре или в другой комнате, пока мы закончим.
– Послушайся его, m’hija, – сказала мама. От волнения морщинки у нее на лбу стали глубже.
– Мам…
– Послушайся его, – повторила она уже мягче, но все равно строго.
Я хотела быть храброй, сильной и гордой – человеком, который может выйти к поджидающей его толпе, к этим стервятникам, слетевшимся в нашу гостиную. Но, наверное, в глубине души я не такой человек – не тогда, когда ситуация становится по-настоящему критической. И поэтому, выйдя из папиного кабинета, я сразу сбежала в свою спальню, где надеялась побыть в безопасности, одна, без людей.
Но спальня оказалась отнюдь не безлюдным местом. Совсем наоборот. Там ждали меня мои друзья – Энни, Кэм, Ник… Слезы навернулись мне на глаза, а сердце переполнилось благодарностью. Слава богу, что у меня есть друзья, без них было бы и вовсе невыносимо.
– Привет, – срывающимся голосом начала я. – Безумие какое-то. Они просматривают все папины документы, ищут… Я даже не знаю что! Они говорят… – Я помолчала, пытаясь сдержать рыдания… – Говорят, что арестуют его.
Я опустилась на свою кровать с балдахином. Больше всего мне сейчас хотелось свернуться клубочком, и чтобы мама укрыла одеялом, погладила по спине, заверила, что все будет в порядке, хотя все указывало на то, что в порядке ничего уже не будет.
– Спасибо, – искренне сказала я. – Спасибо, что вы здесь. Что вы не ушли. Что остались рядом со мной. – Я сглотнула. – Вы настоящие друзья.
Последовало долгое молчание. Сколь бы близки мы ни были, эти люди не привыкли к такой серьезной демонстрации чувств со стороны Вероники Лодж. Может, я говорила слишком открыто, слишком искренне?
Но потом произошло что-то невообразимое: вначале хихикнул Ник Сент-Клер, – а ведь еще этим утром он признавался мне в негасимой любви. Затем расхохоталась Энни, визгливо и жутко, будто гиена. И наконец залилась смехом Кэм, та самая Кэм, которую я считала своей ближайшей подругой после Кэти. Она сгибалась пополам от хохота, смеялась до слез.
Я выпрямилась.
– Что происходит?
Кажется, я уже догадывалась, что происходит. Более чем.
– Ты думала, мы пришли, потому что мы твои друзья, Ронни? – Кэм заливалась истерическим смехом. – Я тебя умоляю!
– Вы знали, что это случится. – Это был не вопрос.
– Лапулечка, да все знали, что это случится. Наши родители уже несколько недель это обсуждают. Наверное, твои пытались оградить тебя от правды жизни. И у них получилось. – Кэм была невероятно довольна собой.
– Мы пришли сюда только потому, что хотели сидеть в первом ряду на этом душераздирающем представлении, – добавил Ник.
Это комната закружилась? Или у меня помутилось в голове? Да, папа вел сложную игру и часто действовал жестко, у него были враги, но такое? Люди, которых я считала друзьями, пришли посмеяться над моим горем? Буквально?
– А что… что это было сегодня утром, Ник? – У меня все внутри переворачивалось, когда я вспоминала об этом.
– Ах да! – У него заблестели глаза. – Это так, вишенка на торте, чтобы сделать восхитительное мгновение по-настоящему… – он поднес к губам сложенные кончики пальцев, – запоминающимся.
– Ты псих, – сказала ему я. – Неудивительно, что мне никогда не хотелось с тобой замутить.
– Ой, да ладно тебе завираться, Ронни, – фыркнула Энни. – Ты не хотела замутить с Ником только потому, что была слишком занята: мутила со всеми парнями, которые нам нравились, стоило только упомянуть их имя. Ну ты же у нас такая хорошая подруга.
Я почувствовала, как мое дыхание участилось.
– А я что, виновата, что никто не станет носить секонд-хенд, если ему предлагают «Прада»? Ты бы в зеркало на себя посмотрела…
– Это ты в душу свою посмотри, Ронни, детка! – процедила Кэм. – Ой, нет, прости… у тебя ведь нет души! Вся в отца, яблочко от яблоньки…
Энни подалась ко мне, ее лицо было так близко, что я чувствовала запах апельсинового «тик-така», который она сосала, ожидая моего появления.